Формула счастья

Вообще человечество, считает В.П., ещё не заинтересовалось собой по-настоящему. Всё ему некогда, оно тратит свои усилия на борьбу с природой и социальным злом, и масса энергии и средств уходит на войны. Когда победит коммунизм, наука и техника пойдут в наступление и на разгадку тайн человеческой истории. Вот, например, если бы деньги, которые сейчас тратятся на военные цели, израсходовать на решение проблемы Атлантиды — она была бы уже решена.

Если бы дожить до этого!..

Ярослав замолчал. У него перехватило дыхание.

Рано и Андрей понимающе взглянули друг на друга. Они уже усвоили, что, если обсуждать каждую деталь дневника, особо заинтересовавшую их, дневник так и не дочитать. Но это «Если бы дожить!» потрясло их.

Инга! Инга! Так ты, наверное, и не узнала, какой прекрасной была эта легендарная страна. Ведь основное изучение древней цивилизации, ушедшей на дно океана, закончилось совсем недавно…

Ярослав чуть нахмурился, беря себя в руки, и стал читать дальше.

Заседание у нас затянулось. Венедикта Петровича буквально затормошили и назадавали сотни вопросов.

Даниил обещал принести мне книгу об Атлантиде. Так недолго и археологией увлечься. А что! Очень интересно.

Появилась в школе Валя Любина. Бледная, похудевшая. Я спросила, что с ней; говорит, болела. Почки, говорит. Что-то не очень разговорчивая.

Второй день сижу дома, гриппую. Вчера температурила. Сегодня вполне могла бы идти в школу, да не пустила мама. Золото!

Под столом ворочается Машка. Все порядочные черепахи продолжают спячку, а моя, не знаю почему, выползла из своего зимнего убежища и, ещё сонная, совсем вялая, шебаршит по комнате…

Во вторник путешествовала в медицинский — договариваться насчет беседы о телепатии. Вот уж не думала, что и туда надо пропуск. Или взамен белый халат. Пыталась провести «воспитательную работу» с вахтершей; она меня чуть не вытурила. Спасибо, подвернулся Вадим. Отвел меня в комитет комсомола. Противная деталь: когда мы с ним шли по коридору, группа белохалатных девчат у окна захихикала вслед, а какая-то из них сказала:

— Не надо, девочки, смеяться. Это не просто новое, а новое серьёзное увлечение.

Они зашушукались…

Два парня в комитете комсомола расспросили меня о нашем клубе; один побежал куда-то и скоро привел лысенького, в очках преподавателя психологии. Тот принялся тоже расспрашивать и сказал, что идея нашего клуба ему нравится.

— Только, — сказал он, — не говорите, милая, такой чепухи: передача мыслей на расстояние. Мысль передать невозможно ни на какое расстояние. Передается информация о ней. Вот мы с вами беседуем, но я передаю не свои мысли, а лишь словесную информацию о них.

Он чуть не закатил мне лекцию. Ну, это неважно, главное — обещал у нас быть.

А Вадим куда-то исчез…

Странно, что папа к нашему «Искателю» относится «не очень». Он говорит, что все это, конечно, интересно и полезно, но однобоко. В том смысле, что мы всё берем и берем от общества, а об отдаче не думаем.

Спрашиваю:

— А что конкретно ты предлагаешь?

— А я не знаю, — говорит он и начинает злиться. — Думайте, думайте сами своим комсомольским разумом.

Потом предложил одну штуку. Идея вот в чём. Для старшеклассников летом надо создавать туристско-трудовые лагеря. Малыши летом отдыхают на дачах, пионеры — в пионерских лагерях, а «великовозрастные лоботрясы» (это, значит, мы) бездельничают. Надо, говорит папа, сводить «лоботрясов» в небольшие, человек по двадцать, отряды и давать им самостоятельные деловые задания: заготовлять грибы и ягоды, кедровые орехи, сено, веточный корм и всё такое. Снабдить отряд палатками, выдать сухарей, консервов — и живите в лесу, отдыхайте, но и дело делайте.

Идея, по-моему, хорошая, я за неё обеими руками, но самим нам такое дело, пожалуй, не поднять. И потом, это летом. А сейчас, зимой?

— Тоже что-нибудь придумать можно, — говорит папа. — Для этого надо одно: чувствовать себя комсомольцем, бойцом…

Даниил занес книгу Н.Ф. Жирова «Атлантида», получил от меня мат и убежал. Он с Сашей записался в дружинники.

Рассказала ребятам о папиной идее. О папе, конечно, не говорила, сказала: «Вот один человек предлагает…» Ребятам в общем-то понравилось. Надо бы поговорить об этом в райкоме комсомола, у меня там есть знакомые…

Спорили о комсомольской форме. Кто-то вспомнил о знаменитых юнгштурмовках — вот и заспорили: стали бы мы, нынешние комсомольцы, носить форму своих отцов и матерей? Лично я стала бы. Правда, её надо сделать поизящнее.

После уроков была у Милы. Раньше я у неё не бывала. Они с мамой живут вдвоём. Маленькая чистая комната. Всё очень скромно. Отец от них ушёл. Мила о нём говорит плохо, но, по-моему, неискренне: она тоскует о нём. Это страшно — остаться без отца, когда он жив.

Мила просила поговорить с Даниилом, выяснить, как он к ней относится. Я не сказала, что уже говорила, и теперь не знаю, как быть. На её месте я бы не стала навязываться. Надо же всё-таки думать о своей гордости.

Мы кончали делать уроки, когда пришла её мама. Она работает где-то в отделе кадров. Суховатая и, должно быть, строгая женщина. Мила её побаивается.

Какой-то странный разговор с Марией Сидоровной. Она попросила меня зайти к ней в кабинет после уроков. Расспрашивала, как живу (с чего бы?), как идёт учёба, потом вдруг — вопрос:

— Ты ведь, кажется, дружишь с Валей Любиной?

Я-то не считаю, что дружу, но все же сказала:

— Да.

— А ты знаешь такого Вадима Синельникова

— Это который из медицинского?

— А что, есть и другой Вадим?

— Какой другой?

— Я не знаю, о каком говоришь ты.

— Да ведь не я говорю, а вы говорите.

Сплошная неразбериха. Это она хотела поймать меня на слове. Зачем-то ей понадобилось знать о Вадиме, о их взаимоотношениях с Валей. Что-то неприятное, грязноватое было в этом допросе. В общем-то я ей ничего не сказала. Знакомы — и все. Собственно, так оно и есть: ведь я ничего толком не знаю.

Мария Сидоровна просила, чтобы разговор остался между нами. Как же! Уж Вале-то я, конечно, расскажу.

Сегодня Венедикт Петрович на литкружке совершенно разгромил меня за рассказ. Хотя он и старался обойтись со мной помягче, существо дела от этого не меняется: бездарность — это бездарность. Ничего не поделаешь… Правда, он говорит, что в такие молодые годы даже по-настоящему талантливые люди не могут писать добротную прозу. Нужны, говорит, жизненные наблюдения, нужен большой опыт.

— Значит, лучше и не пробовать?

— Нет, отчего же, пробуй. — Он посмотрел на меня своим странным печальным взглядом. — Кого-нибудь другого я, может быть, и похвалил бы — за грамотность изложения, за фантазию. А тебя — нет. На тебя я почему-то надеюсь.

Это мы с ним разговаривали уже дома.

«Надеюсь» — и разгромил… Мне сделалось не то что грустно, а пусто, будто я потеряла что-то очень дорогое для меня. Но сердиться на дядю Веню я не могу. Разве виноват он в том, что я тупица?

Сегодня он показался мне очень-очень усталым, даже болезненным…

Валю так и не повидала. Опять её не было на уроках. Завтра придется сходить к ней домой.

Я не знаю, что именно произошло, но, должно быть, что-то гнусное.

Позавчера я к Вале так и не выбралась: заседание комитета, потом двинулись на каток, а оттуда занесло в кино; о собственных-то развлечениях мы позаботиться умеем!

Вчера пошла в Валин класс узнать, где она живёт. Никто не знает. Что за чушь!

— Ну, кто из вас дружит с ней?

— С ней никто не дружит.

Пусть не дружите, черт с вами, но как же так — не знать, где живет одноклассница! Почему не ходит в школу — тоже толком никому не известно. Я психанула, надо мной посмеялись, но адрес все же выяснили.

Я попросила пойти со мной Володю Цыбина.

Отыскали с трудом. Кособокий, весь почерневший от времени домишко в глубине громадного, какого-то путаного двора. Открыла нам старая, неопрятно одетая женщина с тусклыми припухшими глазами. Мы спросили, здесь ли живет Валя Любина.

— Жила.

— То есть как «жила»?

— Вчера уехала.

— Куда?

— А вы кто такие будете?

Мы объяснили.

— Я её подруга, — сказала я.

— Поменьше бы таких подруг, так, может, и уцелела бы.

— Да в чем дело? Что случилось с Валей?

— А ничего. Уехала — и уехала. К родственникам. А куда — вам знать не обязательно. Ходят тут всякие… пигалицы в брючках! — Она захлопнула перед нами дверь.

Была бы я парнем — выломала бы дверь. А Володе хоть бы что. Действительно, пигалица в брючках!

Я потащила его к Вадиму. Тётка говорит нам:

— Болеет Вадик, нельзя к нему.

Хоть бы магнитофон выключали, прежде чем врать.

Я её почти оттолкнула. Володю оставила извиняться за меня, а сама — в комнату к Вадиму.

Он преспокойно развалился на тахте и слушал музыку. Увидел меня — немножко удивился и растерялся, но сразу галантно вскочил, заулыбался:

— О, Ингочка!

— Где Валя?

Он насторожился:

— Что такое стряслось, мисс?

— Оставь свои дурацкие словечки при себе. Меня интересует, где Валя.

— Укатила к каким-то родичам, — пожал он плечами.

— Что к родичам — мне известно.

— Что же тебе угодно от меня?.. А, Владик, привет!

Я наседала на него, он клялся, что больше ничего не знает. И причины отъезда ему неведомы. А в глазах испуг, беспокойство и злость. Юлит. Я ему не верю. Сказала, что, если что-нибудь случится с Валей, будем судить его судом чести, весь его институт на ноги поднимем.

— Ого, мисс, какая ты, оказывается, грозная!..

— Вот именно, мистер.

На том наш визит и закончился.

Володя был какой-то пришибленный и вялый. Не терплю таких. Парень должен быть сгустком энергии.

Я все-таки убеждена, что отъезд Вали связан с Вадимом. Володя говорит:

— Ну, какая тут может быть связь?

Или прикидывается дурачком, или такой и есть.

Что-то опять он говорил об отце Даниила — чуть ли не о предстоящем его аресте. Это я вспомнила уже дома, очень невнимательно его слушала.

Все время думаю о Вале. Неспокойно на душе, и чувствую себя виноватой. В чем виноватой — сама не пойму, и от этого ещё хуже…

Было заседание клуба, а мы с Володей его пропустили.