Страница 16 из 31
Вчера я ходила к Яше Шнейдеру домой. Разговаривала о Вале. Она, оказывается, и не комсомолка. Но он принял всё близко к сердцу, обещал «поднять шум».
А сегодня Яша ходил к директору. Вернулся сникший, разговаривает — и глаза прячет. Говорит, что Валя подала заявление об уходе из школы и ей это разрешили.
— Но почему?
— У неё личные причины. Очень личные. И уважительные.
Я-то догадываюсь об этих причинах, но спросить у Яши не решилась. А может, и ему не сказали.
До чего все противно и как я ненавижу того «мистера»!
Какая-то полоса несчастий. Я всё ещё зареванная. Умерла Агния Ивановна. Сегодня хоронили. Народу было очень много. Я видела, как плакал Венедикт Петрович…
Побывал он тогда у неё или нет?
Был Павел Иннокентьевич Седых. У нас просидел недолго, ушел вместе с папой к дяде Вене. О чем они там говорили, не знаю, только папа изрядно расстроился. Топает по комнатам нахохленный и злой. Собирались ради воскресенья пойти с ним а геологический музей — теперь отнекивается.
Видимо, у Седых всерьез какие-то неприятности.
Весенние каникулы, а весной не пахнет.
Отца у Даниила сняли с работы и исключили из партии.
Уже вот сейчас, вечером, я узнала от папы, в чём дело. Павел Иннокентьевич работал начальником строительного участка. В тресте у них орудуют мошенники. Павел Иннокентьевич поднял бучу и выложил управляющему очень серьёзные претензии. Управляющий и его подручные, боясь разоблачений, подтасовали документы и всю вину свалили с больной головы на здоровую. Павла Иннокентьевича обвинили в разбазаривании средств, перерасходе материалов, ещё в каких-то смертных грехах — по существу, в жульничестве — и подали в суд. Идёт следствие, и дело Седых плохо: документы против него. Однако папа убеждён, что Павел Иннокентьевич не виноват. Он с дядей Веней отправился к какому-то адвокату — советоваться.
Ходили с Цапкиной проведать Даниила. Повел нас Саша Петряев.
У Седых небольшая уютная квартирка в новом доме. Но чувствуется внезапно появившийся беспорядок, пахнет лекарствами. Оказывается, Надежда Ивановна, мама Даниила, тяжело заболела — так на неё подействовало случившееся. Мы её не видели: она лежит в своей комнате. Даниил почти не отходит от неё.
Нас «принимала» Марфута, сестренка Даниила. Очень резвый и смышленый человечек. Я в неё просто влюбилась. Белобрысенькая, глазищи огромные. На месте не сидит ни секунды.
Услышав, что меня зовут Ингой, она сразу же обратила на мою персону самое серьёзное внимание:
— Значит, ты Холмова? Это ты причесываешь Данчика?
— Как так причесываю? Он, по-моему, сам…
— А в шахматы-то! Он всегда говорит: «Опять меня Инга Холмова причесала, две партии выиграла».
Смешно, а мне почему-то сделалось приятно. А с Милой получилось ещё смешнее. Бедняжка даже расстроилась. Она спрашивает у Марфуты:
— А меня ты знаешь?
Та и влепила:
— Знаю. У тебя фамилия Да-гма-тик. — И таращит глазенки: — Ты не русская?
Она непрерывно забавляла нас. Что-то сказала Саше, тот не поверил. Тогда Марфута вытянулась по стойке «смирно», прижмурила глаза и выпалила!
— Вот честное октябрятское без креста!
Мы не поняли, что значит «без креста». Оказывается, можно дать слово, незаметно скрестив при этом ноги, одна за другую, — тогда слово будет недействительным.
— Тогда немножечко можно соврать, — объяснила Марфута.
С Даниилом поговорить нам не удалось. Так, несколько пустяковых фраз. Он хмурый, побледневший, но спокойный. Мы сидели недолго. Даже не успели хорошенько рассмотреть его аквариумы. А аквариумы хороши, рыбки в них превосходные!
Саша остался, мы ушли. Сидели у Милы. Что ей пришло в голову — просит называть её Людой. Можно и Людой — все равно Людмила.
Досталось от её мамы. Она считает, что нам вовсе не нужно ходить к Седых. Всякие слова о том, что мы не знаем жизни, очень легковерны, излишне добросердечны и тэ пэ, и тэ дэ.
— Зря человека в таком преступлении не обвинят, — говорит она. — А сын его… Знаете, говорят: «Яблоко от яблони…»
— Он вовсе не плохой мальчишка, — сказала я. — А отец его не виноват. И мой папа хлопочет о нём.
— Ну, это личное дело твоего папы, — недовольно поджала губы товарищ Цапкина-старшая. — Я бы никогда не стала этого делать. Седых твоему папе мог наговорить что угодно, разжалобить его — поди разбирайся.
— Но ведь мы всегда говорим: надо верить человеку. И газеты об этом пишут.
— Пишут, конечно. И верить, естественно, надо. Но всему есть разумный предел. Верить надо честным людям, а тут… Извините, я не знаю, какой он. Это выяснит суд.
Мне очень не понравился этот разговор, как не нравится всё в Софье Петровне. Но, видимо, я неустойчивый мелкий человечишка — в мыслях у меня закопошилось: неужели Павел Иннокентьевич преступник?! Я уверена, что на мошенничество он не способен, но ведь жулики могли его окрутить.
Представляю, что переживает Даниил. Предъявили бы такое обвинение моему папке!..
А вокруг звенит и гремит превосходная жизнь. Все газеты полны радостными сообщениями о нашей новой победе: «Енисей перекрыт! Он будет работать на коммунизм!» Я представляю себе штурм этой могучей сибирской реки. Батюшка-Енисей… Непокорный, своенравный, порой бешеный. И тебя смирили наши. Теперь, милый, потрудишься для нас. Ну, и мы тебя не обидим, украсим берега новыми светлыми Дивногорсками. Имя-то какое хорошее городу дали!..
Папа и дядя Веня развернули, должно быть, целую кампанию в защиту Седых. Были в горкоме партии. Им помогает какой-то Алексей Николаевич, заместитель секретаря партийной организации строителей.
— Плохие мы будем коммунисты, — говорит дядя Веня, — если позволим невиновного человека засадить в тюрьму.
Вчера папа был дома у Седых. Потом дядя Веня ходил к Надежде Ивановне со знакомым врачом. Состояние у неё тяжелое.
Сегодня я решила тоже сходить к ним и, конечно, позвала с собой Милу. Она вдруг начала плести какую-то чушь, будто кто-то к ним приезжает, родственник, что ли, ей надо встречать его, бежать по магазинам и ещё куда-то. Сразу было видно: врет.
— Скажи прямо, мама запретила, — сказала я.
— Понимаешь, — сказала Мила, — в одном подъезде с Седых живут её старые приятели. Они увидят меня — скажут маме…
Уговаривать я не стала. А она смотрела умоляюще:
— Только прошу тебя: не проговорись Даниилу.
«Едва ли ты имеешь теперь право на эту просьбу», — хотела я сказать, но только кивнула. Конечно, ничего я ему не сказала и не скажу. Но вовсе не ради Милы…
Даниил все такой же озабоченный и немножко растерянный. Говорит, что, возможно, придется пойти работать.
— Школу все равно надо заканчивать, — сказала я. — Перейдешь в вечернюю.
— Наверное, надо, — как-то странно ответил он. Павла Иннокентьевича опять дома не было: все переживает да хлопочет. Таскают его в прокуратуру-
— Он ведь подследственный, — сказал Даниил и скривился; вот-вот готов был заплакать.
Какое страшное слово «подследственный»!
— Ничего, Даниил, все кончится хорошо. Честпое слово, хорошо кончится. — Мне так хотелось утешить его.
Видела Володю. Он говорит, что у Вадима в институте неприятности. Очень обрадуюсь, если неприятности будут большие.
Сегодня как-то вдруг я заметила, что на земле весна. Собственно, её ещё нет, — зима на Урале цепкая, — и всё же весна носится в воздухе.
Занятия «Искателя» вчера чуть не сорвались. Хоть и каникулы, решили проводить. Должен был по плану выступать с докладом Даниил, пришлось заменять. Следующий — Дед Аркус, но он болеет. Я поехала в медицинский за своим «телепатом». Искали его чуть ли не час. Неуловимый дядечка! Все же нашли в какой-то лаборатории, извлекли на свет божий. Я думала, он будет упрямиться. Нет, пожалуйста, всегда готов, как пионер.
Доклад был очень интересный. Я исписала полтетради. Удивительная штука — эта загадочная телепатия! Да и вообще все явления так называемой парапсихологии — это мир «чудес», пока ещё не объясненных учеными. Ого, как немало придется потрудиться его величеству Царю Природы, чтобы разобраться в самом себе!
Сразу две ассоциации. Написала слово «разобраться» и вспомнила объявление в коридоре института: комсомольское собрание, и вторым пунктом «разбор персонального дела студента 3-го курса В. Синельникова». Значит, персона Вадима всерьёз заинтересовала его товарищей по институту.
И вторая ассоциация: писала о телепатии, подумала, что надо что-нибудь дополнительно почитать о ней, и тут же вспомнила: прочитанную «Атлантиду» всё ещё Даниилу не вернула. Пойду прогуляюсь…