Страница 60 из 61
Версия не хуже других, сочли Игроки, пустившие ее в жизнь…
Вообще, пожары в Лондоне в тот век случались нередко, в том числе — всюду, где мог случайно оказаться автограф Уилла. В библиотеке Бена Джонсона, к примеру, не посвященного в Игру, но дружившего с Уиллом — в шестьсот двадцать третьем. В Уилтон-Хаузе, замке графов Пембруков, где обитала Мэри Сидни, куда как мощно участвовавшая в Игре — в шестьсот двадцать седьмом. И как апофеоз — Великий лондонский пожар шестьсот шестьдесят шестого (ну не число ли дьявола, а?), где сгорело все, что горит! Впрочем, последнее к Шекспиру никакого отношения не имело…
Но всему этому еще быть — если смотреть из лета шестьсот двенадцатого.
А Игра не щадила Игроков.
В конце лета, вскоре после отъезда Уилла в Страдфорд, скончался Роджер Мэннерс, граф Рэтленд. Скончался трудно, больно — и физически и нравственно больно. Нравственно — потому что незадолго до него скончалась его любимая жена Елизавета, графиня Рэтленд, урожденная Сидни, дочь великого писателя Филиппа Сидни и его юной (тогда) супруги Франсис, ставшей в пятьсот девяностом году женой Роберта Девере, графа Эссекса, и вторично овдовевшей в шестьсот первом — после казни мужа. Елизавета, жена Роджера, была тоже очень даровитой и мудрой женщиной и тоже естественно вошла в число Игроков.
Какой, однако, поворот Истории! Два близких друга, два соратника, два Игрока — Генри Ризли и Роджер Мэннерс, второй граф Эссекс и пятый граф Рэтленд — оказались женаты на матери (один) и на дочери (второй). Друг мужа стал приемным отцом его жены…
Смерть подряд била по Игрокам.
В апреле шестьсот шестнадцатого, двадцать третьего числа в Страдфорде тихо скончался Шекспир, а предали тело земле двумя днями позже — двадцать пятого. В приходском регистре появилась скупая надпись: «25 апреля 1616 года погребен Уилл Шекспир, джентльмен». И все. Даже фамилия покойного была занесена в книгу без трех лишних букв. Никакой связи с Потрясающим Копьем!
Говорят, незадолго до смерти в гостях у Уилла были Бен Джонсон, замечательный, надо отметить, драматург и друг актера Шекспира, и Майкл Дрейтон, поэт из города Уорикшир, тоже приятельствующий с Уиллом. Они не были Игроками при жизни Уилла, но граф Монферье счел возможным чуть-чуть приоткрыть им тайну Потрясающего Копьем после смерти друга.
Конечно, он ничего не рассказал им о роли Бриджет — это было бы чересчур! Но намекнул, что многое из принадлежащего перу Потрясающего принадлежит Уиллу, что он был чертовски одарен, их дружок, но вынужден был скрывать свои способности — из-за жены. Чтоб не привлекать излишнего и вредного внимания к их не признанному ни Церковью, ни высшим обществом браку. Поэтому знающие о том должны хранить тайну двух любящих сердец.
Такая вот версия. Дрейтон много позже…
(когда придет время написать, когда Игроки решат: пора)…
напишет об умершем приятеле щедро и точно: «Ты всегда попадал в цель, и в твоей голове жили замыслы более мощные и вдохновение более чистое, чем у любого из тех, кто имел дело с театром».
И ведь все — правда.
Ну а Джонсон вообще много строк посвятил другу. Стоит привести только одну цитату: «Говорили, что, о чем бы ни писал Шекспир в своих сочинениях, он, к чести своей, не вымарал ни единой строчки. По мне, вымарай он хоть тысячу, я любил его и чту его память».
Это граф Монферье обмолвился как-то:
— Уилл всегда писал начисто…
А Бен на эти слова отреагировал яростно и бескомпромиссно.
В шестьсот двадцать втором году в храме Святой Троицы в Страдфорде, где на кладбище был похоронен Шекспир, появился маленький настенный памятник. Его сооружение Игроки хотели приурочить к выходу в свет Великого Фолио, но оно задержалось и вышло к читателям лишь в следующем году.
Так и должно было быть — по Истории, которая началась после ухода из жизни Шекспира и была хорошо известна — в отличие от прижизненной. Но Смотритель, к собственному удивлению, ничего не делал для того, чтоб соблюсти «исторический» разрыв между памятником и книгой: все получилось само собой.
8 ноября 1623 года в Регистре Компании книгоиздателей была сделана запись: «Мастер Блаунт и Исаак Джаггард внесли за свои рукописи мастеру доктору Уорролу и мастеру старшине Колу мастера Уильяма Шекспира Комедии, Хроники и Трагедии… 7 шиллингов».
Книга была огромной — формата in folio, да еще и в тысячу без малого страниц! И тираж для того времени очень большой — около тысячи экземпляров. И стоила книга дорого — почти фунт.
Рукописи для нее передал Смотритель. Они были в точности, с соблюдением всех атрибутов семнадцатого века и на изготовленной тогда же бумаге, переписаны с экземпляра Великого Фолио, вытребованного в Службу из библиотеки Конгресса Соединенных Штатов Америки, и переданы издателям через актеров труппы «Слуги Его Величества»…
(так к тому времени называлась труппа Бербеджа)…
Джона Хеминга и Генри Конделла. Актерам же рукописи вручили граф Пембрук (сын Мэри Сидни-Пембрук Уильям) и его друг граф Монтгомери. Они не были Игроками. Они просто выполняли просьбу (или волю) матери Уильяма.
На отдельном листе в книге был помещен список актеров труппы, который открывал Шекспир. Имя актера Шекспира было написано с теми тремя «лишними» буквами, которые превращали его в Потрясающего Копьем.
Надо ли говорить, что сделано это было намеренно!
На этом Смотритель (и его начальство) счел Проект завершенным. Почти. Он еще трижды накоротке возвращался в Лондон в тридцать втором, шестьдесят третьем и восемьдесят пятом годах. Он не объявлял никому о своих появлениях…
(да и кому объявлять-то? Уже в шестьдесят третьем никого из его знакомых не было в живых)…
он лишь проверял: вышли ли вовремя в свет Третье Фолио, Четвертое и Пятое.
Вышли.
Механизм Игры, запущенной в пятьсот девяносто третьем году, действовал исправно…
А тогда, в июне двенадцатого, они съездили в Бельвуар, навестили больного Роджера Мэннерса, пробыли там два дня и уехали в Лондон. Через малое время после их визита Роджер скончался, но графа Монферье на похоронах не было. Саутгемптон писал ему во Францию, в Лангедок, но почта шла долго, разве успеешь!
Смотритель не избавлялся от своего дома до последнего: до двадцать третьего года, до выхода Великого Фолио. Два или три раза в год он появлялся там и встречался с друзьями. А в тот вечер, когда они все вернулись из Бельвуара и граф Монферье ночевал в доме, он нашел у себя в спальне на подушке конверт со знакомым корявым почерком.
Крикнул Кэтрин:
— Откуда это здесь?
— Три дня назад мистер Шекспир занес, — ответила постаревшая, но по-прежнему быстрая и бодрая помощница графа. —
Вы тогда, помнится, разминулись, ваша светлость. Вы с утра уехали к его светлости графу Саутгемптону, чтоб, значит, вместе отправиться в Бельвуар к его светлости графу Рэтленду, а мистер Шекспир заходил попрощаться и конвертик-то оставил. Я его вам на постель положила. Я что-то неправильно сделала?
— Все правильно, — ответил Смотритель. — Спасибо, Кэтрин.
Они разминулись.
Смотритель мог хотя бы попрощаться с… с кем?., с Объектом?., с подопечным?., с другом?.. С тем, с другим, с третьим. А еще точнее — с частью собственной жизни. Ибо каждый Объект каждого Проекта Службы — частичка жизни Смотрителя, а Уилл Шекспир — слишком большая часть, чтоб автоматически, как и положено спецам Службы, вычеркнуть ее не из памяти, но из души.
А Смотритель чересчур сентиментален, это его недостаток.
Хотя почему чересчур? Ведь он мог потешить свою сентиментальность и доскакать верхом до Страдфорда…
(дорога-то недлинная)…
повидаться с объектом-подопечным-другом: за почти четыре года до смерти Уилла хоть раз-то мог бы?.. А не стал. Значит — отличный специалист, Служба должна гордиться.
Она и гордилась…
Смотритель разорвал конверт и вынул оттуда лист. Развернул его. Там был сонет. И надпись сверху: «Напамять другу Франсуа».