Страница 19 из 41
— Эй, иди. Ты, да?
Зеленин нехотя поднялся. Кобра ему ладонь сжал: держись.
— Давай, давай, — замахал боевик уже дулом автомата.
Руслан вверх полез, уверенный — убьют сейчас.
Его за шиворот выволокли, толкнули из сарая на улицу, а на встречу два боевик и девушка. Зеленин как споткнулся, остановился, девушка напротив. Волосы русые, глаза синь бездонная, и молодая совсем девчонка, лет семнадцать от силы… а лицо, руки в синяках, крови, губы разбиты, платье изодрано.
И вдруг улыбнулась ему, руку протянула:
— Лилия. А вас?
— Рус, — выдохнул и смотрит. Не хочет смотреть, не хочет видеть следы побоев и насилия, а не может отвернуться, не может уйти, как к земле прирос. И боевики, как назло их не разводят.
Сказать бы ей что, а слов нет — ком в горле, в сердце жгутом отчаянье.
Ее-то за что? Ее-то зачем?
Девчонка ведь совсем!…
Откуда она здесь? Как попалась?
Звери!
Руслана в спину толкнули на выход, Лилию в соседний сарай потащили.
Минута и за спиной дикий крик раздался, больной, жалобный, молящий. Перевернуло Зеленина, мурашки по коже пошли. Рванул туда, хоть и знал: бесполезно, глупо.
Скрутили, попинали и нож к горлу приставили, голову за волосы выворачивая:
— Понравилась дэвка, да? Хочешь?
Руслан зажмурился, зубы до хруста сжав, а в ушах крик ее стоит, дикий от ужаса.
— Э, сладко ей, слышишь, да?
Лейтенант не дышал. Он жалел, что жив, жалел о том, что родился, о том, что нет у него автомата, пистолета хоть с одним патроном.
— Как жили падалью, так падалью и подохните, — процедил. Он надеялся, что горячая кровь взыграет в жилах чеченца и тот убьет его, лишит возможности слышать, как уже не кричит, а хрипит девчонка. Но тот лишь прицокнул, поморщившись:
— Злой ты, а?
Поднял и толкнул вперед. Зеленин поплелся, не понимая, зачем вообще идет, зачем жив, зачем дышит. И все равно было, куда ведут.
В дом привели, в двери комнаты втолкнули, богатой, коврами устланной, а там Арслан за столом сидит с бутылкой наедине.
Меньше всего Руслану бывшего одноклассника видеть хотелось. Но кто спросил?
Дагаев на стул кивнул и Зеленина на него пихнули. Руки развязали и вышли.
Арслан мрачным хмельным взглядом оглядел его и молча разлил водку по двум стаканам. Один ему пододвинул, другой залпом в рот отправил. Зажмурился, лицо судорогой свело. Открыл глаза, взгляд осмысленный, тяжелый, как плита надгробия.
— Пей, — сказал тихо.
— Я с такой сукой как ты, — начал Зеленин, но язык не слушался, колом стоял. И ни злости настоящей, ни ярости не было — упадок. Раздавила его та девочка сильнее предательства Арслана, убила не выстрелив.
Дагаев видно и сам не в лучшем состоянии был. Поморщился и попросил:
— Не надо, Руслан, не сейчас.
— Хреново? Как той девочке, что твои козлы сейчас трахают?! — закипело внутри все, вздернулось. Вскочил и… осел, получив по пояснице от влетевших псов.
— Не трогать!! — заорал мужчина. — Вон!!
Тихо стало. Зеленин сжался, со всех сил стон боли сдерживая, уставился на Арслана. Тот глянул и отвернулся, сигареты достал. Закурил, пачку однокласснику кинул. В аккурат у стакана легла.
— Выпей и покури. Полегчает, — посоветовал глухо.
Лейтенант послал бы его, да знал слишком хорошо. Если б речь о нем только шла — плевать бы тогда, все равно бы до горла добрался, загрыз. Но перед Русланом Лилия стояла, крик ее в ушах, и как смысл жизни — одно желание — хоть ее выторговать, отвоевать у Дагаева.
Водку пить не стал, как не хотелось всю бутылку в себя влить и хоть на миг забыться, боль в теле и на душе заглушить — сигареты взял. Закурил:
— Отпусти девчонку. Не зверей.
У Арслана лицо закаменело и посерело. Смотрит на Руслана глазами огромными, пустыми и молчит.
— Ты же не совсем сука, Дага. Ну, мы с тобой — ладно. Война гребанная… тоже. Девчонка причем? Ленку Сидоренко помнишь? Ты же любил ее, стихи вон писал. Эта на нее похожа. Считай Ленку сейчас твои козлы…
И дымом от неожиданности подавился — Арслан стол перевернул одним взмахом. Полетел тот вместе с сигаретами, водкой к окну, а мужчина к однокласснику, заорал в лицо:
— Молчи!! Молчи сказал!!
Руслан притих в надежде, что беснуется Арслан не спроста — задело его все-таки, царапнуло, совесть проснулась. Смешно думать, а все же нельзя иначе. Должна быть у человека надежда, ничто он без нее. Никчемный.
Дагаев выпрямился:
— Красивая, да? Не в глаза смотрит — в душу, — сказал тихо и смолк. Губы ниткой, лицо серое, закаменевшее, а в глазах старость, та, что уже смерть зовет.
Руслан взгляд опустил — прошило его догадкой: не эта ли Лилия невеста Арслана? И даже волосы дыбом на затылке встали: это же какой падалью быть надо, чтобы невесту на потеху своей своре отдать?
С кем же учился Зеленин? С кем футбол гонял, с уроков сбегал, у кого списывал, кому помогал? С кем одним завтраком делился, яблоком, мечтами, мыслями?
— Что же она тебе сделала? — севшим голосом спросил.
— Мне? — покосился на него Арслан, отвернулся. — Ошибаешься.
Отошел к окну, сигареты поднял и закурил, стоя спиной к Руслану:
— Жалко ее тебе? — голос не дребезжит уже, как пустая тара на столике в купе — тягучий стал, вязкий. — А тех, кого она положила, нет?
Зеленин сморщился, щуря глаз на Дагаева: что еще за чушь ты мне втираешь?
— Сколько ваших "Ночная птица" забрала? Тридцать? Сорок человек?…
Руслан молчал, ничего не соображая. Отупел как-то в миг.
— … Сколько селений вы зачистили за это?… Одна ее пуля двоих убирала.
"Ее?"
— Не веришь мне? — повернулся к мужчине. — А я тебе, как на исповеди. Ведь это я привел ее сюда, я. Как ты своих в западню, ничего не подозревая. Последний разговор помнишь? Ты не понял тогда, как мне. Чужую боль не понять пока тебя она не коснется. Есть вещи, которые ты бы рад забыть, а не можешь. Тайны, о которых и сказал бы, а язык не поворачивается. Они сидят внутри тебя неразглашенные и убивают.
Арслан подошел к Руслану:
— Ты правильно понял, я эту невестой назвал, а хотел «женой». Подумай, каково это мне?… К чему мне на нее наговаривать? Я пальцем ее не тронул, дышать в ее сторону боялся, думал другая она, святая… Я в Грозном вместе с ее сестрой на одном факультете учился, когда началось все от ее семьи никого не осталось. Анна в 93 пропала, следом отец… Ваших здесь давно не любят. Сюда ее привез, к тетке, это как знак — своя.
— В смысле — твоя.
Мужчина головой покачал:
— Я ее обнять не смел… А сейчас поздно. Она как змея в сердце вползла… в селение, всех подставила: своих, чужих. Знать не хочу зачем.
— Война…
— Не надо, Рус! — вскинулся. — Не о политике речь! О женщине, что должна детей рожать, а она их убивала. Своих же била, лишая матерей сыновей, и тем убивала тех, кто ее приютил. За отца мстила, сестру? Знать не хочу. Она нарушила все законы, всех предала. Я бы понял ее, если бы она не такой страшный способ выбрала. Она жила в доме моей тетки, хлеб ее ела, кров делила, к ней, как к дочери относились!… Она всех подставила. Приди ваши, найди винтовку — конец. А ее бы вы не тронули — своя. Тетка бы расплачивалась, село, что змею эту пригрело. И я. Мне теперь платить, как тебе. Из-за нее, из-за меня всех бы зачистили — она ведь, змея, винтовку под кроватью держала, не пряталась.
Зеленин молчал — сумбур в голове, а веры нет. Не может он Лилию с винтовкой снайперской представить, не может принять, что она ребят по ночам отстреливала. Вдуматься — бред, а если за правду принять — мурашки от жути по коже. Потому что прав Арслан — не подумали бы на нее, не тронули, а селенье бы под корень. Автомата для зачистки достаточно, а снайперская винтовка, это вообще, конец.
Но зачем своих?…
"Лилия. А вас?" и улыбается разбитыми губами.
Не в себе?
Да здесь все ненормальны от и до.
— У нее первый разряд по стрельбе, золотая медаль об окончании школы. Она очень умная девочка: винтовку на виду держала. Что на виду — не найти. А если найдут — повод к зачистке, — словно мысли друга прочитав, сказал Арслан.