Вирусапиенс

— Не взять вам Емелю, — пробормотал очнувшийся узник, звеня кандалами. — И не такие замки открывал.

Он попытался встать, но ноги не хотели держать измученное тело. Руки не подчинялись, отказываясь выполнять самые простые движения, но злость вперемешку с упрямством толкнула пленника вперед.

«Добраться до решетки!» — загудело в голове.

Стиснув разбитые с острыми краями осколки зубов, преодолевая боль, он пополз.

— Смотри-ка, ожил царь, на свободу рвётся, — зашипел где-то за спиной удивленный.

— Откуда только силы берутся?

— Глядь, и второй горемыка кости поволок, — заметил невидимый обитатель соседней камеры.

Из темноты показалась рука и ткнула трясущимся пальцем в сторону безвольного тела, приблизившегося к решетке дальней камеры.

Судя по крепости хлипкой двери, запирающей узилище безумца, он уже ни для кого не представлял интереса и находился здесь либо по причине забывчивости тюремного начальства, либо в ожидании смерти, которая почему-то задержалась с приходом.

Безумный взгляд единственного глаза уперся в Емельяна.

— Боже! Неужели и я вот так: как животное? — взвыл тот. — Нет!

— Да ты не бойся, — выдохнул безумец, и на секунду остатки разума осветили мутный взор. — Иди ко мне.

Емельян не отводил глаз от пустой окровавленной глазницы. Страх внезапно прошел, боль осталась где-то в стороне — за дверью чужого разума. Его боль прошла. Сменилась привходящей, пугая неупорядоченностью, как если бы сердце заболело справа.

Он почувствовал себя исследователем. Забыв о своем бедственном положении, с удивлением погрузился в мир необычайных ощущений не родного тела.

«Вот бы человек умел проникать в голову другого. Насколько проще была бы жизнь! Или сложнее? Мир, где нет обмана, где каждый знает, что думает собеседник. Осталось ли в голове у этого убогого что-нибудь человеческое?»

Емельян чувствовал силу, затягивающую его разум в пучину чужого сознания, в омут пугающего сумасшествия.

Мрачное убежище пропитанное горем, пропахшее страданием. Коридоры — бесконечные, запутанные, со множеством тупиков и ответвлений.

Емельян плутал в лабиринте поврежденного мозга, сложном и простом одновременно.

Вот в конце коридора мелькнула одинокая сжавшаяся фигура. Маленький, трясущийся человек, заметив приближение незнакомца, метнулся в тень и исчез. Емельян бросился следом, догнав, пытаясь остановить, прикоснулся к плечу. Словно электрическая искра проскочила между ними: как будто открылся третий глаз и он увидел обрывки мыслей. Куски размышлений, сталкиваясь друг с другом, вспыхивая и дробясь, прогнали темноту.

Емельян, ощутив колыхание воздуха за спиной, резко повернулся.

Дрожащая стена растворяясь, явила удивленному зрителю мрачную картину.

Бородатый крепыш с разбитой до неузнаваемости физиономией, сжимая мокрыми от крови руками тяжелый амбарный замок, копошился за металлическими прутьями большой клетки. Голова, прижатая к решетке, напряженно задрожала. Бородач сердито крякнул, шумно выдохнул и расслабленно опустил руки.

Дверь в клетку открылась и пленник переступил порог.

«Это же я — подумал Емельян. — Тьфу ты! Если человек в клетке я, тогда кто же это?»

Емельян, еле сдерживая крик, ощупал незнакомое лицо.

«Не моё! Схожу с ума! Боже мой!»

Он испуганно уставился на ползущего к нему человека, шарахнулся в сторону. Шепот со всех сторон, постепенно превратился в рокот морской волны. Шум прибоя усилился, ударяя в уши рёвом взлетающего реактивного лайнера. Страх, холодными тисками сковал волю, добираясь до самых отдаленных уголков измученной души.

Закричав, он рванулся на свободу — прочь, подальше от мрачной пещеры, от бредовых размышлений и фантастический видений.

Влажный от крови и мочи пол показался Емельяну родным.

— Фуууу, — облегченно выдохнул он, затравленно озираясь по сторонам. Коснулся руками холодной решетки.

— Вот уж не думал, что вид каталажки может греть душу. Ночь заканчивается — скоро казнь. Думай, Емеля! Думай!

Окон в камерах нет, но судя по шуму за стенами, можно предположить, что наступило утро. Где-то во дворе застучал топор, наводя Емельяна на мрачные размышления. С каждым ударом он все ближе приближался к моменту казни, ощущая на шее тяжесть топора.

Думай Емеля! Думай!

Из-за двери послышался звон ключей: приближались надзиратели.

«Черт! Как жить-то хочется», — заметалась в голове истерическая мысль.

Емельян из последних сил затащил в клетку своё израненное тело, закрыл дужку замка и стал ждать.

— Ну что, Пугач, самозванец? Пора к Богу! — здоровенный детина распахнул тяжелую дверь, пропуская вперед мужиков с цепями на бычьих шеях.

— Ты уж нас, батюшка, прости, но мы тебя как медведя на цепи поведем, а то мал чё, — просипел охранник, смачно харкая на пол.

— Царя казните, ироды, — завыл безумный голос. — Петра Третьеегоо!

Емельян шагнул к вопящему умалишенному. На одно мгновение встречаясь с ним взглядом, он прыгнул навстречу безумству, пылающему внутри расширенного чёрного зрачка. Только на этот раз не просто заглянул внутрь мрачной пещеры, не робко переступил порог, а бросился внутрь с головой. Как раненый зверь прыгает в пропасть, спасаясь от огня.

Словно водоворот закружился за ним, втягивая в пещеру, что-то не совсем осознанное, иррациональное.

Мелькающие перед глазами воспоминания из прошлой жизни в будущем смешивались с картинами жизни, которой он никогда не жил. Чужая жизнь наступала, выплёскивая яркие воспоминания.

На мгновенье показалось, что он упирается в непонятные морды чудовищ с большими кнутами в руках. Со свистом взлетели плети, разрывая плоть, вгрызлись в человеческое тело. Кровавые брызги выстрелили в воздух. Он закричал, но не услышал крика; оглянулся, но ничего не увидел.

Нет — что-то всё-таки видно…

Недалеко в клетке, в центре большого зала, копошится бородатое тело в попытках противостоять здоровенному конвоиру, орудующему металлической цепью. Мычит, бьется о железные прутья, пытается вырваться.

— Пошли, царь-батюшка, — кричит коренастый детина, стягивая оковы за спиной пленника. Тот лишь молчаливо сопит, словно бездумная кукла трясет головой, — затем, словно вспомнив что-то, открывает рот.

— Прости меня, Господи! — пытается закричать Емельян, но не слышит слов.

Вот только бородач, оскалившись, раздвигает разбитые губы и громко, по-звериному, ревет.

Рёв сумасшедшего ударяясь в потолок, мечется между стен.

Верзила, доставая из-за пояса деревянный конус с лоскутами у основания, ловко запихивает убогому в рот, обматывая тряпицу вокруг головы, довольно улыбается.

Бесноватый успокаивается, в глазах тухнут остатки разума, — словно кто-то выключил свет.

Стражник пихает безропотного пленника, влачащего тяжёлые железа:

— Пора на престол. Гыы!

Свет померк.

Емельян, теряя ощущение времени, проваливался в беспамятство…

Где-то далеко зазвенели.

«Просыпайся!»

Закусив губу, он почувствовал солоноватый привкус. Боли не было, как не было и мира вокруг.

Все усилия привести себя в чувство ничего не дали. Действительность не желала проясняться.

Где-то за окном тысячеголосый рев толпы взорвал воздух.

Он перестал ощущать себя человеком.

Он — «нечто». Разум сам по себе.

— Я - Емельян! — заорало сознание, с ужасом ощущая разваливающиеся логические связи.

Пещера, в которой заблудился его разум, неожиданно осветилась едва видимым светом. Извилистый каменный лабиринт вытянулся длинным прямым туннелем к сияющему вдали пятну, мелькающему серыми картинками.

— Или я Пётр? — спросил он себя, всматриваясь в серый экран.

«Чёрт! Это же камера!» — мелькнула осознанная мысль и тут же исчезла, испуганная другой, пришедшей на смену.

— А где же клетка? — завопил безумный голос.

— Я - Емельян, и я был в клетке!

Через мгновение, а может, через вечность, свет погас. Он вновь почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Прислушиваясь к ощущениям, осознал, что забыл, кем был когда-то, потерял своё имя.