Страница 55 из 102
— Ваше молчание говорит отнюдь не в вашу пользу, — заметил он. — Женщина с чувствительным сердцем вряд ли позволила бы себе… Поверьте, на свете нет человека безобиднее меня. Я понимаю, что подобная неискушенность нелепа в моем возрасте, и все же… Именно такие, как я, легко становятся предметом насмешек, а подчас и оскорблений для неспособных на глубокие чувства жеманниц. Неужели вы думаете, что ваше откровенное пренебрежение охладит мою страсть? Я не верю, что вы до такой степени не знаете мира…
Упреки Удайсё привели принцессу в сильнейшее замешательство. Особенно неприятны были намеки на ее «знание мира», которое якобы должно было облегчить ей путь к сближению с ним. Принцесса сетовала на свою несчастную судьбу, ей было так горько, что хотелось умереть.
— Я знаю, что позволила себе впасть в заблуждение… — тихо сказала она и жалобно заплакала. — Но разве это дает вам право?
неожиданно для себя самой добавила она, и Удайсё повторил ее песню сначала про себя, потом шепотом вслух.
— Ах, лучше бы я этого не говорила! — посетовала принцесса.
— Простите, если я чем-то обидел вас, — сказал Удайсё и, улыбаясь, ответил:
Решайтесь же!
С этими словами Удайсё, к величайшему негодованию принцессы, попытался увлечь ее на место, освещенное лунным светом. Без труда преодолев сопротивление женщины, он прижал ее к себе.
— О, не отталкивайте меня, — говорил он, — разве вы не видите сами, сколь искренни мои чувства? Но без вашего согласия я никогда не посмею…
Тем временем ночь приблизилась к рассвету.
На небе не было ни облачка, и чистый лунный свет проникал в дом. Узкая стреха не мешала луне заглядывать прямо во внутренние покои. Испуганная принцесса все время старалась спрятать лицо, неизъяснимой грацией были проникнуты ее движения.
Удайсё завел речь о покойном Гон-дайнагоне. Говорил он спокойно и неторопливо, однако не преминул и теперь попенять принцессе за то, что она столь явно предпочитает ему ушедшего. Она же думала: «Увы, покойный не достиг высоких чинов, но я сумела примириться со своей участью, тем более что наш союз был признан всеми. И все же сколько обид пришлось мне вынести! А эта тайная связь — к чему приведет она? Будь он хотя бы чужим мне…[97] Что подумает Вышедший в отставку министр? О, я знаю, весь мир поспешит осудить меня. Каково будет тогда Государю-монаху?»
Перебирая в памяти всех, кто был так или иначе с нею связан, принцесса приходила в отчаяние, понимая, что никакое сопротивление не поможет ей избежать дурной молвы. А миясудокоро — разве не дурно было оставлять ее в неведении? Раньше или позже она неизбежно узнает о случившемся и будет очень огорчена. «В вашем возрасте, — непременно скажет она, — следует быть благоразумнее».
— Уходите, пока совсем не рассвело, — молила принцесса Удайсё, не видя другого средства заставить его уйти.
— Вы просто невероятно бесчувственны! Даже утренняя роса может заподозрить неладное, если я стряхну ее с травы в столь ранний час! Но коль скоро вы настаиваете, то выслушайте меня по крайней мере. Вы, наверное, рады, что вам весьма ловко удалось избавиться от своего незадачливого поклонника, но должен вас предупредить, что, если вы и впредь будете обращаться со мной так жестоко, я не отвечаю за себя и за те недостойные мысли, которые могут у меня возникнуть.
Он медлил, не желая уходить, но, будучи действительно новичком в подобного рода делах, не решался настаивать. Ему было жаль принцессу, он боялся окончательно лишиться ее расположения, а потому посчитал, что для них обоих будет лучше, если он удалится, пока туман не рассеется и не откроет их тайны. Чувства его были в смятении.
Или вы думаете, что вам удастся высушить свое промокшее платье? — спросил он. — Но вы сами виноваты. Когда б не выгнали вы меня столь безжалостно…
«Да, дурной молвы не избежать, — думала принцесса, стараясь все же держаться подальше от Удайсё. — Но ведь „можно спросить у сердца“ (286), а оно скажет, что я чиста».
Право, я не ожидала…
Как трогательно-прелестна была принцесса в тот миг!
Глядя на нее с состраданием, Удайсё терзался от стыда и раскаяния. Долгие годы храня верность завету покойного, он заботливо опекал этих женщин и вдруг, воспользовавшись их доверием, повел себя как самый обычный повеса! Но отступись он теперь — над ним наверняка будут смеяться!
Придорожные травы клонились под тяжестью росы. Удайсё пробирался по непривычным ночным тропам, и сердце его замирало то от страха, то от сладостного волнения.
Подумав, что его мокрое от росы платье может возбудить в сердце госпожи подозрение, он решил заехать в восточные покои дома на Шестой линии. Утренний туман еще не рассеялся. А уж там, в горах…
— Какая неожиданность! — удивленно зашептались дамы. — Похоже, что господин куда-то ездил тайно…
Отдохнув, Удайсё сменил промокшее платье. Здесь для него всегда были приготовлены прекрасные одежды — и летние и зимние. Извлекши из китайского ларца новое платье, дамы подали ему. Отведав утреннего риса, Удайсё отправился к Гэндзи.
В Оно он послал письмо, но принцесса не захотела его читать. С ужасом вспоминала она прошедшую ночь и замирала от страха при мысли: «Что, если узнает миясудокоро?» Но вправе ли она скрывать случившееся от матери? Увы, в этом мире так трудно что-нибудь утаить, один вид ее может возбудить догадки и любопытство, а уж если прислужницы проговорятся… Миясудокоро наверняка обидится, узнав, что дочь предпочла оставить ее в неведении. Не лучше ли попросить кого-нибудь из дам рассказать ей все как было? Она будет огорчена, но другого выхода, пожалуй, нет.
Мать и дочь всегда были близки друг другу, пожалуй, даже ближе, чем это обычно бывает, и никогда не имели друг от друга тайн.
В старинных повестях иногда рассказывается о девицах, скрывающих от родителей то, что давно уже известно всему миру, но принцесса ни в коем случае не принадлежала к их числу.
— Если до госпожи и дойдут какие-то слухи, она скорее всего не придаст им значения, — говорили дамы. — Так стоит ли мучить себя понапрасну?
Они сгорали от желания узнать, что написал Удайсё, и, увидев, что принцесса даже не притронулась к письму, недовольные, принялись ее увещевать:
— Неужели вы не ответите?
— Помимо всего прочего это просто неучтиво.
Вняв их настояниям, она в конце концов развернула письмо.
— Я во всем виновата сама, ибо проявила непростительную неосторожность, позволив господину Удайсё увидеть меня, — сказала она. — Но и его безрассудство достойно порицания. Мне трудно забыть об этом. Ответьте же ему, что я не буду читать его писем.
И она прилегла, недовольная их вмешательством.
В письме же Удайсё не оказалось ничего оскорбительного, напротив, оно было искренне нежным:
97
Будь он хотя бы чужим мне... — Супруга Югири (Кумои-но кари) была сестрой покойного Касиваги, супруга Второй принцессы.