Страница 17 из 31
Как странно и значительно все повернулось вчера! Я и ждала похожего, и не ждала… Но надо по порядку. Папа верно говорит, что я «импульсивная». Эмоции командуют.
Сначала о посещении Седых. Я познакомилась с его мамой.
Открыла мне Марфута и с порога объявила:
— А Данчика нет дома, — подумала и решила добавить: — А мама сегодня вставала, ей лучше.
Из комнаты донесся слабый голос:
— Кто там, Марфуша?
— Это Инга Холмова, — объявила Марфута. Мне показалось, даже торжественно.
Надежда Ивановна попросила заглянуть к ней. Она мне понравилась. Тихая, улыбчивая.
А Даниил, сказала она, ушел к нам. Точнее, к Венедикту Петровичу. Вернувшись, я его застала.
Вот тут всё и произошло.
Дядя Веня сказал, что Павла Иннокентьевича все равно оправдают. И в партии восстановят.
— А если не оправдают? — говорит Даниил. — Я знаю, что его оклеветали, по если не оправдают? — Голос его сделался тоскливым и ожесточенным.
— Раз он не виноват, значит, оправдают, — твердо сказал дядя Веня. — Не те времена, — его взгляд был строгим. Не хмурым, не злым, а именно строгим. — Правда всегда восторжествует. — Он задумался, потом повторил как бы про себя: — Восторжествует…
И заговорил о том, что в любом случае, даже если бы произошло худшее, Даниил не имеет права раскисать и опускаться. Надо быть бойцом. А у бойцов закон: если выходит из строя товарищ и друг, замени его, бейся за двоих.
— Я никогда не говорил вам о том человеке, который живет со мной в этой комнате, — задумчиво сказал Венедикт Петрович.
Я сжалась вся. Я поняла — о ком он.
— Её зовут Раиса Михайловна, — продолжал дядя Веня, не смотря на нас; наверное, он догадывался, что оба мы невольно уставились на портрет. — Она погибла, но она живёт в этой комнате и будет жить среди людей.
У меня по коже побежали мурашки.
Дядя Веня рассказал нам всё. С Раисой Михайловной они учились в одном институте: он на литературном факультете, она на историческом. Они были друзьями, и Раиса Михайловна ещё тогда высказывала ему всякие удивительные предположения по истории человечества. Она мечтала, основательно изучив материал, написать об этом книгу. Но сбыться её мечте не было суждено. Она погибла в одной из дальних археологических экспедиций, в горном обвале. Однако у Венедикта Петровича сохранился план задуманной книги. И тогда он решил сам написать эту книгу. Её книгу. Он заочно закончил исторический факультет, изучал специальную литературу, подбирал и анализировал всевозможные археологические и другие материалы. И вот этот труд подходит к концу — пишутся уже последние главы…
Я готова была зареветь и расцеловать нашего милого пучеглазого дядю Веню. Он сидел притихший и чем-то смущенный.
А его друг Раиса Михайловна смотрела на нас внимательно, пытливо и, должно быть, чуточку грустно. Она как будто о чем-то спрашивала. Что-то нужно ей было узнать — очень-очень важное…
Вот какие бывают на свете дела, товарищ Инга!
Пришла весточка от Вали. Даже не письмо, а открыточка. Обратного адреса нет; лишь по штемпелю можно догадаться, что из Нижнего Тагила. Пишет, что работает. И больше о себе ничего. Только какие-то туманные и затасканные фразы о «разбитой жизни». «Желаю тебе найти своё счастье, — пишет она. — Только будь поумнее да поосторожней».
Что она имеет в виду? Свои отношения с Вадимом? Но разве лишь в этом счастье? Очень уж узко смотрит Валечка на мир.
Я полезла в толковый словарь Ушакова. Вот что написано там:
«Счастье, мн. нет, ср. Состояние довольства, благополучия, радости от полноты жизни, от удовлетворения жизнью. Успех, удача».
Я даже удивилась. Как мелко это звучит! «Довольство, благополучие»… Так и представляется мещанин, к тому же сытый, лоснящийся от съеденного поросенка и улыбающийся «от полноты жизни»: у него рижский гарнитур, десять ковров и в гараже своя автомашина.
Нет, счастье не такое!
А какое?
Хоть в словаре и написано, что «мн. нет», то есть множественного числа это слово не имеет, — сколько на свете разных понятий о счастье! Наверное, сколько людей, столько и понятий.
Можно написать такой рассказ. Вот идут, бредут, продираясь сквозь тайгу, три человека. Измученные, отощавшие, падающие с ног. Кое-как, героическими усилиями добираются они до посёлка. Устояли, выжили, вышли победителями из схватки с тайгой. Они счастливы? Да. Но каждый смотрит на это по-своему. Один наелся до отвала — и счастлив. Другой встретился в этом посёлке с любимой — счастье. Третий принес людям весть о новом месторождении руды, которое он открыл, — и для него счастье в этом.
Если будет в рассказе не три, а двадцать три персонажа — будет двадцать три счастья. Вот вам и «мн. нет»!
Но ведь есть и какое-то другое, общее для всех, Главное Счастье. В чём оно? Конечно, тут рецепт не выпишешь: столько того-то и столько того, получайте, как в аптеке. А все же оно где-то какое-то есть. Должно быть!
Надо бы написать Вале Любиной. Сходить, что ли, опять к той старухе, выспросить адрес? Не скажет ведь…
Вчера в 4 часа 24 минуты по московскому времени наша ракета прошла в нескольких тысячах километров над Луной. Готовься, готовься, дорогая наша спутница, — скоро космонавты пожалуют к тебе в гости.
Кстати (почему «кстати»?), Володя приглашает к себе на день рождения. Семнадцать лет. ещё не знаю, пойду или нет.
Мила самоотверженно борется с «Милой», напоминая всем, что имя у неё Людмила. Её, наоборот, изводят «милочками», «милашками» и «милягами». Саша сочинил под Хлебникова:
Светка Суслова говорит, что скоро у Цапкиной начнётся несварение желудка от скверного настроения. Соображает Светка-то. Раньше она мне казалась пустоватой, слишком беззаботной и бездумной, смешная, курносая и конопатая девчонка росточком с шестиклассницу. А приглядываюсь — нет, просто весёлая, иногда даже остроумная, любит в жизни всё хорошее и не любит плохое. Во дворе у себя, наверное, заводила всяких дел…
Володя спрашивал, приду ли я в субботу. Я попыталась отшутиться:
— Угораздило тебя родиться в несчастливый день — тринадцатого.
— Слушайте, — сказала Рано, — я понимаю, что всё это, конечно, шутки: тринадцатое число, кошка… Но выходит, всё же древние приметы ещё жили среди них?
Ярослав оторвался от дневника:
— Не только приметы. Некоторые из них даже в церковь ходила, иконам молились.
— Варварство! — не выдержала Рано. Андрей чуть поморщился:
— Не будь примитивно-прямолинейной, как мамаша этой Цапкиной.
Рано вспыхнула, но Ярослав уже снова взялся за дневник.
Он настаивал. Тогда я спросила, почему он не приглашает никого из класса. Володя усмехнулся «со значением»:
— Тебе, конечно, нужно, чтобы я пригласил Даниила Седых.
Они в последние дни, похоже, в ссоре. Почему — не знаю. Я сказала:
— С чего ты взял?
— А сама заалела!
— Ничего я не заалела. От глупостей я синею… Вот у меня будет день рождения — я позову весь класс.
— Хоть всю школу вместе с Марией Сидоровной. — Потом принялся уговаривать: — Ну приди. Я, может, и день рождения отмечаю только потому, что ты придёшь.
Ещё чего не хватало!.. Так мы с ним и не договорились.
И сама не знаю, пойду или нет. Дурацкая нерешительность!
В доме у нас устанавливают газовые плитки. Шик! А скоро и многие предприятия перейдут на газ: из Бухары, аж с самого юга страны, на Урал тянут гигантский газопровод.
Ботвиннику приходится нелегко, Петросян жмёт. Мне маячит плитка шоколада, на которую я поспорила с Сашей.