Рука дьявола

Ленька с удовольствием напился, сполоснул руки, лицо, шею и словно смыл с себя всю усталость.

Отсюда, от родника, тропинка уходила круто влево. Леньке это не понравилось. По всем соображениям, ему надо идти прямо и прямо — на закат, и чтобы солнце все время оставалось по правую руку. А тропа вон куда завернула, совсем в другую сторону. Ленька стоял в нерешительности. Но долго думать не было времени: солнце уже давно перевалило за полдень. Надо было поторапливаться, чтобы не пришлось ночевать в лесу.

И Ленька двинулся вдоль ручья, который, как он решил, обязательно выведет его из леса: или к речке, или к озерцам, что лежат в пяти-шести верстах от Елунино.

Идти сразу стало трудно. Бездорожье — не тропка: деревья, кустарники переплелись ветками так, что порой и пролезть через них не было никакой возможности, приходилось обходить. Всюду валялись вывороченные деревья, громоздились, как сказочные пауки, коряги, кучи грязного сушняка, застрявшие в кустах и в лапах этих коряг. Должно быть, весной талые воды наворочали такое. И земля здесь была вся изрыта рваными ломаными бороздами, словно кто баловался огромным плугом.

Ручей вдруг круто сбежал в заросший травой и кустами овраг. Ленька спустился вслед. Ручей зазмеился по дну оврага куда-то вправо. Рядом шла чуть приметная тропинка. Ленька остановился, размышляя, куда побежал ручей. Куда он приведет? Возьмет да вместо речки или озера вольется вдруг в какое-нибудь болото, которых в здешних борах немало. Тогда досыта напляшешься.

Пока Ленька стоял да раздумывал, впереди вдруг сухо треснула ветка, а затем послышались глухие шаги. Кто? Пока голова соображала, ноги уже скакнули с тропинки в кусты. Ленька лихорадочно подлез под нависшие ветки и распластался на влажной земле. А шаги все ближе и ближе. И вот на тропинке появились большущие сапоги, заляпанные засохшей глиной. Ленька поднял глаза и вздрогнул: на него, вернее на кусты, под которыми он лежал, глядели встревоженные острые глаза обросшего густой ржавой бородой мужика. У Леньки сердце захолонуло: неужто увидел?

Мужик, должно, ничего не приметил, однако почему-то остановился.  Он был в сером  пиджаке, на голове — зеленая фуражка    с облупленным черным лакированным козырьком, за спиной торчал большой узел.    Он оглянулся назад, произнес хрипло:

— Кажись, тут где-то зашуршало...

— Ерунда... Помстилось. Кому тута быть? — раздался очень знакомый голос и тут же рядом с мужиком остановился... Тимоха Косой, тоже с узлом.

Ленька едва не ахнул от неожиданности: вот это встреча! Ну если найдет он Леньку — прибьет. Тут уж никто не вступится, кричи не кричи. И он еще сильней вжался в землю.

Тимоха с мужиком постояли, оглядывая заросли. Тимоха подобрал увесистый сучок и швырнул его в Ленькин куст, прислушался.

— Никого.

— Ну и ладно,— прохрипел мужик.— Айда, а то нас уж, поди, заждались.

И они торопливо двинулись своей дорогой. Когда шаги удалились, Ленька осторожно выполз на тропинку. Но на ней никого не было, будто мужик и Тимоха провалились сквозь землю.

Куда делись? Может, в кусты залезли? Зачем? А вдруг они о чем-то догадались и теперь выслеживают его? Ленька еще полежал малость, потом вскочил и, согнувшись в три погибели, бросился по тропке.

Он пробежал не больше версты, когда увидел, что овраг сужается и мелеет, а лес становится все реже и реже. Вскоре овраг превратился в обыкновенную канаву с травянистыми берегами, с юрким, шумливым ручейком на дне.

Ленька, выпрыгнув из канавы, сразу увидел впереди два сверкающих озерка, которые до краев заполнили широкую низину, и засмеялся радостно: так и есть — вышел куда надо! Вдоль озерных берегов серой лентой тянулась знакомая дорога в уезд. Там, где она пересекала ручей, горбатился бревенчатый мостик. Слева, на далеком взгорье, вздымая бесчисленные столбики дыма, виднелось Елунино. Ленька не стал выходить на дорогу, а пошагал напрямки, степью, безмерно довольный, что до заката выбрался из леса, что так удачно избежал встречи с Тимохой Косым. Повезло! Однако что Косому понадобилось там, в лесном овраге? Почему он с каким-то узлом? Кто этот обросший мужик в зеленой фуражке? Куда они шли и куда так неожиданно исчезли?

Глава 8.

КРАСНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

В конце недели в Елунино прискакал на взмыленном коне зареченский мужик. Торопливо намотав повод на коновязь, он тяжелой рысцой побежал в сельский Совет.

Скоро по селу поползла страшная весть: поздней ночью в Заречье нагрянула какая-то банда. Одни говорили, что человек двадцать, другие — чуть ли не полсотни. Бандиты схватили и расстреляли председателя сельсовета, еще двух коммунистов, подожгли их избы и сельский Совет. А когда уходили, то из озорства или от лютой злобы зашвырнули в окно последней в селе избенки бомбу и побили всех, кто был там: трех детишек, мужа с женой и бабку.

На другой день помчались зареченские во все концы просить защиты. И в Елунино вот прискакал гонец... Бандитов искать двинулись из уезда и волости. Пошел и елунинский отряд самообороны во главе с Захаром Лыковым, который восседал на коне с маузером на боку и костылем в руке. Два дня рыскали самооборонцы по лесам, однако вернулись ни с чем, как, впрочем, и другие отряды,— бандитов след простыл, будто их и и не было вовсе.

Поглядеть на своих «вояк» высыпало полсела. Ребятня выбежала навстречу далеко за околицу. Самооборонцы, должно быть, крепко устали, лица темные, покрытые потом и пылью, но шли ходко, дружно печатая шаг, на рукавах у каждого красные повязки. Захар Лыков ехал на своем коне сбоку отряда хмурый и злой.

Ленька, шагая по обочине, завистливо глядел то на Митьку, то на невысокого гибкого Кольку Татурина, который делал вид неприступный и важный. Ребятишки поменьше быстро пристроились отряду в хвост и сопровождали его до самой околицы. Они строили свирепые рожи, высоко вскидывали ноги, выпячивали животы и неустанно несли грязные ладошки у висков.

Захар, глядя на них, даже согнал с лица угрюмость, подбадривал:

— Так, так, мальцы! Держи хвост трубой: вам добивать контрреволюцию.

И те старались вовсю.

Сельчане, не все, конечно, встретили «аников-воинов», как и раньше бывало, смешками, шутками, издевкой:

— Ну че, навоевались? Поди, раньше сроку поиспоганили свои портки?

— Га-га-га!

— Они. их в озере сполоснули. День стирались да день сушились.

— Гвардия! Сопли вокруг шеи вьются: подступить боязно!

Особенно старались Никита Урезков и, как всегда, подвыпивший, Елбан.

На дорогу вдруг выскочил запыхавшийся от быстрой ходьбы старый смолокур Татурин, схватил Кольку за рукав, потащил из строя.

— До кех пор, сукины дети, отца страмить будете?! — зло закричал он.— А ну геть домой! И чтоба не видел вас боле дураками, чтоба не краснеть мне за вас, оболтусов!

Отряд остановился. Колька, смущенный до крайности, уговаривал отца:

— Отпустите, тять... Не надо... Чего вы на все село?.. Ведь не баловство у нас — дело. Отпустите руку...

— Я те отпущу,— кричал старик Татурин еще громче.— Слышь, что говорю: марш домой! А ты, Серьга, чего глаза лупишь? Али тебя не касается?

Раздался смех, кто-то свистнул, кто-то выкрикнул:

— Так их, так! По шеям их!

Колька выдернул руку, отец совсем взъярился.

— А, так ты еще противиться? — И замахнулся на Кольку.

Но ударить не успел — Серега перехватил отцову руку.

— Вот что, тять, довольно. У нас свои головы. Не лезь, не мешай. А драться — не дам. — И глянул на Лыкова, который едва сдерживаясь, чтоб не взорваться, поглядывал то на толпу, то на старика Татурина.— Командуй, Захар Степаныч...

И отряд двинулся по улице, оставив позади опешившего и онемевшего от возмущения старика Татурина.

У сельсовета отряд распался. Ленька шагал домой вместе с Митькой. Заглядывая в его серое от пыли и усталое лицо, Ленька выспрашивал, как они «ходили походом», почему не отыскали бандитов и не побили их. Митька отвечал коротко и неохотно.