Страница 47 из 65
«Вы правы, сэр, но я думаю, очень немногие из нас способны на такое обширное и глубокое исследование. Большинство из нас неправильно образованы. Мы становимся специалистами, техниками, в чем есть польза, но, к сожалению, это цель для нас. Является ли его специализацией душа или комплекс, каждый специалист строит собственный маленький рай, как делает священник, и хотя он может иногда прочитать кое-что на стороне, он остается там, пока он не умирает. Вы правы, но это так.
Теперь же, сэр, я хотел бы возвратиться к моему вопросу: есть ли метод или техника, с помощью которой мы можем проникнуть непосредственно к корню наших страданий, особенно страданий пациента, и таким образом их быстро устранить?»
И снова, если позволите спросить, почему вы всегда мыслите понятиями методов и техник? Могут ли метод или техника освободить человека или же они просто сформируют его для желаемой цели? А желаемая цель, являющаяся противоположностью человеческих неприятностей, страхов, расстройств, давлений, сама и является их результатом. Реакция противоположности — это не истинное действие, как в экономическом, так и в психологическом мире. Помимо техники или метода может быть фактор, который по-настоящему поможет человеку.
«Что же это?»
Возможно, это любовь.
Очищение от прошлого
Ухоженная дорога вела к подножию холма, а оттуда продолжалась в виде тропинки. На вершине холма находились руины очень древней цитадели. Тысячи лет назад это было труднопреодолимое место, крепость из гигантских камней, из гордых колонных залов с мозаичными полами, мраморными ваннами и палатами. Чем ближе приближаешься к этой цитадели, тем выше и толще ее стены становились, и более отчаянно ее, должно быть, защищали. Все же она была захвачена, разрушена и построена заново. Внешние стены были сделаны из огромных кусков скалы, помещенные один поверх другого без какого-либо раствора для их скрепления. За стенами был древний колодец, с глубиной множество футов, со ступеньками, ведущими вниз. Ступеньки были гладкими и скользкими, и стороны колодца блестели из-за влаги. Все это превратилось теперь в руины, но вид с вершины холма оставался изумительным. Вдалеке слева было искрящееся море, ограничивавшее широкие открытые равнины с холмами позади них. Чуть ближе было два меньших холма, которые в те далекие дни также были крепостями, но ничто нельзя было сравнить с этой высокой цитаделью, которая смотрела свысока на соседние холмы и на равнины. Было прекрасное утро, ветер дул от моря, колебля яркие цветы среди руин. Они были очень красивы, их цвета богаты и насыщенны, и росли они в необычных местах, на камнях, в щелях сломанных стен и во внутренних дворах. Они росли там, дикими и свободными, в течение неисчислимых столетий, и казалось кощунством наступать на них, поскольку они заполонили тропинку. Это был их мир, а мы были незнакомцами, но они не заставляли нас так себя чувствовать.
Вид с этой вершины не был поразительным, подобно тем, которые иногда можно видеть, и которые вводят в забвение из-за великолепия и тишины. Здесь было не так. Здесь упоительное очарование, нежное и всеохватывающее, здесь вы могли жить бесконечно, без прошлого и будущего, так как вы были едины с этим всем восторженным миром. Вы не были человеком, незнакомцем из другой страны, а вы были теми холмами, теми козами и всем стадом коз. Вы были небом и цветущей землей, вы не были отделены от этого, вы принадлежали этому. Но вы не осознавали, что принадлежали этому, так же как и те цветы. Вы были теми улыбающимися полями, синим морем и далеким поездом с его пассажирами. Вы не существовали, вы тот, кто выбирает, сравнивает, действует и ищет, вы были со всем.
Кто-то сказал, что уже поздно и нам пора, поэтому мы спустились по тропе с другой стороны холма, и затем пошли по дороге, ведущей к морю.
Мы сидели под деревом, и он рассказывал, как будучи молодым и средних лет человеком, он работал в разных частях Европы на протяжении двух мировых войн. Во время последней мировой у него не было дома, он часто ходил голодным и чуть не был застрелен из-за чего-то то одной, то другой побеждающей армией. Он провел бессонные и мучительные ночи в тюрьме, поскольку в блужданиях потерял паспорт, и ни один не стал верить его голословному утверждению относительно того, где он был рожден и какой стране принадлежал. Он говорил на нескольких языках, был инженером, затем участвовал в некотором виде бизнеса, а теперь рисовал. Сейчас у него был паспорт, сказал он с улыбкой, и местом где жить.
«Есть много таких, как я, людей, которые были истреблены и возвратились к жизни снова, — продолжал он. — Я не сожалею об этом, но так или иначе я потерял близкий контакт с жизнью, по крайней мере с тем, что называют жизнью. Я сыт по горло армиями и королями, флагами и политикой. Они причинили так много вреда и горя, так же, как и наша официальная религия, которая пролила больше крови, чем любая другая. Даже мусульманский мир не может сравниться с нами в насилии и ужасе, и теперь все мы снова погрязли в этом. Раньше я был очень циничным, но это также прошло. Я живу один, поскольку моя жена и ребенок умерли во время войны, и любая страна, если там тепло, достаточно хороша для меня. Так или иначе, я не сильно переживаю, продаю мои картины время от времени, что поддерживает меня. Временами довольно-таки трудно сводить концы с концами, но кое-что всегда появляется, и так как мои нужды очень просты, я не очень-то беспокоюсь о деньгах. Я — монах в душе, но вне пределов заточения в монастыре. Я рассказываю вам все это, не только чтобы молоть вздор о себе самом, но и чтобы описать вам условия моего воспитания и обучения, потому что в ходе разговора с вами я смогу понять кое-что, что стало жизненно важным для меня. Ничто иное не интересует меня, даже моя живопись.
Однажды я отправился к тем холмам с моими принадлежностями для живописи, поскольку я увидел там кое-что такое, что я хотел нарисовать. Было довольно раннее утро, когда я добрался кместу, и в небе было несколько облаков. Оттуда, где я был, я мог видеть расстояние от долины до яркого моря. Я был очарован тем, что был один, и начал рисовать. Я, должно быть, рисовал в течение некоторого времени, и выходило красиво. Я был так поглощен своей живописью, что некоторое время не замечал, что происходило со мной, а затем внезапно я осознал это. Я не мог продолжать рисовать и сидел очень спокойно».
После секундной паузы он продолжил.
«Не посчитайте меня сумасшедшим, я не такой, но, сидя там, я осознавал необычно творческую энергию. Это не было творческим настроением, но кое-что было во мне, кое-что, что было также в тех муравьях и в той суетливой белке. Возможно, что я объясняю не очень хорошо, но наверняка вы понимаете то, что я имею в виду. Это не было творческим порывом некоего Тома, Дика или Гарри, пишущих поэму, или мое рисование глупой картины, это было просто творчество, чистое и простое, а вещи, сотворенные умом или рукой, были всего лишь на внешних краях этого творчества и имели небольшое значение. Казалось, я купался в нем, в нем была священность, благословение. Если бы мне надо было выразить это религиозными словами, я бы сказал…нет, не буду. Религиозные слова застревают у меня в горле, они больше не имеют никакого значения. Это был центр Творения, сам Бог… Снова эти слова! Но говорю вам, это было что-то святое, не искусственно созданная святость церквей, ладана и песнопений, которые являются всей незрелой бессмыслицей. Это было что-то неоскверненное, немыслимое, и слезы покатились по моим щекам. Я очищался от всего моего прошлого. Белка прекратила суетиться о своем следующем обеде, и возникла удивительная тишина, не тишина ночи, когда все спит, а тишина, в которой все бодрствовало.
Я, должно быть, просидел там неподвижно очень длительное время, так как солнце оказалось на западе. Я немного одеревенел, одна нога отекла, и я мог вставать только с трудом. Я не преувеличиваю, сэр, но время, казалось, остановилось, или, скорее, времени не было. У меня не было часов, но, должно быть, прошло несколько часов с момента, когда я отложил свою кисть, до момента, когда я встал. У меня не было истерики, и я не был без сознания, как некоторые могли бы сделать вывод, напротив, я был полностью начеку, осознавая все, что происходило вокруг меня. Собрав все свои вещи и тщательно сложив их в рюкзак, я ушел, и в том необычном состоянии я пошел домой. Все шумы маленького города никоим образом не нарушали то состояние, и это продолжалось несколько часов после того, как я добрался домой. Когда я проснулся следующим утром, оно полностью прошло. Я посмотрел на мой рисунок, он был хорош, но ничего выдающегося.