Летит, летит ракета...

А потом все вдруг решилось само собой. Со стороны Полосы стали прилетать ракеты, и враг определился яснее некуда. Хилик приободрился и даже сделал некоторые приготовления. Если враг не сдается, его уничтожают… Увы, теперь попасть в Хнун-Батум было практически невозможно: армия герметически запечатала границу бетонной стеной, видеокамерами наблюдения, минными полями, защитными зонами.

Запечатать-то она, может, и запечатала, однако решить задачу уничтожения врага армия определенно не спешила. Ракеты продолжали прилетать по нескольку раз на день, вызывая крайне вялую армейскую реакцию: бомбежку заброшенных складов, обстрел покинутых пустырей или точечную ликвидацию того или иного ракетчика-полостинца. Причем, последнее вызывало у полосят, скорее, радость, чем горе, ибо поставляло свежее сырье для полосования.

“Почему так происходит? — спрашивал себя Хилик Кофман и сам же давал ответ: — Потому что полосята — враги Матарота, а не враги армии. Конкретно твои враги. Следовательно, и справляться с ними должен конкретно ты”.

Но для того, чтобы справиться, нужно было прежде попасть в Полосу, то есть преодолеть пограничные препятствия. Так Хилик Кофман закономерно пришел к идее туннеля.

Сначала он копал сам, но быстро сообразил, что в одиночку много не накопает. Как никак, годы были уже не те, а на его плечах, вдобавок к туннелю, висело еще и немаленькое хозяйство: птичник, кукурузное поле, оранжерея…

Но где взять помощников? Полосята решительно не годились: ведь целью туннеля являлось не что иное, как уничтожение полосячьего врага. В работников из внешнего мира Хилик тоже не верил. Разве не таинственный внешний враг разрушил Матарот? А ну как воткнут нож в спину или просто донесут властям? Нет-нет, нельзя. Оставалась одна возможность: иностранные рабочие, лучше всего нелегалы. Эти не станут совать нос куда не надо, да и ябедничать им не с руки. Хилик навел справки и отправился на некий перекресток, где местные эксплуататоры набирали в сезон дешевую рабочую силу.

Чук и Гек понравились ему своим крайне настороженным видом. Они явно не доверяли коварному внешнему миру, и это роднило их с Хиликом. Фермер, рассказавший Кофману про перекресток, советовал брать надолго только таких, у кого есть паспорт. А у кого нет, тех на день, максимум, на неделю. Потому что беспаспортные, как правило, не просто нелегалы, но еще и в бегах от прежнего своего хозяина. Зачем влезать в проблемы с полицией или, еще того хуже, с бандитами?

— Есть паспорта? — спросил Хилик.

Таиландцы хмуро смотрели на него. “Нету, — понял Кофман. — Вас-то мне и надо”.

— Полезайте в кузов! — скомандовал он вслух.

Дома Хилик провел помощников в гостиную и предложил сесть. Таиландцы сели на пол. Хилик удивился, но виду не подал, а просто сел на пол напротив.

— Я не какой-нибудь там эксплуататор, — сказал он. — Платить за наемный труд не буду. Условия такие. Нас здесь трое. Значит, две трети выручки с хозяйства — ваши, за вычетом расходов. Жить будете в этом доме, питаться со мной. И еще: сидеть попрошу на стульях и на диване. Есть вопросы?

Чук и Гек молчали, глядя на портрет товарища Сталина. На их плоских лицах застыл благоговейный ужас.

— Что, узнали? — улыбнулся Хилик.

Чук и Гек синхронно кивнули, затем Гек поднял руку и сиплым голосом отчетливо произнес:

— Мотыга?

Это было первое услышанное от них слово, поэтому Хилик обрадовался установленному контакту, хотя и понятия не имел, откуда таиландцы знают Мотьку Мотыгу.

— Мотыга, Мотыга… — подтвердил он. — Рисовал, понятно, не он, но заказывал…

Договорить Хилик не успел. Подскочив, как ошпаренные, помощники ринулись в дверь. Кофман догнал их у самой калитки, да и то потому лишь, что беглецы замешкались со щеколдой. В последовавшем затем трудном диалоге, состоявшем, в основном, из жестов и гримас, выяснилось, что похожий портрет Чук и Гек уже видели. Более того, они уверяли, что в соседней с Таиландом стране под точно такими же портретами поубивали чертову уйму народу, причем поубивали мотыгами.

— Мильонз! — в ужасе шептал Чук.

Для большей наглядности он распластывался на полу, а Гек, сделав зверское лицо, заносил над головой друга воображаемую мотыгу.

— Мильонз! Не надо!..

— Молчать! Тьфу на вас! — гневно вскричал Хилик. — Как вы могли подумать такое на товарища Сталина? Дураку понятно, что на тех ваших портретах был кто-то другой. Может, и не человек даже, а божок какой местный, опиум для народа. Понятно?!

Таиландцы робко смотрели на него снизу. Им нравилось здесь, но уж больно не хотелось умирать под мотыгой.

— Это точно не он! И я могу это доказать, — сказал Кофман, выкладывая свой последний, решающий аргумент. — Если бы товарищ Сталин был ваш, таиландец, то еще куда ни шло. Но он точно не таиландец. Он нам подарки присылал, я видел! Товарищ Сталин — немец!

“Туннель, — подумал Меир. — Я так и думал. Но какой длинный…”

— Ладно, посмотрел и хватит, — Хилик Кофман опустил занавеску и препроводил связанного пленника назад на топчан.

— Мм-мум… — умоляюще промычал Меир.

Хилик с сомнением покачал головой. Проклятый пацифист видел слишком много. Оставить его в живых означало подвергнуть угрозе успех всей операции. Хотя, с другой стороны, жаль парнишку… “Жаль, жаль… — мысленно передразнил он. — А мирный труд тебе не жаль?” Настоящая беспощадность к врагам начинается с беспощадности к самому себе. И даже к своим друзьям.

Как ни крути, а придется пристрелить дурачка. Лучше всего во сне, чтоб не успел ничего понять, чтобы смерть была легкой. Вот успокоится, заснет, а там и… Ага, успокоится он вот так, с кляпом во рту…

— Мм-уу…

— А кричать не будешь?

Меир отчаянно замотал головой. Кофман вынул кляп, сочувственно понаблюдал, как пленник ворочает онемевшей челюстью, как пытается сглотнуть, налил в кружку воды, поднес к губам Меира — на, пей. Горовиц пил, вытянув шею и судорожно дергая кадыком.

— И кой черт тебя в поля потянуло… — с досадой сказал фермер. — Сидел бы дома, ничего бы не случилось.

Меир оторвался от кружки. Вкус во рту был по-прежнему омерзительный.

— Зачем вам этот туннель?

— Зачем, зачем… так тебе все и расскажи… Хилик помолчал и кивнул на прислоненный к стене карабин “курц”. — Вон зачем. Кто-то ведь должен защищать мирный труд, тебе не кажется?

— Вы собираетесь убивать людей? — ужаснулся Меир-во-всем-мире. — Стрелять и убивать?

— Не людей, а врагов, — поправил Хилик. — Врагов!

— Но они не виноваты! Они живут в осаде. Им не дают высунуть носа из Полосы. Армия блокирует доставку грузов.

— Оружия, — поправил Хилик.

— Там не хватает жизненно необходимых продуктов, сырья…

— Сырья? Свежих кишок им не хватает для полосования, — покачал головой Хилик. — Знаешь, что такое полосование, пацифист?

— Полосование? — неуверенно переспросил Меир. — Древний народный обычай?

— А-а, что с тобой говорить… — Кофман махнул рукой. — Древний народный обычай… У меня другой обычай, пацифист. Если враг не сдается, его уничтожают. Слышал такое?

К изумлению Хилика, Меир-во-всем-мире кивнул.

— Приходилось…

“Вот те на! — подумал Кофман. — Откуда этому гомику-гномику знать про совет товарища Сталина?”

— Интересно, каким это боком, — произнес он вслух. — Ты что, понимаешь по-немецки?

Меир недоуменно вскинул брови.

— При чем тут немецкий? Я слышал это от своей покойной бабушки. У меня была очень странная бабушка, господин Кофман. Очень странная… — он улыбнулся неожиданному воспоминанию. — Даже имя у нее было крайне необычным. Шахида Рабинович, представляете?

Хилик Кофман поперхнулся. Встав с топчана, он сделал несколько неверных шагов, вернулся, снова сел рядом с Горовицем, покрутил головой, снова встал, отошел к противоположной стене, постоял там, что-то бормоча себе под нос, и снова вернулся на топчан. Представлял ли он себе Шахиду Рабинович… Еще как! И не только представлял, но и хорошо знал. Хилик знал Шахиду Рабинович лучше, чем любой другой женский инвентарь, с которым ему когда-либо приходилось иметь дело после работы. И свое “крайне необычное” имя она получила тем же передовым методом газетного тыка, что и он сам: просто в ее случае палец дежурного секретаря попал сначала на заметку о ликвидации группы террористов, а уже потом на фамилию редактора.