Страница 98 из 112
— Вы прям сделали моего отца своим рыцарем, он бьется за Вашу честь так, словно Вы и не супруга герцога, а его дама сердца.
— Мой супруг и Ваш отец разберутся как-нибудь сами, Ваше высочество… Я бы искренне советовала Вам не лезть в наши взаимоотношения. Неровен час, они подумают, что Вы о них, что дурное мыслите.
— Я учту, Ваша Светлость, и постараюсь, как и все остальные, делать вид, что ничего не понимаю и ни о чем не догадываюсь.
— Это правильно. В мыслях человек может придумать что угодно, и никто кроме Бога за это с него не спросит. А вот если вслух произнесет, то должен быть готовым ответ держать уже на людском суде.
— Как Вы умно парируете, будто и не задевает Вас ничего… Не ожидал… Я думал, Вы или гордиться связью с отцом будете или стыдиться, но относиться так, как Вы… вроде как все догадываются, что она есть, но делают вид, что ее нет… и Вы и не опровергаете, и не подтверждаете ничего… Занятно.
— Я рада, что сумела Вас так занять, — усмехнулась герцогиня, вставая, — только время уже позднее, и разговор у нас с Вами совсем не клеится… пойдемте, я провожу Вас в Ваши комнаты. Можете передать Вашей матушке, что я отказала Вам. Вам так будет легче.
— Даже так… — принц встал и пристально посмотрел в глаза герцогине, а потом вдруг решительно сел, — Никуда я не пойду. Ты хотела неофициального разговора, он будет, Алина. На ты, так на ты… Желаешь, чтоб я душу перед тобой раскрыл и вывернул, хорошо, я выверну… Можешь потом посмеяться и наплевать туда. Все равно хуже, чем у меня есть на душе уже не станет. Да, я ненавижу всех… ненавижу… Этих лизоблюдов, что вечно окружают отца, готовых не только тарелки его вылизать, но и его зад, только б он их заметил, эту свору развратных баб, что бегают за ним и гордятся тем, сколько раз сумели лечь под него и каким способом раздвигали для него свои ноги… И его, за его наглую уверенность, что ему все дозволено и лишь его слово истина в последней инстанции, какую бы он глупость не сказал… Он может унизить, растоптать любого, любого заставить самого унижаться и примкнуть либо к стану первых, либо к группе вторых. У него, конечно, есть группа неприкасаемых любимцев… вот им дозволено все. Даже спорить с ним. Но только до тех пор, пока это самому ему не надоест… как вот сегодня с Лидией… Что он с ней сделал, что она тебе жаловаться побежала? Ты кстати как: пообещала ей заступиться перед ним или припомнила все ее интриги и только добавила? Ну, скажи…
Алина, ничего не отвечая, села в кресло и откинулась на спинку, всем своим видом показывая, что приготовилась слушать, а не вести диалог.
— Хорошо, не отвечай… не все ли равно… Это лишь пример. Раньше хоть к матери он относился с уважением, так после того, как ты у него появилась, вот только ноги об нее еще не вытирал… И она до недавнего времени хоть отвечала ему что-то, а сейчас не спорит, чтобы не сказал, и только кивает: "Да, Ваше Величество", "конечно, мой Государь", смотреть тошно… Я конечно больше перед ним стелюсь… что он только не заставлял меня делать… и за лошадью его бежать, когда я со своего жеребца упал, и за каждой стрелой, которой я в утку не попадал, самому в болото вместо собаки лазить… и не разрешал вылезать, пока я стрелу какую-нибудь не найду. Проси, сказал, может, кому стрел не жалко, тебе в болото и бросит парочку. Бенедикт тогда несколько стрел мимо пустил, чтоб я видел, куда они упали, и смог их принести. Но не близко, зараза… заставил меня в самую грязь лезть… И ржал, как лошадь. Что тебе еще рассказать, что я делал? Прислуживал ему вместо слуги, когда кубок его опрокинул. Да разве перечислишь все… Что тебе еще рассказать? Про то, как он заставлял меня так слушаться? Да очень просто: бил сильно… и плетью, и ремнем, и розгами, всем бил… Хорошо, хоть не при всех… "Я зайду к тебе", мерзким таким тоном скажет, значит, вечером пороть придет, для другого он ни разу не заходил. И я, зная это, чтоб никто этого не видел, всех слуг спроваживал куда-нибудь. И хорошо, если не пьяный приходил… потому, что если пьяный, то он не только бил, он заставлял еще так унижаться, что даже говорить не хочу… Кстати, он закрывает глаза на любые мои выходки, не касающиеся его, все мои пакости, кому бы я их не делал, сходили мне с рук. Меня поэтому весь двор и боится, потому что все знают, он за это с меня не взыскивает. Он бил лишь за то, что ему чем-то не угодил: посмотрел на него не так, ответил не тем тоном или приказание его какое не выполнил. Вот поэтому и в болото лез, и прислуживал ему… и вообще стелюсь перед ним… Сейчас, правда, можно сказать, он почти и не бьет меня, последний раз месяца два назад, да и то несильно, скорее, чтоб место свое не забывал… Теперь он на Стефана переключился, братец сейчас в моей шкуре оказался… Но я знаю, что отцу ничего не стоит взять вновь плеть в руки и для меня.
Принц надолго замолчал.
— Ну как, легче стало, что выговорился? — спросила Алина.
— Да, как тебе сказать… не особо… Ты-то удовлетворена? Или что-то еще тебе рассказать?
— А сам как считаешь: все рассказал?
— Да основное все вроде бы, так мелочи всякие остались… хочешь, буду подробнее вспоминать.
— Не надо подробнее, и так все понятно…
— Он что не рассказывал тебе ничего обо мне?
— Вот ты говоришь: ненавижу… а тебе не кажется, что все твои проблемы именно из-за того, что ты сконцентрирован лишь вокруг этого слова? — ничего не отвечая на его вопрос, сама спросила Алина.
— Что ты имеешь в виду?
— В основе всего должна лежать любовь… а ты ни разу не сказал «люблю» Все равно что: цветы, охоту, мать… Ты что любишь?
— Ничего… — принц равнодушно пожал плечами.
— Подумай, ну хоть что-то должно быть дорого тебе или кто-то…
— Да нет ничего стоящего в этой жизни… Вот будь я королем, я бы, наверное, нашел, что или кого любить. Например, такую красотку, вроде тебя.
— Ты хочешь стать королем?
— Я и так им буду, после смерти отца.
— А знаешь, что даже если ты станешь им, твое правление будет недолгим?
— Это почему?
— Потому, что такой король как ты, это гибель для государства. Ты не любишь его… Оно быстро погибнет под твоей властью, ты не знаешь никаких чувств кроме ненависти. А она может только разрушать. На ненависти нельзя строить никаких отношений, она уничтожает все рано или поздно, в том числе того, в чьей душе живет… вот так-то…
— Хочешь сказать, что отец любит его, государство то есть? По-моему, он не любит ничего, кроме тебя, конечно.
— Любит, он его, действительно любит. Ты видишь жизнь отца очень однобоко: пиры, балы, охоты, развлечения… А кроме этого ведь есть еще многочасовые советы и заседания судов, и работа над изданием новых законов, и государственная политика… Ты не интересуешься ничем этим, а ведь без этого не возможно функционирование ни одного даже владения, что уж говорить о государстве. Почему ты не интересуешься тем, что делает твой отец помимо развлечений? Ты впитываешь лишь негатив, даже не пытаясь увидеть что-то хорошее. А это хорошего много, очень много. Ты знаешь, что с приходом твоего отца к власти в полтора раза вырос уровень жизни ремесленников в городах, что увеличилось в два раза жалование наемников, что снижены налоги на земледельцев? Ты знаешь, что за последние двадцать лет не было ни одного бунта ни в одном из владений его вассалов? Ты знаешь, что он присоединил к государству окраинные территории и не потерпел ни одного поражения в битвах с сопредельными властителями? Ты знаешь, что он развивает торговые связи и сейчас у наших купцов можно купить любую заморскую диковину? Он строит порты, корабли, храмы, расширяет города и поддерживает монастыри… А ты знаешь, каким трудом это дается? Казна ведь не бездонная и деньги с неба не сыплются… А он, не увеличивая налогов, на одном развитии сумел добиться того, что казна пополнилась в десятки раз… Балы, пиры, это чаще всего способ наладить с кем-то необходимые связи и дружеские контакты, например с послами или приезжими служителями искусств, а также поддерживать определенный статус, ну и, конечно, способ сбросить накопившееся напряжение и снять усталость… Почему ты это ничего не видишь и не хочешь видеть? Да у твоего отца непростой, даже тяжелый характер, но бывает во сто крат хуже.