Крах

Сэцуко (прильнув к матери, рыдает; резко поднимает голову). Если у тебя были деньги, как же ты не помогла отцу в трудный час? Когда отец так страдал!

О-Маки (стараясь сохранить спокойствие). Вот в чем дело! А я никак не могла понять… Видишь ли, Сэцу-тян, я думала о будущем…

Сэцуко. Помоги ты ему тогда, с ним не случилось бы несчастье.

О-Маки. Эти деньги все равно не спасли бы его. Ему нужно было гораздо больше.

Сэцуко. Ты не права. Отец тогда…

О-Маки. Речь шла не просто о временном затруднении. Он потерпел полный крах.

Сэцуко. Отец говорил… «Если бы мама помогла мне, я выкрутился бы и стал жить совсем по-другому»…

О-Маки. Громкие слова!

Сэцуко (враждебно смотрит на мать). Что ты, мама?… Выходит, ты всегда его ненавидела!

О-Маки. Ну что ты выдумываешь…

Сэцуко (плача). А я так верила тебе, мама… Защищала тебя… И ему только что сказала…

О-Маки. Скоро ты все поймешь.

Сэцуко, обхватив голову руками, рыдая, ходит по комнате.

(Подходит к Сэцуко, кладет руку ей на плечо.) Сэцу-тян!

Сэцуко сбрасывает ее руку и идет в другую сторону. О-Маки идет за ней. Сэцуко убегает.

Комната погружена в сумрак.

Действие пятое

Курортное местечко неподалеку от города Н. Весна следующего года. Справа, чуть в глубине, флигель гостиницы. Слева – живая изгородь; за нею на небольшом возвышении – смотровая площадка. Справа – лестница, ведущая на галерею главного корпуса. Галерея тянется по тыльной стороне флигеля, мимо смотровой площадки и дальше – вниз, в глубину левой части сцены. От смотровой площадки к авансцене ведут пологие каменные ступеньки. Рядом с ними – вход: плетенная из прутьев калитка, ведущая в сад перед флигелем.

Утренняя дымка смешалась с паром от горячих источников. Во флигеле по лестнице справа спускается заспанный Кэнскэ, с ним – Кадзуо, еще более похудевший. Его европейский костюм забрызган грязью, кое-где даже порван.

Кэнскэ (включает свет). Что с вами случилось?

Кадзуо. Прости, что разбудил.

Кэнскэ. Ничего, просто я испугался. Не сразу узнал вас…

Кадзуо. Этого я и боялся, потому никак не решался войти. Но болтаться здесь в такой ранний час тоже не годится, можно вызвать подозрения…

Кэнскэ. Надо бы вам переодеться… (Открывает шкаф, достает теплое кимоно и пояс.)

Кадзуо. Спасибо. (Снимает костюм и разглядывает пятна грязи.)

Кэнскэ. Ого, вырван клок… На вас кто-нибудь напал?

Кадзуо. Да нет…

Кэнскэ. Вы прямо из Исиномаки?

Кадзуо. Нет, из Сэндая.

Кэнскэ. Как из Сэндая?! Вы там ночевали?

Кадзуо. Какое там… Всю ночь болтался по улицам. Уж и не помню где.

Кэнскэ. Вы?… Чудеса, да и только!

Кадзуо (надевает кимоно и в изнеможении садится, скрестив ноги). Ах, самому стыдно… Кажется, я довольно долго бродил возле железнодорожного переезда на Седьмой улице. Бывают моменты, когда хочется свести счеты с жизнью.

Кэнскэ (изумленно). Что это вы?… Ничего не понимаю. Что, собственно, произошло?

Кадзуо. Я такое натворил… (Озирается по сторонам.)

Кэнскэ. Здесь никого нет. Эта комната всегда пустует в ожидании хозяина, так было заведено еще при вашем отце… Да, так что же вы натворили? Надеюсь, никого не убили?

Кадзуо. Растратил казенные деньги.

Кэнскэ. Ч-что?!..

Кадзуо. Растратил казенные деньги. Я же сказал.

Кэнскэ. Сколько?

Кадзуо. Ни много ни мало пять тысяч иен.

Пауза.

Кэнскэ (смеется). Не пугайте меня. Вы, кажется, не любитель шутить.

Кадзуо. Шутить?

Кэнскэ. И притом – зло шутить. Разве можно истратить пять тысяч за один вечер?

Кадзуо. Не за вечер. Я тратил их постепенно.

Кэнскэ. И вчера это обнаружилось?

Кадзуо. Да… Директор пока, кажется, ничего не заметил, а вот помощник его, который принял у меня дела, человек сообразительный… В общем, они расставили мне ловушку, и я попался.

Кэнскэ, ошеломленный, молчит.

Сейчас постараюсь объяснить. Ты ведь знаешь, я отказался от должности помощника директора и стал рядовым служащим, ведал выдачей ссуд… Но и после этого я по-прежнему пользовался популярностью у клиентов. За это мои коллеги на меня злились, все меня сторонились… И тут я совершил непоправимую глупость. Пользуясь доверием клиентов, я сам, без ведома директора, практически решал все вопросы, связанные со сделками и контрактами. Это-то и погубило меня…

Кэнскэ. Вы хотите сказать, что вас спровоцировали растратить деньги…

Кадзуо. Совершенно верно. Так нелепо попался… Совсем сдали нервы. Если не выпью, не могу уснуть. Дома, конечно, не пил. После работы уезжал прямо в Сэндай. Странное дело, но при таком образе жизни работается прекрасно…

Кэнскэ. И давно это с вами?

Кадзуо. Примерно с год.

Кэнскэ. С год… Значит, когда я в прошлом году встретил вас в Сэндае…

Кадзуо. Да-да, я был тогда изрядно не в себе.

Кэнскэ. Вот как? Да, что-то такое припоминаю… Нет, мне все еще кажется, что вы шутите.

Кадзуо. Вот-вот… Я и среди наших служащих слыл честным, добропорядочным, отличным работником, словом, наидостойнейшим человеком. Когда я был помощником директора, я частенько собирал подчиненных и читал им нравоучения. Я пользовался доверием – еще бы, истинный христианин, не пьет, не курит, человек добродетельный. Даже после банкротства отца ко мне относились сочувственно, потому что мы не нанесли банку никакого ущерба. Теперь все насмарку. Все кончено. Пощады ждать нечего. При мысли о том, какой позор меня ждет… (Закрывает лицо руками.)

Кэнскэ молча смотрит на Кадзуо. Свет гаснет. Видневшиеся в отдалении огни тоже все разом гаснут.

Кэнскэ. О, кажется, уже рассвело… (Встает, подходит к окну, открывает ставни.) Вы ведь совсем не спали. Может, соснете немного?

Кадзуо. Нет, я не смогу. (Отсутствующим взглядом смотрит в сад.)

Кэнскэ. Хорошо бы все же дать отдых нервам.

Кадзуо (садится рядом с Кэнскэ). Послушай, может, ты выручишь меня? Мне больше не к кому обратиться.

Кэнскэ. Я тронут вашим доверием. Сделаю все, что в моих силах, но… Вряд ли дело получит огласку, раз речь идет всего о пяти тысячах иен…

Кадзуо. Это неизвестно. Я лично даже хотел бы, чтобы дело получило огласку. По крайней мере все пойдет своим чередом и я окажусь там, где мне положено быть.

Кэнскэ. Оставьте шутки. И потом, не пристало мужчине отчаиваться из-за таких пустяков. Бывает, что совершают растраты в десять раз, в сто раз больше, и то в ус не дуют! Не знаю, что вам сейчас посоветовать. Так сразу гениальные идеи не осеняют… Примите-ка лучше пока ванну…

Кадзуо. Хорошо…

Кэнскэ. А что если решиться и рассказать обо всем директору?

Кадзуо. Я тоже об этом думал, но…

Кэнскэ. Кстати, растраченные деньги вы могли бы по частям ежемесячно погашать из жалованья. Правда, сумма немалая, и вам следовало бы прежде поговорить с матушкой…

Кадзуо. С матерью? Ни за что! Мы с нею рассорились еще на похоронах отца.

Кэнскэ. Слышал. Но ведь она вам – родная мать.

Кадзуо. Ее сейчас нет в Сэндае, они с Сэцуко уехали.

Кэнскэ (с притворным удивлением). Ах вот как?

Кадзуо. По правде говоря, вчера вечером ноги сами понесли меня к ней. Но дверь была заперта, и мне сказали, что они уехали в Токио.

Кэнскэ. Заперли дом и уехали в Токио?

Кадзуо. Точно не знаю, но обе – и мать и дочь – припрятали денежки, крепко их держат и всячески избегают родственников. Думают, что все зарятся на их капиталы.

Горничная (входя). Доброе утро. (К Кадзуо.) Добро пожаловать! (К Кэнскэ.) Простите, недавно прибывший гость…

Кэнскэ. Прибыл гость?

Горничная. Да, и говорит, что непременно хочет вас видеть.

Кэнскэ. Меня? Наверно, желает, чтобы его перевели в другой номер. Проводи его пока, ну, скажем, в купальню, попроси подождать.