Страница 18 из 41
— И сегодня не выйдет. Почему не спрашивай, не могу я сказать.
— "Как ныне взбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам"?
Арслан взгляд отвел.
— С ними ты уже, да?
— Нет, — бросил с яростью и Рус облегченно вздохнул, сразу поверив. — Но это мой тейп, пойми. Ты мать не предашь, как мне свою можно?
— Твоя, насколько помню, на Север с твоим отцом рванула за длинным рублем. В Нижневартовск, по-моему.
— Там и осели, а меня сюда послали. Не знали, получиться ли устроиться, да и поступать мне надо было. А здесь родня. Обязан я им, пойми. Кровь родную не продают.
— А если на крови этой, чужой океан? Если дядька твой — людоед? — процедил Рус.
— Обидеть хочешь? Не обидишь. Знаю, о чем говоришь. Защищать не стану — прав ты. Глаза ему власть и деньги застят. Князем себя считает… Только родню не выбирают. И не лезь в душу, я в твоей не копаюсь, я к тебе как к другу, брату.
— Ладно, — папиросу откинул, плечо ему сжал. — Не горячись. Извиняться не буду, но тему продолжать тоже. Сейчас о более важном речь — снайпер.
— Вернешься — лично тебе его приведу, — поднялся.
— И у тебя к нему счет?
— Я — человек, а не зверь.
Только печально это вышло, неуверенно.
— А все же, утаиваешь ты что-то, — заметил Руслан. — Фигня какая-то приключилась.
— Приключилась, — голову свесил. — Только не спрашивая какая.
— Помощь нужна?
— Помощь? — Арслан развернулся к нему, оглядел задумчиво. — Взрослые мы, Рус, не дети. И проблемы у нас не детские, только как играли, так и играем: один в футбол жизнями, другой в войну настоящим оружием. А песочница наша теперь весь мир. Только законы те же. Кто-то у кого-то замки далеко не из песка рушит, кто-то на чужую машинку зарится, кто-то норовит прочь непонравившегося вытолкать.
— Это ты к чему? — насторожился.
— А к тому, что как был ты мальчишкой, так и остался. И хорошо. И не дай тебе Бог повзрослеть и взрослую проблему на плечи взвалить. Ею, Рус, как детской, не поделишься. Один потащишь.
Руслан и обиделся и разозлился: философ, блин! Стоит, рассуждает, а у его родни руки по локоть в крови!
— У меня нет взрослых или детских проблем, потому что у меня одна проблема на всех нас, — обвел рукой простор и ткнул пальцем в сторону Арслана. — Вы!
Тот головой качнул:
— Ничего ты не понял, — шагнул в сторону выхода и остановился, повернулся к другу. — И не поймешь, пока не коснется.
— А и коснется, ныть не стану, — процедил.
— Уверен?
Не понравился Зеленину взгляд друга — чужой он был и старый как мир.
— Уверен, — бросил тише, спокойнее.
Арслан подумал и кивнул, глаза пряча:
— Может быть. Может. Только говоришь ты так, потому что думаешь — знаешь себя. Ты же у нас сильный, волевой. Всегда таким был — правильным. Только не ты это, а шаблон что тебе привили. Нам всем. А вот какой ты на самом деле — вопрос.
— Вопросы у следователя, а у меня автомат.
— Вся сила в оружии? А что ты без него? Кто?! — завелся, к Руслану подошел в лицо заглядывая. — Представь, нет оружия у тебя, и поддержки нет, ничего, никого — и что ты один? Ты — один! Все! Пыф! Пузырь мыльный! Думаешь сильный, думаешь монумент непробиваемый?! А ты человек. И у тебя есть слабости, не может не быть, именно потому что ты человек. И главная война не здесь, — махнул рукой в сторону и ткнул пальцем в грудь Руслана. — В тебе. Самая затяжная, самая дурная война! С собой.
— Если совесть чиста, воевать не с кем и не зачем.
— Совесть? Совесть только у святых чиста, а мы все грешники.
— Вот тебе твои грехи покоя и не дают. В философию, смотрю, ударился, — прищурился недобро.
Арслан долго смотрел ему в глаза, словно разговаривал. Руслану неуютно стало, отвернуться бы, да не привык он позиции сдавать. Вот и пялились друг на друга минут пять, пока Дагаев не спросил:
— Значит ты без греха и с чистой совестью? И мне грешному да бессовестному помочь хочешь? Что ж, ты сам сказал, сам помощь предложил. Я ее принял, — и развернулся, пошел к выходу.
— Эй, Дага?… — окликнул. В глазах вопрос: снайпер?
— Я же сказал — тебе сдам. Завтра. Может, забыл? Мое слово крепкое, — и пошел не спеша прочь от поста.
Руслан не остановил, потому что знал — как сказал Арслан так и будет. Он слов на ветер и мальчишкой не кидал.
Только что ж его взвело? Что у него случилось?…
— Ну и сволочь же ты, — прохрипел Зеленин с ненависть глядя на друга. Не узнать того — не в белой рубашке — в камуфляже стоит, автомат умело держит.
Тварь хитрая!
Руслана подняли и поставили на ноги перед Дагаевым.
Командир мать его! — ощерился Рус.
— Ругаться не надо, — спокойно предупредил мужчина
— Ты мне руки развяжи, я тебе ими пару баек расскажу. Не про совесть, но по совести.
— Ты о своей подумай. Тебе сдаться предложили? Зачем отказался? Зачем за своих бойцов решил жить им или умереть? Была бы у тебя совесть, ты бы матерям их сыновей вернул, а не земле подарил.
Больно, падла, бьет, по самому тонкому метит.
Руслан зубы сжал и взглядом все ему высказал. Только толк? Мрак на душе у Зеленина: Арслан мразь, но и он сволочь. Размяк, поверил. Как дурак попался! Да ладно б сам — ребята…
— Троих ты этим скалам подарил, а сколько другим? — и кивнул в сторону. Зеленин взглядом проследил и стон еле сдержал — Кобру и Улана вели, связанных, грязных, в крови. Кобра зол, видно, контужен, лицо посечено, но не ранен. А Улан еле на ногах стоит — плечо разворочено.
— Чего ты хочешь? — пересилив злобу, спросил Зеленин Дагаева.
— Сыновей матерям вернуть. Ты не хотел — я сделаю.
Руслан моргнул: не верил он ему, хоть и помнил — слово с делом у Арслана не расходится. Но собственная вина оглушающей показалась и разум затмила. Рванул на бывшего друга и получил прикладом в лицо от рядом стоящего с Дагаевым боевика.
Очнулся он уже в яме. Кобра ему кровь с лица краем тельника оттереть пытался.
— Ничего, лейтенант, заживет, — сказал, с его взглядом встретившись. — А дружок твой гад редкостный.
Рус застонал, сел, голову руками накрыл:
— Бутырин?
— Погиб. Сам напоролся — вылез по не хочу.
— Улан как?
— Не знаю. Утащили куда-то.
— Мы где вообще?
Кобра хмыкнул, к стене затылком прислонился:
— "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"… Голова гудит, сил нет.
— Контузили. У тебя кровь в ухе. Слышишь как?
— Нормально, — вздохнул. — В голове только звенит. Мозг, наверное, — хрюкнул.
Зеленин вымучил в ответ улыбку. Кривая получилась, скорбная.
— Это я виноват, — сказал тихо.
Кобрин помолчал и вздохнул:
— Ни фига, лейтенант. Ну, оказался дружок твой сукой — ты причем? Что теперь грехи всех ублюдков на себя взвешивать, только потому что суку за человека принимал?
Зеленин лег на землю и глаза рукой прикрыл: не понял его Кобра, не мог понять. Не знал он, что Рус проговорился, куда и когда группа выходит. А рассказать — язык не повернулся.
В тот момент Зеленин думал, что совершил самое тяжкое преступление, что взял самый жуткий грех на душу и нет ему прощения. Чувствовал себя не просто раздавленным — убитым. Тварью равной Арслану.
И не знал, что это «цветочки», а самое худшее еще впереди.
Дагаев действительно не бросал слов на ветер….
Рука дрогнула. Руслан осторожно начал щупать кожу под волосами на виске Виты и замер — шероховатость.
Больше ничего не надо было, ничего. Прострация, ступор. Но очнулся, встал с постели, не соображая, где он, кто. Вышел из спальни, осторожно, чтобы не разбудить девушку, прикрыл двери и прошел на кухню. Достал блок сигарет из навесного шкафа и закурил, рассматривая рисунок обоев на стене, но не видел его.
Чечня. 95 год.
По глазам ударил свет — в проем на потолке опустили лестницу. Бородатый дух заглянул внутрь и замахал Руслану: