Смерть Банни Манро

— Где это ты так? — спрашивает он. — Насиловал старушку? Банни нащупывает кольца миссис Брукс у себя в кармане и испытывает что-то вроде угрызений совести.

— Тебе надо выпить чаю, отец, — говорит он, заходит на кухню и выключает визжащий чайник.

— Нет, не надо, — отрезает старик. — Мне надо оторвать яйца ко всем чертям! И он снова роется у себя в ширинке. Банни подходит к телевизору и нажимает на кнопку.

— Давай-ка пока его выключим, — говорит он.

— Тогда дай мне сигарету, — хрипит старик и стирает пену в уголках губ. — Мои сперла эта чертова сука. Банни подходит к отцу и протягивает ему пачку “ламберт-и-батлер”. Старик втыкает себе в губы сигарету и кладет пачку в верхний карман рубашки. Банни дает ему прикурить, а Банни-младший тем временем подходит к маленькой птичьей клетке, стоящей на антикварном деревянном столике у окна. В клетке на жердочке из резной слоновой кости сидит крошечная механическая птичка с красно-голубыми крыльями. Банни-младший проводит пальцами по золоченым прутьям клетки, и маленький робот раскачивается на жердочке.

— Ну что, налить тебе чаю? — спрашивает Банни.

— Не надо мне чаю, — огрызается старик и затягивается сигаретой, а потом прижимает ко рту платок и заходится в приступе кашля, который, похоже, никогда не кончится и от которого его старое тело складывается вдвое, а на глаза наворачиваются темные желтые слезы.

— Отец, ты в порядке? — спрашивает Банни.

— Восемьдесят сраных лет — и я беру и подхватываю рак легких, — возмущается старик и выплевывает в платок нечто неописуемое. — Да, бля, я в полном порядке, просто блеск!

— Чем я могу тебе помочь? — спрашивает Банни.

— Помочь? Ты? Ну и шуточки у тебя, мать твою. Банни-младший поворачивает золотой ключик на передней стенке птичьей клетки, и заводная игрушка оживает и поет песню — несколько коротких нежных нот, ее клюв открывается и закрывается, и красно-синие крылья поднимаются и опускаются. Лицо мальчика озаряется радостью.

— Не сломай эту хрень. Она стоит целое состояние, — говорит старик, пытаясь скрюченными пальцами застегнуть ширинку.

— Извини, дедушка, — говорит мальчик. Старик бросает возиться со штанами и смотрит на Банни, зажав в зубах сигарету, полоски кожи обматывают его шею, словно изношенные аптекарские резинки.

— Как он меня назвал? — спрашивает он, тыча пальцем в мальчика. — Он что, издевается?

— Он твой внук, отец, и ты прекрасно это знаешь, — говорит Банни. Старик поворачивается к Банни-младшему, который наблюдает за маленькой механической птичкой, поющей и танцующей у себя на жердочке.

— Брось ты эту чертову птицу и иди к деду, — скрипит старик. Маленькими осторожными шажками Банни-младший приближается к старику, но тот резко притягивает его к себе, наклоняется к нему и, оттопырив большой палец в сторону Банни, который стоит, щелкает крышкой “зиппо” и бесцельно похлопывает себя по карманам пиджака в поисках сигареты.

— Надеюсь, ты разобьешь ему сердце, — говорит старик. — Надеюсь, ты разобьешь ему сердце точно так же, как он разбил его мне.

— Отец, оставь его в покое, — бормочет Банни. — И дай мне сигарету.

— Отвали! Нужны сигареты — покупай их себе сам! — возмущается Банни-старший и смотрит на Банни искоса одним глазом, желтым и влажным, а потом облизывает губы и отхаркивается в платок. Банни-младший возвращается к клетке и снова поворачивает ключ.

— Я только что говорил с женщиной, которая за тобой ухаживает, — говорит Банни. — Мисс… Как там ее?

— Мисс Чертова Сука.

— Она говорит, что тебе надо лечь в больницу.

Банни-старший поднимает над головой палку, и лицо его багровеет от ярости.

— Скажи этой заразе, что, если она еще хоть раз сюда заявится, я переломлю эту свою чертову палку об ее спину! Ясно? Я ее просто отымею… — Старик непристойно машет в воздухе палкой и обнажает зубные протезы. — Отымею ее в жопу! Выверну ее, на хрен, наизнанку!

— Господи, отец, — выдыхает Банни.

— Выпотрошу суку к чертовой матери! — кричит старик и облизывает губы огромным круглым языком. Он снова откашливается в платок и сует его под нос Банни-младшему, чтобы тот посмотрел.

— Видал? — орет он. — Это мои чертовы легкие! Банни-старший указывает палкой на Банни.

— А этот твой засранец, отец, я ведь пытался обучить его своему делу, — рычит он. — Показывал ему такое, о чем другие мальчишки могут только мечтать…

— Ну ладно тебе, отец, — говорит Банни.

— И что в итоге? В итоге он торгует щетками для унитазов!

— Косметикой.

— Один хрен, — презрительно бросает старик.

— По предварительной записи, — уточняет Банни.

— Чертов любитель.

— Я работаю на уважаемую компанию, — добавляет Банни.

— Продавец туалетной бумаги, вот ты кто, мать твою! — подытоживает старик, опускает голову между ног, издает смертельный стон и закашливается так, что, кажется, его сейчас вывернет наизнанку. Потом он вытирает глаза платком и опять затягивается сигаретой.

— Отец, тебе нужен профессиональный медицинский уход, — говорит Банни.

— Ты разбил мне сердце. Ты перекрыл мне кислород, чертов засранец.

— Отец, тебе нужно…

— И не смей являться сюда и рассказывать мне, что мне нужно! Старик обращается к Банни-младшему и стучит вытянутым пальцем по рябой луковице носа.

— Я был антикваром, ясно? У меня был на это нюх.

— Отец… — говорит Банни.

— Хочешь кончить так же, как и он, — никем?

— Отец… Старик смотрит на Банни и усмехается.

— Заткни варежку. Ты пропащий случай, гиблое дело. Но, может, мальчишку нам еще удастся спасти. — Старик хлопает руками по подлокотникам кресла. — Если бы он только прислушался к тому, что я говорю… Банни-старший снова отхаркивается в платок. От усилий его лицо снова багровеет, некоторое время он приходит в себя, а потом глаза затягивает поволока воспоминаний и потерь, и он говорит тихо и с самым таинственным видом.

— Ты скажи, барашек наш, сколько шерсти ты нам дашь?

— Нам пора идти, — говорит Банни старику. — Пошли, Кролик.

— У меня был на это нюх. От меня нельзя было спрятать ни “чиппендейл”, ни коробку столового серебра восемнадцатого века под лестницей… Совсем чуть-чуть французского, удачно ввернутое “бон дежур”. А эти старушки, им скажи только несколько слов и посмотри на них эдак по-особенному… Ну так как, мадам, заключим сделку? Я мог почти даром выцепить из старой суки шератоновский секретер… Да, “шератон” с его изогнутыми линиями… Ни одной ровной доски, куда ни посмотри… Банни-старший рукой выводит в воздухе мягкие изгибы.

— Я был просто магистр искусств, черт бы меня побрал… Банни замечает, что стоит, покачиваясь, — виски колотит по нему со всех сторон сразу, и он оглядывается в поисках какого-нибудь стула, но ничего не находит, да и к тому же все равно он чувствует, что если немедленно не найдет сигарету, то просто отгрызет себе руку, и вот он снова обращается к отцу, который закрыл глаза и раскачивается в кресле, рисуя в воздухе что-то такое, что можно было бы принять за грудастую женщину.

— Отец, ты уверен, что не хочешь чаю? А то мы уже уходим. Старик роняет руки, открывает один полный злобы глаз и смотрит на Банни.

— Меня от тебя тошнит, — рычит он. Завод у механической птицы заканчивается, песня умолкает, и игрушка замирает на жердочке — Баннимладший разворачивается, делает шаг вперед и останавливается напротив деда.

— Папа может продать велосипед барракуде, — говорит он. Вдруг раздается противозвук, как будто бы воздух взорвался внутри себя самого, и этот противозвук тисками обхватывает голову Банни и заставляет его зажать руками уши, широко растянуть рот и щелкнуть пузырьками воздуха в суставах челюсти. Он чувствует себя так, будто его окунули на дно темного беззвучного океана и гидростатическое давление так велико, что кажется, кто-то тычет ему в барабанные перепонки вязальными спицами. Никто не произносит ни слова, и Банни, оцепенев от ужаса, болтается в воде. Потом, так же неожиданно, все звуки разом стремительно возвращаются, и старик вдавливает сигарету в блюдце, стоящее рядом с ним на сервировочном столике.