Страница 2 из 77
– Фактически смахивает на заказное убийство, хотя тут ровно столько же смысла, как и в подозрении падре. Не знаю. Нутром чую психа, только для чокнутого слишком уж чисто. – Он толчком открыл массивные деревянные двери.
По усвоенной с детства привычке рука Холлорана дернулась к чаше со святой водой, но это был просто рефлекс.
Отец Ньюберри неподвижно сидел на скамеечке, крошечный, старенький. Проходя мимо, Холлоран дотронулся до его плеча, почувствовал ответное легкое прикосновение сухих пальцев к своей руке.
Два помощника шерифа натягивали от скамейки к скамейке желтую полосатую ленту, жуткую пародию на белые атласные ленты при подготовке к свадьбе. Двое других ползали на четвереньках с фонариками, осматривая пол.
Док Хэнсон скорчился в узком пространстве между супругами Клейнфельдт и передней скамьей, внимательно осматривая и ощупывая мертвых, не обращая внимания на живых. Все молчали. В церкви стояла полнейшая тишина.
Холлоран медленно прошелся по кругу, запечатлевая в памяти сцену. На какой-то недосягаемой грани сознания мелькало: тут что-то не так, что-то не в порядке с телами.
– Судя по трудному окоченению, плюс-минус четыре часа, – объявил док Хэнсон, не поднимая глаз, хоть никто его не спрашивал. – Когда можно будет их перевезти, уточню время. Харрис, дай-ка пакетик, я тут волосок обнаружил.
«Давно мертвы, – подумал Холлоран, отступив в сторону и возвращаясь по проходу к отцу Ньюберри. – Убийца вполне может уже быть в Нью-Йорке, в Калифорнии или в соседнем доме».
– Значит, их все ненавидели?
– Я этого не говорил, Майки.
– Не обижайтесь, отец, но, пожалуйста, не называйте меня Майки, когда я при исполнении.
– Извини, сорвалось. – Отец Ньюберри улыбнулся единственному на земле человеку, которого, можно честно и откровенно признать, по-человечески любил, как сына. Майкл Винсент Холлоран крупный, высокий, весьма впечатляющий с пистолетом на бедре и значком на груди, но священник по-прежнему видит в нем прислуживающего за алтарем мальчика, темноволосого и энергичного в краю мягкотелых блондинов, который хвостом ходил за ним много лет до зрелости, когда его еще привлекали священники.
– Ладно, тогда кто с ними дружил?
– Друзей у них нет, – вздохнул священник.
– Вижу, от вас толку мало, отец.
– Пожалуй. – Отец Ньюберри нахмурился на желтую ленту, опутавшую скамьи перед ним, выгородив в самом центре Джона и Мэри Клейнфельдт.
Док Хэнсон, копаясь в своем саквояже, толкнул тело Джона Клейнфельдта и схватил за плечо, когда оно стало клониться набок. Отец Ньюберри закрыл глаза.
Холлоран снова попробовал:
– Вы сказали, что они пытались исключить из общины некоторых прихожан, которых заподозрили в гомосексуализме. Мне нужен список.
– Да ведь никто всерьез этого не принимал. Даже не представляю, кого могло бы по-настоящему обеспокоить такое нелепое обвинение.
– Значит, среди тех людей нет ни одного настоящего гея?
Отец Ньюберри заколебался:
– Нет, насколько мне известно.
– Мне все равно нужен список, отец. У вас есть досье на Клейнфельдтов? Ближайшие родственники и так далее?
– В церковной канцелярии, но у них нет родных.
– И детей тоже нет?
Отец Ньюберри опустил глаза, глядя на свои руки, на залоснившиеся на коленях брюки, свидетельствовавшие о профессии исповедника, думая о серой зоне, страшном месте, где чудовищным образом сталкиваются мирские и духовные обязательства. И принялся мысленно отбирать, что можно сказать, а что нет.
– По-моему, был ребенок, только они не хотели о нем говорить. Даже не знаю, сын или дочь.
– Он жив?
– И этого тоже не знаю. Прости.
– Ничего. Что еще можете рассказать?
Священник нахмурился, перебирая в памяти скудные крохи известных ему сведений о Клейнфельдтах.
– Конечно, в таком возрасте они не работали, вышли на пенсию. Насколько помню, обоим за семьдесят. Сильно верующие на свой собственный лад, а не на тот, что Бог заповедал, с прискорбием должен заметить. И совсем одинокие. Думаю, не доверяли ни одной живой душе, включая меня. Такое всегда огорчительно, хотя, пожалуй, это далеко не единственный случай среди богачей.
Холлоран с сомнением оглянулся на тела в поношенной одежде:
– Разорились, обеднели?
Отец Ньюберри покачал головой:
– Регулярно платили церковную десятину, ровно десять процентов. Ежегодно тридцать первого декабря присылали чек и справку о банковском счете, подтверждавшую, что с капитала уплачено именно десять процентов, на случай если бы я усомнился.
– Чудеса, – хмыкнул Холлоран.
– Это были… необычные люди.
– И каков же их капитал?
Священник поднял глаза к потолку, припоминая.
– По-моему, больше семи миллионов, хотя это было в прошлом году. Сейчас наверняка существенно больше.
Позади открылась и закрылась церковная дверь, по проходу прокатилась волна холодного воздуха, принеся с собой Бонара, который остановился рядом с Холлораном.
– От соседей ничего не добились. Криминалисты из штата едут. – Он прищурился на шерифа. – Что? Нарыл чего-нибудь?
– Возможный мотив. Отец говорит, они миллионеры.
Бонар взглянул на убитых:
– Ни за что не поверю.
– Вряд ли это настоящий мотив, Майк, – вставил священник. – Если только ты меня не подозреваешь. Они все оставили церкви.
Бонар подтолкнул Холлорана локтем:
– Я тебе говорил, это падре.
Отец Ньюберри едва не улыбнулся, но вовремя спохватился и пробормотал:
– Ох уж эти лютеране…
Док Хэнсон в передней части церкви резко выпрямился:
– Ух, черт! – и бросил на отца Ньюберри быстрый виноватый взгляд. – Извините, отец. Майк, иди-ка сюда, посмотри.
Белая блузка Мэри Клейнфельдт под черным пальто, которое доктор начал расстегивать, была пропитана засохшей красно-коричневой кровью. Вокруг разнесся сладковатый железистый запах.
– Второй выстрел в грудь? – спросил Холлоран.
Док Хэнсон покачал головой:
– Нет, разве что из пушки стреляли. Судя по пулевому отверстию в голове, двадцать второй калибр, слишком мелкий для такого количества крови.
Он расстегнул промокшую блузку, раздвинул полы. Наблюдавшие полицейские быстро отступили назад.
– Господи Иисусе, – шепнул один из них. – Похоже, кто-то самостоятельно взялся за вскрытие.
Комбинация и лифчик Мэри Клейнфельдт были разрезаны, обнажая кожу в синих венах, никогда не видевшую солнца. Вертикальный разрез шел вниз по центру, вскрыв грудину. Другой, горизонтальный, был таким глубоким, что нижняя часть груди ввалилась в него.
Холлоран смотрел на грудь пожилой женщины, чувствуя незнакомый прежде страх, причину которого пока не мог понять.
– Это не вскрытие, – тихо проговорил он. – Это крест.
3
Грейс Макбрайд жила в Мерриам-парке в районе Сент-Пол, в квартале, застроенном высокими, узкими домами, помнившими «бурные двадцатые».[1] У нее был очень маленький задний дворик, огороженный очень прочным и очень высоким деревянным забором. По мнению Митча, в нем себя чувствуешь как в обувной коробке без крышки, но Митчу всегда неуютно в тесном, замкнутом пространстве, где Грейс находит прибежище и спасение.
Дом куплен главным образом из-за дерева. Не такое уж ценное дерево по загородным стандартам Митча, с толстым, невысоким стволом и корявыми ветками, растущими не вверх, а в стороны, словно небо придавливает их к земле. Но, Бог свидетель, это магнолия – большая редкость в Миннесоте. Драгоценное растение.
Митч мигом приметил забитую стоянку, бензоколонку поблизости, тесный прямоугольник земли, который риелтор именовал задним двором, стараясь отговорить ее от покупки, заманить в пригород Миннеаполиса, где они с Дианой жили среди обширных, идеально выстриженных лужаек.
– Будешь жить на просторе, – говорил он, – на паре пустых акров, где почти никогда никого не увидишь.
1
Так называют 20-е гг. XX в., период интенсивной урбанизации, процветания, легкомысленного отношения к жизни. (Здесь и далее примеч. пер.)