Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 35 из 46

23

От еды он отказался наотрез и, подавив моральное сопротивление медперсонала, настоял на врачебном приеме. После длительных переговоров его позвали в ординаторскую, на беседу с лечащим врачом. Едва он сел на указанный стул, как на его плечи тяжело легли лапищи санитара. Климов оглянулся: руки-то зачем? — но тот лишь подмигнул ему приятельски и радостно, и в этом подмигивании было что-то плутовское, если не сказать дьявольское.

Санитар был тем амбалом, который чуть не перебил ему кадык.

— Не рыпайся, козел. Сейчас придут.

Не успел он закончить свое увещевание, как вторая дверь открылась, и в ординаторскую заплыла курносая пампушка с крупной родинкой над левой бровью. Из бокового кармана ее просторного халата торчал врачебный молоточек. Вся она была величественной и серьезной.

Не дожидаясь, когда она протиснется за стол и сядет, Климов подался вперед и торопливо, сбивчиво заговорил:

— Здравствуйте, доктор! Вышло страшное недоразумение. Я Климов, из угрозыска…

— Он новенький, Сережа?

Пампушка посмотрела мимо Климова и вопросительно сомкнула губы. Услышав утвердительное «новенький», кивнула:

— Говорите.

— Вот, — не зная, что еще сказать, напрасно попытался встретиться с ней взглядом Климов. — Я здесь случайно. Понимаете? Мне надо позвонить начальству.

— Как его фамилия, Сережа?

— Вечером был Левушкин.

— Поищем.

Она отперла своим ключом ящик стола, вытащила из его утробы на свет божий пачку историй болезней и принялась ее перебирать.

— Левушкин… сейчас найдем.

— Я Климов!

— Не кричите. Документы у вас есть?

Климов сдержался.

— Я же объяснил. Мое присутствие здесь не имеет смысла. Я работаю в угрозыске, преследовал людей, которые…

— Вот видите. — Пампушка не дослушала его и улыбнулась. — Документов нет, преследовал людей, а здесь, — она взяла из пачки тонкую историю болезни и потрясла ее перед собой, — читаю… Левушкин Владимир Александрович…

— Я Климов! Климов я! Юрий Васильевич… кстати, майор милиции.

— …Владимир Александрович… прибыл к нам в стационар два дня назад… Так-так… в состоянии белой горячки…

— Да какой горячки, — возмутился он. — Я вообще не пью, да это и не я… Вы позвоните…

— Не перебивайте, — тон ее голоса предупреждающе похолодел. — Тут печатному не верим, не то что сказанному. Вчера вы чуть не разнесли больницу, отбиваясь от чертей, сегодня называете себя работником милиции, преследуете граждан…

— Преступников.

— И вы их можете назвать?

— Пока что не имею права. Двое из них здесь работают, в больнице…

— Уж не мы ли с Сережей? — она хохотнула, и в голосе ее вновь зазвучало осуждение. — Себя не помните, Владимир Александрович, врагов каких-то ловите…

— Я Климов! Климов…

— Хорошо, я постараюсь вам помочь.

— Огромное спасибо! Где тут у вас телефон? Сейчас за мной приедут…

— Кто?

— Мое начальство, из милиции.

— Типичный бред, Сережа.

— Да, — многозначительно поддакнул санитар. — И мания, и раздвоение.

Их реплики могли взбесить и ангела.

— Да вы поймите…

— Понимаю, — умиротворяюще ответила Пампушка и сдвинула на край стола истории болезней. — Вы больны.

— Да ни на грамм! — он чуть не сплюнул. — Сейчас мой труп повсюду ищут, а я здесь!

— Вот видите, Сережа, уже труп.

— Лабильный тип.

— Шизоидная деформация…

Климов дернулся.

— У вас под носом совершили преступление, и если бы не злая воля…

— Меньше надо пить.

— Да я не пью! — необходимость оправдания бесила Климова сейчас больше всего. — Не пью, черт вас возьми!

— Когда проспятся, все так говорят.

Климов обессиленно поднял глаза к потолку.

— О господи! Ну как вам доказать, что я не Левушкин? Я к вам попал через чердак, вы мне не верите?

— Я слушаю.

— Сначала посмотрел в окно, потом поднялся по пожарной лестнице, но та, которую должен был сейчас допрашивать, приобщена к секретам черной магии…

— И что?

— И потому пока неуязвима!

— Не женщина, а укротительница тигров.

Почувствовав издевку, он окончательно разъярился.

— Слушайте!

Вскочить ему не дал Сережа. Не отпуская климовские плечи, он навалился на него всей своей тяжестью и добродушно проворчал:

— Вот чмо болотное… С утра пораньше простыни сорвал, кидался драться…

Пампушке только этих слов и надо было.

— Ничего… Подлечим. Назначим нейролептики…

— Ударный курс.

— Возможно, проведем сеанс электрошока… Словом, — тут она упрямо свела брови к переносице, — социально адаптируем. Как вас по имени?

— Владимир, — подсказал гиппопотам Сережа.

— Климов я! Юрий Васильевич! И требую…

— Психопатическая личность.

— …Свяжите меня с городом! С моей квартирой, наконец! С моим начальством!

— Свяжем, свяжем, — чуть ослабил свой нажим Сережа и погладил Климова по голове.

— Отстаньте от меня, — дернулся Климов. — И не прикасайтесь.

— Хорошо, — наигранно-покорным тоном успокоила его Пампушка и заботливо спросила: — Вы число хоть помните?

— Я сам хотел спросить.

— Вот видите…

— Не вижу!

— Вы больной.

— А я вам говорю…

— А я…

— А мне плевать!

— …Вам говорю, что вы больны. Серьезное расстройство психики.

— Я под гипнозом был.

— Само собой. И называется он: белая горячка. Месяц помните?

Трудно сказать отчего, но Климов замялся.

— Ноябрь вроде, — каким-то не совсем уверенным тоном сказал он, и врач удовлетворенно хмыкнула.

— Ну что ж, я думаю… — она сложила губы трубочкой и попыталась рассмотреть свой лоб. — Через полгодика, от силы через год мы приведем вас к норме.

— Через год?

От изумления он чуть не потерял дар речи.

— Я не пьяница, не шизофреник, я майор милиции, я требую!

Пружина гнева бросила его к столу, но пальцы санитара пережали сонную артерию. Сквозь тяжелый обморочный шум в ушах он уловил обрывок фразы: «Сульфозин, оксилидин, и проследите, чтоб не буйствовал в палате…»

24

Когда он вынырнул из омута лекарственного забытья, он почувствовал себя мухой, тонущей в молоке. Места уколов жгло огнем, разламывало поясницу. Руки, ноги были точно деревянные. Ко всему прочему, ему зачем-то сделали слабительную клизму, сняли энцефалограмму, затем назначили исследование желудочного сока.

Сопровождаемый знакомыми мордоворотами, он пришел в лабораторию, где на двух стульях уже сидели, а третий пустовал. Голова кружилась, пол под ногами вздымался, кренился, и Климов поспешил усесться. Погруженный в свои мысли, думающий лишь о том, как выбраться из стен больницы, он покорно раскрыл рот и постарался проглотить резиновую трубку. Но не тут-то было. Его душили спазмы. Видимо, Сережа перебил ему хрящи. Горло болело.

— Чертов охламон, глотай! — взвинтилась медсестра и санитар, стоявший сзади, огрел его двумя руками по ушам: — Раскрой хлебало.

Климов задерживал других и чувствовал себя неловко. «Кому нужна моя кислотность?» — силился он пропихнуть в себя проклятый зонд, и его снова выворачивало наизнанку. Легче змею проглотить.

— Да чтоб у тебя хрен отсох! — в сердцах толкнула его в лоб сестра и согнала со стула. — Сгинь, мудак. — Хлястик на ее халате торчал узлом, и вся она была похожа на баул, в котором возят белье в прачечную.

Вышвырнутый санитаром из лаборатории, он доплелся до палаты и решил немедля написать записку Озадовскому. Как ни странно, ручку и бумагу ему дали. Он обрадовался и вкратце описал ситуацию, в которую попал. «Рыл яму, да сам в ней оказался. Выручайте, Иннокентий Саввович!» — не слишком вдаваясь в подробности, закончил он свое послание и, не переводя дыхания, накатал тревожный рапорт на имя Шрамко. Зализав конверты, он принялся строчить письмо Володьке Оболенцеву, единственному другу институтского закала. Все равно бумага оставалась, да и времени было навалом. Когда еще удастся написать.