Смерть online

Пи Джей Трейси

Наживка

Посвящается Эди и Дону Хелпер

Мы помним

1

Бренди абсолютно необходимо в воскресные вечера, когда сестра Игнациус собственноручно готовит и подает отцу Ньюберри «настоящий ужин», который в этом районе Висконсина, как правило, сводится к мясу, сваренному в консервированном сливочном супе.

Формы варьируются по усмотрению доброй сестры – иногда круглые фрикадельки, иногда просто плоский кусок, в одном памятном случае рулеты, которые в кастрюле возмутительно напоминали отрезанные пенисы, – но основные ингредиенты и последующее несварение неизменны.

Отец Ньюберри давно признал бесполезными понижающие кислотность средства. Помогает лишь бренди, быстро повергая его в благословенный сон, в счастливое забытье, пока желудок борется с демонами услужливой сестры Игнациус.

Именно в ту воскресную ночь демоны чрезвычайно умножились. В приливе кулинарной фантазии сестра потушила мясо бог весть в каком количестве разнообразных супов в банках. В ответ на просьбу перечислить составляющие изощренного эксперимента по-детски захихикала и закрыла рот на воображаемый замок.

– А, секрет фирмы, – с усилием улыбнулся отец Ньюберри в ее розовое лицо, сильно опасаясь, как бы из океана маслянистой жидкости, где тонуло мясо, не вынырнул какой-нибудь моллюск.

Высокий стакан для сока вторично наполнился бренди – беспрецедентный случай, – и отец Ньюберри быстро заснул в кресле перед телевизором. Когда он снова открыл глаза, по экрану с шипением бежала рябь, часы показывали пять утра.

Направившись к окну, чтобы выключить лампу, он увидел на церковной стоянке заиндевевший автомобиль и мгновенно его опознал. «Форд-фолкен» неизвестного возраста, медленно погибающий от злокачественной ржавчины, которая неукротимо разъедает старые машины в штате, где дороги принято солить точно так, как еду при готовке.

В минуту слабости хотелось одного – нырнуть в теплую постель, притвориться, будто он вообще не видел никакого автомобиля. Впрочем, это желание было его единственным прегрешением, ибо отец Ньюберри уже шагнул к двери, плотней запахнув на страдающем животе длинную вязаную кофту, прежде чем выйти в холодное темное октябрьское утро.

Церковь старая, почти протестантская по своей строгости, поскольку висконсинские деревенские католики относятся ко всякому великолепию с большой подозрительностью. Пресвятая Дева сверкает пластмассовым глянцем, нечестиво напоминая манекены в витринах Дома моделей Фриды на Мейн-стрит, а единственный цветной витраж непривычно находится на северной стороне, где солнечные лучи никогда не зажигают его алмазным блеском, способным оскорбить верующих.

Глухой городишко в глухом церковном приходе в глухом штате, думал отец Ньюберри, тоскуя по Калифорнии своей юности, почти сорок лет назад, вновь и вновь приходя к заключению, что всех дурных священников ссылают в Висконсин.

Джон и Мэри Клейнфельдт стояли на коленях за церковной скамьей в среднем ряду, опустив голову на скрещенные руки, застыв в благоговении, в котором отец всегда видел почти одержимость. Пожилая супружеская пара часто заходит в церковь в неурочный час. Иногда кажется, будто Клейнфельдты предпочитают одиночество обществу других прихожан, уверенные, что те погрязли в грехе. Но насколько известно, они никогда не являлись в такую рань.

Поспешное возвращение в теплый дом не избавит от неприятностей, и отец Ньюберри твердо намерился выяснить, что привело их сегодня сюда, заранее зная ответ.

Вздохнув, он медленно зашагал по проходу, неохотно побуждаемый чувством долга и добросердечием. «Доброе утро, Джон. Доброе утро, Мэри. Что еще случилось?» – спросит он. И услышит в ответ, что в общине обнаружен очередной извращенец – либо мужчина со слишком длинными ресницами, либо женщина со слишком низким голосом. Для супругов Клейнфельдт доказательств вполне достаточно.

Не просто гомофобия, а убежденный крестовый поход против того, что они называют «мерзостью перед Господом», а отец Ньюберри, слушая их беспрекословные обвинения, неизменно огорчается и почему-то чувствует себя замаранным.

Боже, молился он, подбираясь к среднему ряду, пусть на этот раз будет что-то другое. В конце концов, я уже претерпел наказание, съев мясо, приготовленное доброй сестрой Игнациус.

И действительно, вышло нечто другое. Проблему Джона и Мэри Клейнфельдт составляло в то утро не предполагаемое присутствие гомосексуалистов в приходе, а несомненное присутствие крошечных аккуратных пулевых отверстий в их собственных затылках.

2

За пять лет, прошедших с тех пор, как шериф Майкл Холлоран пришпилил звезду на грудь, это не первое убийство в округе Кингсфорд. Разбросай по северным сельским районам Висконсина несколько тысяч жителей, вооружи добрую половину охотничьими ружьями и ножами, открой сотню баров – и со временем кто-нибудь поубивает друг друга. Такова жизнь.

Впрочем, убийства случаются редко, чаще всего в беспамятстве, когда голова идет кругом: драки в барах, семейные скандалы, иногда сомнительные несчастные случаи. Вспомнить хоть заявление Гарри Патровски, будто бы он убил свою мать через кухонное окно, приняв ее за оленя.

Но застреленные в церкви пожилые супруги? Это уже нечто другое, бессмысленное и зловещее, немыслимое в маленьком городке, где дети после наступления темноты играют на улице, никто не запирает дверей, а по Мейн-стрит по-прежнему грохочут по направлению к мельнице набитые кукурузой фургоны. Черт возьми, половина округа считает, что у выкурившего косячок рука отсохнет по локоть, и до сих пор приходится ездить за девяносто миль к юго-востоку в Грин-Бей, чтобы посмотреть кино, на которое дети не допускаются.

Это убийство все меняет.

Четыре-пять патрульных машин третьей смены уже стояли у церкви Святого Луки, куда к шести часам утра прибыл Холлоран.

«Потрясающе, – подумал он. – На дороге остался единственный патруль на восемьсот с лишним квадратных миль». Заметил громоздкий синий универсал дока Хэнсона, втиснувшийся между двумя полицейскими автомобилями, а дальше в углу старый «форд-фолкен» за зловещей желтой лентой, ограждающей место преступления.

Помощник шерифа Бонар Карлсон, выйдя из церкви, ждал на верхней ступеньке, затягивая ремень, которому никогда уже не суждено застегнуться на прежнюю дырку.

– Бонар, кобура у тебя висит так низко, что придется вставать на колени, если вдруг когда-нибудь понадобится достать оружие.

– Все равно я его вынимаю быстрее тебя, – усмехнулся Бонар. Чистая правда. – Ну и видок у тебя в такую рань. Хорошо, что не в третьей работаешь, всех ребят распугал бы.

– Только скажи, что уже раскрыл дело, и я вернусь домой в постельку.

– По-моему, это отец Ньюберри. Сорок лет выслушивал исповеди, нюхал ладан, в один прекрасный день, бедолага, свихнулся, всадил пули в затылок двоим своим прихожанам.

– Обязательно сообщу ему твое мнение.

Бонар сунул пухлые руки в карманы куртки, выдохнул облачко пара и заговорил серьезно:

– Он ничего не слышал, ничего не видел. Заснул у телевизора после обеда, даже не знал, что Клейнфельдты тут. В пять часов в окно выглянул, увидал их машину. Пошел посмотреть, выяснить, не нужен ли им, обнаружил трупы, набрал 911, вот и вся история.

– Соседи?

– Опрашиваем.

– Что думаешь?

Не праздный вопрос. Пусть Бонар выглядит, говорит и действует как любой другой славный висконсинский парень, но мозги у него в голове шевелятся. Может бросить один взгляд на место преступления и сказать то, до чего сроду не докопаются криминалисты со всем своим фантастическим оборудованием.

После окончания академии Холлоран с Карлсоном целый год парились в Милуоки, прежде чем вернуться домой, надеть местную форму. Навидались в городе всякого, что до сих пор стараются позабыть, однако и многому научились. Бонар минуточку сосал губу, шевеля густыми бровями, похожими на гусениц.