Почти луна

— Ты с ним закончил? — спросила я, показывая на ружье подбородком.

— Я могу надеяться, что ты не расскажешь об этом матери? Ружья ее отца очень дороги ей, и я не хочу, чтобы она знала, что я с ними вожусь.

— Ты же сказал, что чистишь их.

— Верно.

Он кивнул в знак согласия с самим собой, но его слова меня не убедили.

Я не могла заставить себя отойти от двери и приблизиться к нему. Мне всегда было странно видеть его в мягкой пижаме и махровом халате. Он вставал и одевался раньше меня и переодевался в пижаму уже после того, как я отправлялась спать. Изредка, когда он представал передо мной в подобном виде, я терялась. Он переставал быть отцом, которого я знала, и становился скорее конченым человеком, появляющимся время от времени с тех пор, как мне исполнилось восемь.

Он взял ружье, вернул его на стойку и защелкнул зажим, который фиксировал приклад.

— Когда-нибудь я постараюсь убедить твою маму избавиться от них.

Он подошел к изголовью постели, взял апельсиновый сок и выпил весь стакан одним махом.

— Давай я провожу тебя в постель.

Мы вышли в коридор и прошли на мою сторону дома. Я легла на свою двуспальную кровать.

— Как насчет «взмаха»? — спросил он.

И хотя этот обычай мы оставили много лет назад, я кивнула. Что угодно, лишь бы отец подольше оставался в комнате. Что угодно, лишь бы снова сосредоточился на мне.

Выключив душ, я услышала, как Джейк разговаривает в спальне. Я замерла и, пытаясь подслушать, думала о приходе миссис Касл прошлой ночью, о том, как вода сочилась из губки и бежала по моей руке, пока не достигала локтя, как капли падали с меня обратно в миску мыльной воды.

— Не знаю, сколько еще.

Я потянулась к пушистому белому полотенцу, висевшему на вешалке. Три года назад в набеге на торговый центр я купила полдюжины таких. Три для меня и три для матери. Тогда мне пришла в голову мысль, что если мы будем пользоваться белоснежными полотенцами, то внезапно станем более солнечными личностями, яркими и счастливыми, отчаянно чистыми.

— Просто корми их «Сайенс дайет» и нормальной едой в выходные. Грейс любит говядину, а Мило — барашка с рисом.

Он говорил со своей собачьей няней. Сообщал факты.

— Да, ты же знаешь, я все тебе возмещу, малыш. Просто одно старое дело, и я пока не могу уехать.

Я увидела себя обернутой покровом лжи.

«Старое дело».

Услышала, как он прощается, гудки в трубке. Я умудрилась сохранить хорошую форму, но тем не менее понимала, что в глазах всего мира, не только Джейка, я, несомненно, «старое дело». Я привыкла обращаться со своим телом как с механизмом, и ради работы, и чтобы не сойти с ума. Одновременно все больше физического ухода требовалось матери. Распорядок шел на пользу нашим отношениям. Привычки утешали лучше любви. Наверное, миссис Касл была несколько обескуражена, обнаружив, что я поддерживаю кутикулу матери в превосходном состоянии и полирую костные мозоли, пока обернутые ступни лежат на стеганой скамеечке для ног, а также, что я до сих пор потакаю вере матери в кремы от целлюлита. И это в ее-то восемьдесят восемь лет!

— Твою мать! Хелен! — услышала я вопль Джейка.

Открыв дверь, я увидела, что он держит косу. Я вынула ее из «зиплока» прошлой ночью, как будто она могла задохнуться.

— Что за… На черта ты это сделала?

Он казался шокированным этим обстоятельством больше, чем тем, что я убила мать.

— Мне нужен был сувенир, — сказала я. — Подарок на память.

— Я не могу… В смысле… О боже, — промямлил он.

Осознав, что именно держит в руке, он бросил косу обратно на мою незаправленную постель.

— Ты спала с этим?

— Я причесывала и укладывала ее каждую неделю. Я любила ее.

Стоя в полотенце, с мокрыми слипшимися волосами, я чувствовала себя униженной. Вспомнила, как мать уговаривала меня хоть чуточку поступиться своими принципами относительно отсутствия макияжа.

«Хоть капельку помады, ну пожалуйста», — сказала она, и в шкафчике моей ванной появились тюбики ярких цветов, которые она подстрекала меня купить: «Медовый иней», «Краснее красного», «Лиловая ягода».

— Мне надо одеться, — сказала я.

— Что нам с ней делать? Ты не можешь сохранить ее, — оторопело проговорил Джейк.

Коса лежала в смятых простынях.

— Знаю.

Стоя в полотенце на маленьком коврике у туалетного столика, я чувствовала себя перед ним так, как никогда прежде — уродливой. Мне хотелось позвонить Хеймишу.

— Я подожду тебя внизу. Там есть телефон? Я искал, но не смог найти.

— Там номер, который я дала матери.

— А это другой? — спросил он, показывая на маленький черный телефон на моем столе.

— Да, это Сара придумала. Внизу телефон стоит в баре, под подушкой. Сара называет его старухофон.

Мне никогда еще не приходилось стоять в собственном доме полуголой и объяснять свои поступки. По крайней мере с тех пор, как я начала прятать телефон и все такое.

— На нем еще написано о возможности, которой можно спокойно не пользоваться.

— Ты ведь знаешь, что я приехал помочь тебе?

— Да.

Едва он вышел за дверь, как мне полегчало. Я любила прятаться в темноте. Так любила, что предпочитала не понимать, что именно этим и занимаюсь все больше и больше. Скорчилась вместе с матерью у нее в доме и не обращаю внимания на шумный, буйный, требовательный мир. Даже с Натали в последнее время вижусь в основном в Уэстморе. Днем мы вместе едем в соседний «Бургер кинг», со стонами вылезаем из машины и пьем коричневую водицу, называемую кофе.

Подойдя к телефону, я позвонила ей домой, не думая, что буду делать, если она возьмет трубку. Но ответил Хеймиш.

— Алло?

Куда-то пропал голос.

— Алло?

Я повесила трубку. Мне хотелось отправиться в Лимерик на своей машине и снова трахнуться с ним.

Через мгновение зазвонил телефон.

— Я набрал «звездочку шестьдесят девять», — пояснил он. — Кто это?

— Хелен.

Он помолчал и эхом повторил мое имя.

— Доброе утро, Хеймиш.

— Когда я тебя снова увижу? — спросил он.

Мысль, пусть и обманчивая, что наши чувства взаимны, заставила меня улыбнуться, как будто я была вдвое его младше, а не почти в два раза старше. Я опустила подбородок, увидела свои накрашенные ногти и быстро посмотрела наверх. Напоминания окружали меня.

— Может быть, сегодня вечером, — предположила я.

— Буду ждать, — радостно откликнулся он.

— Обещать не могу. У меня много дел, но я постараюсь.

— Я буду дома, — произнес он и повесил трубку.

Когда Джейк начал покидать студию, которую мы устроили за драпировкой в гостиной, и выходить на мороз, я не стала задавать вопросов. Сперва он уходил на день и спешил домой в бледно-голубом «жуке». Машина тряслась до нашего временного факультетского жилья — сборного дома из гофрированного железа — и с шипением внезапно останавливалась. Мы жили недалеко от города, и я могла пройтись, если нужно было выполнить какую-то рутинную работу. Кроме того, мне надо было заботиться об Эмили и Саре. Он возвращался наполовину замерзший и взвинченный, говорил о льде на листьях и о том, как подземный ручей извивается у подножия дерева.

— И ягоды. Эти темно-красные ягоды. Если раздавить их, получится густая тягучая краска!

Я положила трубку и повернулась к косе матери, пульсирующей на постели. Конечно, хранить ее слишком опасно. Я взяла оранжевые ножницы из стакана для карандашей на туалетном столике и подошла к кровати.

В ванной я наклонилась над унитазом, присела, чтобы ни волоска не улетело прочь, и начала медленно резать косу на мелкие кусочки.

Для операции на толстой кишке ей сбрили все остатки лобковых волос. Укрывая ее по вечерам одеялом, я думала о том, что мы завершили полный круг.

— Все равно что возиться с огромным ребенком, — сказала я Натали. — Когда у нее нет сил воевать, она попросту наваливается на меня, как будто мы не сражались друг с другом полвека.