Александр III

Рано облысевший, в круглых очках, за стёклами которых сверкали маленькие пронзительные глаза, Победоносцев был убеждённейшим государственником и охранителем устоев монархии. С первых же минут он заговорил о положении крестьянина:

– Кабак! Вот, ваше высочество, враг номер один нашего мужика. Его спаивают и опутывают векселями, и особенно в западных губерниях, все эти шинкари, винокуры и пивовары, происхождение которых вам хорошо известно. Пьянство – вот первый порок русского человека!

Цесаревич, сам не дурак выпить, опустил глаза и быстро согласился:

– Конечно, Константин Петрович…

– А кроме того, мужика растлевает город! – продолжал Победоносцев. – Там сидят умники, пекущиеся об образовании народа. Между тем распространение образования в народе безусловно вредно! Оно не воспитывает людей, не сообщает умения, но даёт лишь так называемые знания и бесполезную для мужика привычку логически мыслить…

– Выходит, Константин Петрович, вы приравниваете образование к водке, а школы для народа к кабаку? – попытался прервать его монолог князь Мещерский.

– Совершенно верно, Владимир Петрович! Стоит только признать силлогизм высшим мерилом истины, и жизнь действительная попадёт в рабство к отвлечённой формуле. Ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости. И искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед расуждением первого попавшегося юнца, знакомого с азбукой формального рассуждения. Нет, вера в безусловное нравственное действие умственного образования есть не что иное, как предвзятое положение, натянутое до нелепости…

Александр Александрович не без напряжения внимал красноречию учёного-законоведа.

– Так в чём же тогда положительные идеалы? – не унимался князь Мещерский.

– В натуральной силе инерции, – тотчас же откликнулся Победоносцев, – которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью. В пренебрежении или забвении этой силы и заключается главный порок новейшего прогресса! С этой силой непосредственно связывается и главная опора общественной жизни – вера. Народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально. Она – в таинстве, в религиозной жизни и её обрядах. Для людей неграмотных, каковы крестьяне, Библии не существует. Остаётся служба церковная и несколько молитв, которые передаются от родителей к детям. Они-то и служат единственным соединительным звеном между человеком из народа и Церковью…

– Я полагаю, – ухмыльнулся Мещерский, – что ни в недавно закрытом «Русском слове», ни в новом «Деле» вас бы не поняли.[45]

– Ах, эта периодическая печать, эта выразительница общественного мнения! – вскипел Победоносцев. – Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может теперь, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать журнал и созвать толпу писак. Куда уж! Им на руку даже голод народа! Подавшийся в город крестьянин пополнит толпу фабричных рабочих и станет почитывать их статейки и прокламации!..

– Вот поэтому-то я и мечтаю о противовесе либеральным болтунам, – сказал Мещерский. – Нужно создавать свои издания, проповедовать здоровые идеи монархии и церковности.

– Но, господа, мы, кажется, замучили своими длинными речами его высочество, – заметил Козлов.

– Нет, почему же… – медленно отозвался Александр Александрович. – Я всё это обдумаю на досуге…

Оставшись один, цесаревич долго ещё сидел над бумагами, читая и перечитывая их по нескольку раз. Он ничего не мог схватить на лету, с ходу, но, поразмыслив и решив что-то, уже не отступал до конца. К печальным размышлениям о судьбе голодных крестьян невольно примешивались иные, противоположные мысли. Оно и понятно. В двадцать три года трудно думать только о мрачных материях. 6 мая 1868 года душка Минни подарила ему первенца.

Родителям не надобно было выбирать имя сыну, не иначе как сам Господь подсказал его. Ведь через три дня после рождения первенца Церковь отмечала перенесение мощей святого Николая Чудотворца из Мир Ликийских в город Бар[46]. В дворцовой церкви звучал тропарь: «Приспе день светлаго торжества, град Барский радуется, и с ним вселенная вся ликовствует песньми и пеньми духовными; днесь бо священное торжество, в перенесение честных и многоцелебных мощей Святителя и Чудотворца Николая, якоже солнце незаходимое возсия светозарными лучами, и разгоняя тьму искушений же и бед, от вопиющих верно: спасай нас, великий Николае».

Александр Александрович напевал в детской этот тропарь, держа в могучих ручищах крошечное красное тельце, утопающее в кружевах. Он вспомнил своего возлюбленного брата, так рано ушедшего из жизни, именем которого они с душкой Минни нарекли первенца, и повторял про себя:

– Верю, что судьба моего мальчика будет счастливее, чем у его несчастного дяди и бедного прадеда…

Глава третья

ДВОРЕЦ И КАЗЕМАТ

1

Двенадцатое декабря 1875 года наследник провёл, как обычно, в приятных хлопотах и визитах.

С утра он подписывал бумаги и принимал многочисленных посетителей, а затем, после завтрака, отправился в Таврический сад на каток, вместе с Минни и детьми. Женщина на коньках уже давно перестала удивлять публику. А ведь было время, когда великосветская молодёжь протестовала против появления на катке дам, мешавших их молодецким забавам. Но маленькая и мягкая на вид Минни настояла на том, чтоб мужчины и женщины были уравнены в правах – правда, только на катке.

Александр Александрович и почти через десять лет любил свою Минни так же страстно и нежно, как в первые месяцы их супружества; она отвечала ему полной взаимностью – оба были по-человечески счастливы. Вот почему он без малейшей ревности, но даже с удовольствием наблюдал за тем, что его Маня нравится и великим князьям, и лицам свиты, и ловким и весёлым гвардейским офицерам. Слыша её счастливый смех – лейб-гусар граф Толстой спускал Минни с ледяной горы на салазках, – цесаревич твёрдо знал, что она не позволит себе ни малейших шалостей…

В три пополудни они с Минни обедали у великих князей Сергея и Павла в Зимнем дворце. Кроме своих были попечитель их императорских высочеств флигель-адъютант Дмитрий Сергеевич Арсеньев, доктор Боткин, камер-фрейлина императрицы графиня Александра Андреевна Толстая, тётка знаменитого писателя, и также знаменитый писатель Иван Александрович Гончаров.

Чтобы сделать приятное Гончарову, Сергей Александрович, оставив обычную надменность, заговорил о его последнем романе «Обрыв» и выведенном в нём нигилисте Марке Волохове.

Цесаревич незлобиво позавидовал тому, как легко и изящно младший брат излагает свои мысли. Самому ему припоминалось другое: безукоризненная государственная служба Гончарова в роли цензора и члена Совета Главного управления по делам печати.[47] Вот на кого можно было положиться! Теперь, выйдя в отставку, Иван Александрович жил частной жизнью и писал мелкие очерки и критические статьи.

Александра Андреевна вспоминала своего великого племянника, его горячий темперамент и чувство достоинства:

– Помнится, лет десять назад он рассказывал мне по горячим следам о своей ссоре с Тургеневым[48]. Это было в имении Фета. Лев Николаевич слово за слово сцепился с Иваном Сергеевичем, который был тогда страшным либералом, и в конце сказал, что не может смотреть на его демократические ляжки. Дело едва не дошло до дуэли, причём последнее слово оставалось за Тургеневым…

– Он и сейчас в своём Буживале остаётся сущим либералом. Нет, даже хуже! Даёт деньги на революционный журнал Лаврова, – сказал Александр Александрович и от стеснительности густо покраснел.

45

«Русское слово» – ежемесячный журнал, выходивший в Петербурге в 1859 – 1866; с июля 1860 его редакцию возглавил Г. Е. Благосветлов и издание, непопулярное ранее, приобрело острый злободневный политический характер и наряду с «Современником» стало трибуной революционно-демократических идей. Направление журнала определяли статьи Д. И. Писарева, В. А. Зайцева, Н. В. Шелгунова и др. В 1863 «Русское слово» вступило в полемику с «Современником», известную в истории журналистики под названием «раскол в нигилистах» – о тактике борьбы демократических сил в условиях наступления реакции и спада крестьянских волнений. Издание журнала было приостановлено на 8 месяцев, а его сотрудники подвергнулись преследованиям. В 1866 вновь наказывался невыходом (на 5 месяцев), а в мае 1866, после выстрела Д. Каракозова в Александра II, «по высочайшему повелению» и «вследствие доказанного с давних времён вредного… направления» был окончательно запрещён. «Дело» – ежемесячный «учёно-литературный» журнал, издавался в Петербурге в 1866 – 1888, с 1868 – литературно-политический; фактический издатель и редактор Г. Е. Благосветлов (до 1880); продолжал направление «Русского слова», печатал публицистику Д. И. Писарева, Н. В. Шелгунова, П. Н. Ткачёва и др. В составленной в 1883 департаментом полиции «Записке о направлении периодической прессы в связи с общественным движением в России», на которой имеется помета Александра III: «Читал», о журнале «Дело», в частности, говорится: это «издание, поставленное при самом его возникновении в особые цензурные условия, хоть и не изменило вредного направления, отличавшего журнал той же литературной клики, тем не менее, будучи лишено возможности проводить это направление с прежней резкостью, пользуется весьма ограниченным кругом читателей…» (см.: Литературное наследство. Т. 87. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860 – 1890 гг. М.: Наука, 1977. с. 452)

46

Николай Чудотворец – архиепископ Мирликийский (Малая Азия); прах его перенесён 9 мая 1087 в Бар (Италия), с этих пор день прибытия мощей св. Николая в итальянский город повсеместно отмечается Христианской церковью.

47

И. А. Гончаров (1812 – 1891) был цензором Петербургского комитета в 1856 – 1860, членом Совета по делам книгопечатания (с 1863) и Совета Главного управления по делам печати (1865 – 1867). В качестве «цензора цензоров» автор «Обломова» читал «Современник», «Русское слово», «День», «Эпоху», «Ясную Поляну», «Русский архив», «Собрание иностранных романов» и др. издания. Известно, что он настоял на публикации ранее запрещённых или бывших на подозрении цензуры поэм М. Лермонтова «Боярин Орша», «Демон», «Ангел смерти», сборника стихотворений Н. Некрасова (2-е изд.), «Очерков бурсы» Н. Помяловского и др. произведений отечественной литературы; дал разрешение на печатание повести Ф. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели», романа А. Писемского «Тысяча душ» (получил за него выговор) и его же драмы «Горькая судьбина». Вместе с тем Гончаров резко отзывался о направлении «Современника» с его нигилизмом к жизни и науке и «Русского слова», которое пыталось «провести в публику запретные плоды… жалких и несостоятельных доктрин материализма, социализма и коммунизма».

48

И. С. Тургенев и Л. Н. Толстой встречались в гостях у А. А. Фета 26 – 27 мая 1861 в Степановке Мценского уезда Орловской губернии. Ссора между писателями возникла в связи с рассказом Тургенева о воспитании его дочери Полины английской гувернанткой Марией Инесс. Тургенев, по воспоминаниям Фета, «стал изливаться в похвалах гувернантке и, между прочим, рассказал, что гувернантка с английской пунктуальностью просила Тургенева определить сумму, которою дочь его может располагать для благотворительных целей. «Теперь, – сказал Тургенев, – англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности».

– И это вы считаете хорошим? – спросил Толстой.

– Конечно; это сближает благотворительницу с насущною нуждой.

– А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю театральную сцену.

– Я вас прошу этого не говорить! – воскликнул Тургенев с раздувающимися ноздрями.

– Отчего же мне не говорить того, в чём я убеждён, – отвечал Толстой.

Не успел я крикнуть Тургеневу: «Перестаньте!», как, бледный от злобы, он сказал: «Так я вас заставлю молчать оскорблением» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2 т. Т. 1. М., 1978. С. 84-85). В записи С. А. Толстой со слов Толстого, а также в объяснительном письме последнего Тургеневу от 8 окт. 1861 Тургенев сказал: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу». После этой сцены Тургенев вышел в другую комнату и, вернувшись через некоторое время, обратился к жене Фета со словами: «Ради Бога извините мой безобразный поступок, в котором я глубоко раскаиваюсь» (там же, с. 85). Ссора нашла отражение в переписке писателей и едва не переросла в дуэль (см. следующее примечание).