Страница 56 из 102
Право, душа не всегда послушна человеческой воле (78). Я не первый, но, увы, безысходна тоска… (342)».
Письмо было очень длинным, но дамы не решились прочесть его до конца. На обычное утреннее послание оно не походило, и все же, кто знает?.. Им было жаль принцессу, но вместе с тем их одолевали сомнения: «Что ждет ее в будущем?» Все эти годы Удайсё оказывал им большое внимание, и все же… Не охладеет ли он к принцессе, если она решиться сделать его своей единственной опорой? Миясудокоро и не подозревала о том, в какой тревоге пребывали близкие прислужницы ее дочери.
Больную по-прежнему преследовал злой дух, и состояние ее было весьма тяжелым, хотя иногда вдруг наступало улучшение и она обретала способность понимать, что происходит вокруг.
В тот день, когда закончились дневные службы, у ее ложа остался один почтенный Рисси, читавший молитвы. Довольный тем, что больной сделалось лучше, он сказал:
— О, я знал, что молитвы мои принесут вам облегчение, если только истинны слова будды Дайнити. При всем своем упорстве эти духи всего лишь жалкие, погрязшие в заблуждениях существа.
Монах говорил хриплым, резким голосом. Как и все отшельники, он был прямодушен и не любил прибегать к околичностям, а потому спросил:
— Давно ли Удайсё начал посещать принцессу?
— Я бы не сказала, что он посещает ее, — ответила миясудокоро. — Он был другом покойного Гон-дайнагона и, выполняя обещание, данное ему перед смертью, любезно заботится о нас. Вот и теперь приехал, желая справиться о моем здоровье. Он очень добр…
— Зачем вы это мне говорите? Уж от меня-то вы можете не скрывать правду. Сегодня, отправляясь на последнюю ночную службу, я видел, как из западной боковой двери вышел какой-то роскошно одетый мужчина. Туман был густой, и я не сумел как следует разглядеть его лицо, но слышал, как монахи говорили: «Это уезжает господин Удайсё. Вчера вечером он отослал карету в столицу, а сам остался ночевать здесь». И правда, от его платья исходил такой аромат, что у меня даже голова закружилась. Кто это мог быть, кроме Удайсё? Всем известно, что он питает слабость к хорошим благовониям. И все же я не одобряю этого союза. Несомненно, Удайсё человек великой учености. Он был совсем еще ребенком, когда покойная госпожа Оомия поручила мне молиться за него, да и потом я нередко оказывал ему услуги. Все это так, но боюсь, что принцессе не стоит тешить себя надеждами. Его нынешняя супруга — особа весьма твердого нрава. Она принадлежит к роду, достигшему вершины своего могущества, и пользуется в мире большим влиянием. У нее уже семь или восемь детей. Вряд ли принцессе удастся оттеснить такую соперницу. Да и стоит ли ей отягощать душу столь тяжким бременем? Ведь женщины, легко впадающие в заблуждение, подвергаются суровому наказанию — им суждено вновь и вновь возрождаться в женском обличье, блуждая среди вечного мрака… Ненависть супруги Удайсё станет непреодолимой преградой на ее пути. Нет, нет, я никак не могу одобрить этого союза, — говорит он, качая головой и вздыхая.
— Все это очень странно, — недоумевает миясудокоро, — Удайсё никогда не выказывал подобных намерений. Вчера я лежала в забытьи. Дамы, кажется, говорили, что он хотел задержаться, надеясь все-таки побеседовать со мной. Неужели он оставался здесь на ночь? В это трудно поверить. Такой степенный, такой осторожный человек…
Тем не менее в словах монаха не было ничего неправдоподобного. Миясудокоро и прежде замечала, что Удайсё неравнодушен к принцессе, но он был благоразумен и всегда вел себя безукоризненно, стараясь не подавать повода к сплетням. Уверенная, что он никогда не позволит себе ничего противного желаниям ее дочери, миясудокоро чувствовала себя в полной безопасности, но, очевидно, воспользовавшись тем, что в покоях малолюдно…
После того как монах удалился, миясудокоро призвала к себе госпожу Косёсё.
— Извольте объяснить мне, что произошло,— потребовала она.— Почему принцесса ничего не сказала мне? Трудно этому поверить, и все же…
Косёсё, как ни жаль ей было принцессу, подробно рассказала все с самого начала. Она не забыла ни о полученном утром письме, ни о словах, невольно сорвавшихся с уст госпожи…
— Возможно, господину Удайсё просто захотелось поделиться с принцессой мыслями и чувствами, которые до сих пор таил он в глубине души. Он проявил похвальную предусмотрительность и ушел задолго до рассвета. А что говорили вам? — Косёсё и в голову не приходило подозревать монаха, она полагала, что старой госпоже тайком сообщил эту новость кто-то из прислужниц.
Неприятно пораженная услышанным, миясудокоро молчала, лишь слезы катились по ее щекам. Вид ее возбуждал невольную жалость, и Косёсё подосадовала на свою откровенность: «Госпожа и без того плоха, к чему ей новые волнения?»
— Так или иначе, перегородка была заперта,— сказала она, стараясь представить дело в наиболее благоприятном свете.
— И тем не менее она позволила ему увидеть себя,— возразила миясудокоро.— Поистине непростительная неосторожность! Быть может, она невинна, но разве заставишь теперь молчать монахов и этих болтливых мальчишек-послушников? Увы, раз уж они начали судачить… И сможет ли кто-нибудь опровергнуть эти слухи, решительно заявив, что ничего подобного не было? А все потому, что ее окружают одни глупые и ветреные девицы…
Миясудокоро едва могла договорить. Измученная тяжкой болезнью и встревоженная услышанным, она совершенно пала духом. Ведь она так надеялась, что ее дочь хотя бы теперь станет жить сообразно своему высокому званию. Но после этой истории, которая, несомненно, повредит ее доброму имени…
— Попросите принцессу зайти ко мне. Лучше, если она придет теперь, пока я в сознании. Мне следовало бы самой отправиться к ней, но, увы, я и двинуться не могу. У меня такое чувство, будто я не видела ее целую вечность,— сказала миясудокоро со слезами на глазах.
— Госпожа зовет вас к себе,— передала принцессе Косёсё, посчитав, как видно, дальнейшие объяснения излишними.
Принцесса привела в порядок намокшие, спутанные на лбу волосы и сменила разорванное нижнее платье. После этого она долго медлила, терзаясь сомнениями. «Что думают обо мне дамы?— спрашивала она себя.— Матушка, наверное, ничего еще не знает, но со временем слухи дойдут и до нее. Она может обидеться, если я ничего ей не скажу». И, растерявшись, принцесса снова легла.
— Ах, мне что-то неможется… — пожаловалась она.— Наверное, я уже не поправлюсь, но, может быть, это и к лучшему. Такая слабость в ногах…
И она попросила дам растереть ей ноги. Когда принцессу одолевали мрачные мысли, она всегда чувствовала себя больной.
— Мне показалось, что кто-то намекнул госпоже на вчерашнее,— сказала Косёсё.— Она потребовала от меня объяснений. И мне пришлось все ей рассказать. Я заверила ее, что перегородка все время оставалась запертой, только в этом одном и погрешив против истины. Поэтому, если она вас спросит, не выдавайте меня.
Она не стала рассказывать принцессе о том, как сокрушалась миясудокоро. Итак, оправдались худшие предчувствия. Принцесса удрученно молчала, лишь слезы капали на изголовье. «Я приношу матушке одни горести,— думала она, и жизнь казалась ей беспросветно унылой.— Ведь это не первый случай. Как страдала она, когда судьба столь неожиданно для нас обеих связала меня с Гон-дайнагоном. Скорее всего Удайсё возобновит свои домогательства. Страшно даже подумать о том, что ждет меня впереди».
Все же она не уступила ему, и эта мысль доставляла ей тайную отраду. Нетрудно себе представить, как осудила бы ее молва, прояви она меньшую твердость. Однако она позволила мужчине увидеть себя — для женщины ее ранга этого было более чем достаточно, чтобы лишиться доброго имени. Право, что за несчастливая судьба!