Рука дьявола

Так и стояли они, притихшие, счастливые своим маленьким горьким счастьем.

Выбежали хозяйские дети — двое мальчишек и девчонка, мал мала меньше, встали в сторонке и с любопытством уставились на Леньку. Вышла хозяйка, потом соседка из избы напротив...

Поднял Ленька влажные глаза, увидел женщин, застеснялся, стал торопливо отрывать от себя руки девчонок.

— Ну ладно, ладно... Довольно, чего уж там... Нюра... Катя... Айда-ка лучше поглядим, что я принес вам...

Руки сразу разжались, и девчонки в один голос заверещали:

— Покажь, покажь,  а? — и  потащили его  к  калитке.

За ними гуськом двинулись и те трое, замурзанные, с облупленными носами, жадно поглядывая на узелок: что там?

У калитки Ленька остановился, стащил с головы картуз, низко поклонился хозяйке:

— Добрый день вам, теть...

Она тоже поклонилась ему, улыбнулась и распахнула калитку.

— День добрый, соколик, заходи.

Он не пошел в избу, а присел на толстый сутунок, что лежал возле сеней. Мелюзга сразу облепила его тесным полукружьем, напряженно, не мигая, глядела, как его пальцы развязывают узелок, медленно, неторопливо. Распутывает Ленька узел, а сам хитро поглядывает на лица детишек. А на них такое нетерпение, такое страдание, будто ждут какого-то чуда.

Ах как понимает их Ленька, как знакомо ему это нетерпение! Помнится, сколько раз вот так же стоял он перед тятькой или маманей, когда они приезжали из гостей или с ярмарки. Ничто и никогда не волновало его так, как эти небольшие и таинственные узелки, которые почему-то всегда очень и очень медленно развязывались... Да, теперь Леньке, пожалуй, никогда больше не стоять в нетерпеливом ожидании и не получать таких дорогих и желанных гостинцев...

Наконец общий восхищенный и облегченный возглас «Ой!» возвестил, что узелок развязан и тряпица раскрыта. Ленька доволен. Он берет по яйцу и вручает каждому по очереди. Ребятишки, крепко зажав их в ладошках, и не думают есть, ждут новых гостинцев. Ленька не спеша делит хлеб, пирожки, разламывает шаньги — и тоже чтобы всем досталось поровну. А сало отдает старшему, Петрухе, годов семи:

— Снеси-ка мамане...

А она стоит неподалеку, смотрит на них, а сама быстро-быстро покусывает губы.

Петруха бросается радостно к матери, сует сало, кричит:

— На, это тебе! Видала? А у нас-то гляди сколь всего!.. Полно! — Потом, оглянувшись на ребятишек, позвал: — Айдате играть. В гости. Как намедни.

И первым помчался за ограду. За ним сыпанули все остальные, держа осторожно в руках свои богатства, чтобы там, в игре, насладиться ими.

Ленька проводил их глазами, встряхнул тряпку, сложил аккуратно и сунул в картуз — карманов в его куцых и обремканных портках не было. Потом он сидел за столом, хлебал обжигающие щи и степенно разговаривал с хозяйкой.

— Девчонки-то, поди, балуют? Вы уж, теть Феня, построже с ними, ежели что...

— Зачем же? Хорошие девчонки... Как все... Вот только Нюра было прихворнула. Простыла. Неделю, поди, на печи отсидела. Слабенькая, поосунулась...

— Да будто нет. И Катя. Веселые.

Ленька довольно быстро управился со щами, принялся за молоко, что стояло на столе в отпотевшей кринке.

Хозяйка сидела напротив, то и дело подсовывала ему хлеб, спрашивала, не подлить ли еще щей или молока, и старалась не глядеть на Леньку, на его вспотевший от усердия лоб, чтобы не стеснять.

— Ну а ты-то как живешь, Ленюшка? Больно уж тощий какой-то. Может, кормишься худо?

— Не, ничего, — торопливо ответил Ленька.— А тощий что? Я всегда такой. Ничего. Хорошо.

— Не обижают?

— Не-е,— затряс головой Ленька, а сам подумал тоскливо: «Эх и задаст мне нынче Заковряжиха! Поди, все волосы повытеребит». И чтобы обойти неприятный разговор, он произнес:

— К осени председатель сельсовета Захар Лыков обещал мне хлебца выделить. Из обчественного амбара. Подмогну вам...

Хозяйка удивилась:

— Что за амбар такой?

— Обыкновенный, во дворе сельсовета стоит. Только хлеб в нем обчественный. Каждый хозяин ссыпает туда сколько-то хлеба, а потом его выдают самым бедным на прокорм или на посев.

— Гляди-ка! А у нас такого нет!

Ленька даже приосанился слегка, произнес, не скрывая гордости:

— Это все наш председатель — Захар Лыков надумал. Ух человек! Одна нога, а шустрый — ужас! Везде поспевает. И воевал здорово! Из матросов он. Беляки, говорят, как узнают, что его отряд идет,— сразу тягу. Два раза раненый. Командир, который самый главный, наградил его револьвером, огромадным таким, маузером называется...

Хозяйка слушала внимательно, ласково поглядывая на Леньку. Заметив, что кружка его снова опустела, потянулась к ней.

— Дай-ко еще подолью...

Ленька вскочил торопливо, затряс головой:

— Нет, нет, довольно, теть Фень. Спасибо. Наелся вот так,— и он провел ребром ладони по горлу.— Большое спасибо вам. Да и домой пора...

— А то бы побыл еще маленько. Скоро Михаиле Петрович наш прибудет. На луга он уехал... Вчерась про тебя спрашивал: давненько, говорит, не было Лени...

Ленька совсем засобирался:

— В другой раз как-нибудь... На целый день приду.

Он и хозяйка вышли со двора. Ребятишки увлеченно играли в какую-то свою, должно быть, интересную игру. Ленька подошел попрощаться.

Нюра вдруг заплакала:

— Братка, не уходи... Останься... Вместе будем...

Ленька лишь вздохнул: здорово бы! Да только хозяева, видать, с этими пятью едва концы сводят. Были бы позажиточней, так, поди, сразу не отдали бы его Заковряжину. Ленька еще раз вздохнул, проговорил тихонько:

— Не шуми, Нюра, нехорошо так. Авось придумаю что...

А тут Катька захлюпала, кинулась к тете Фене:

— Маманя, не отпускай няню...

У Леньки сперло дыхание. Он хотел было еще что-то сказать, успокоить девчонок, да только слабо махнул рукой и почти побежал вдоль улицы. А вслед ему неслось:

— Братка! Няня!..

За селом остановился: прежней дорогой идти не хотелось — очень уж длинная, да и знакома. Скучно ходить одной и той же дорогой. Может, прямо через бор? Вон и тропинка бежит туда. Ленька подумал малость и пошагал тропкой к бору.

Идет он, а у самого в голове и перед глазами одно и то же: девчонки. Жалко их до слез. Хоть и живут они у хороших людей, а все равно жалко. И ничего не поделаешь. А тут еще Катька со своим «Маманя!». Маленькая, глупенькая, совсем уже маманю забыла. Для нее, наверное, кто кормит да жалеет, тот и маманя. Эх Катька!

Ленька даже глаза прикрыл и лоб ладонью вытер. Маманя, маманя... Где она сейчас? Жива ли? Думает ли о них, вспоминает? Конечно, вспоминает. И страдает и плачет, поди... Как же случилось такое? Ведь теперь, наверное, она не узнает, где они, и никогда не найдет...

Задумался Ленька — ничего вокруг не видит. Опомнился, когда вышел на небольшую лесную поляну с кучами сухих сучьев и штабельком ошкуренных бревен. Тропинка здесь вдруг сначала раздвоилась, а потом расчетверилась. Ленька растерянно остановился, огляделся: по какой идти? Выбрал ту, что вела прямо и была пошире остальных.

Он сразу нырнул в чащу под густые низко склоненные ветки, как под крышу. В нос ударило сыростью и гнилью, будто в заброшенном погребе. Но тропа недолго петляла в этом затхлом полумраке, вскоре выбежала на светлый сухой взгорок, расцвеченный солнечными пятнами.

Весь склон взгорка был устлан яркой, будто лаковой зеленью ягодников. Ленька еще ни разу не видел такого обилия брусники и черники. «Вот куда нагрянуть бы, когда поспеет ягода!» — подумал он, с восторгом оглядываясь по сторонам.

Тропинка между тем начала медленно спускаться в глубокую и обширную котловину, стиснутую двумя дугообразными гривами. Сосны остались наверху, а тут, на дне котловины, вовсю буйствовали черемуха, калина, колючий боярышник, приземистые корявые акации и непролазный ежевичник. Оттуда, из глубины зарослей, вдруг пахнуло влажной свежестью и мятой. «Никак родник там»,— обрадовался Ленька.

И точно, на самой середине котловины, взбугряя мелкий песок, било несколько сильных ключей. Чистая прозрачная вода, беспрерывно накапливаясь в огромной воронке, с веселым плеском переливалась через край и, прячась в кустах и высоких сочных травах, торопливо бежала куда-то по межгривью.