Страница 145 из 147
Если это правда – а это – правда! – то никто, нигде и никогда ни от кого не зависит: каждый живет по собственным законам, соотносясь со всем окружающим так, как считает нужным.
Умная Эльза обвела глазами всех присутствующих – отдельно задержавшись на каждом и дольше всего – на Рединготе, импульсивно подавшемся вперед.
– От монументальной композиции «Никогда и ни при каких обстоятельствах не забудем мать родную», сегодня украшающей Национальный парк в столице Японии, у меня сохранился на память один коробок спичек… может быть, последний из коробков, оставшийся на этой земле. И я употреблю его так, как считаю нужным только я. Я докажу Вам, что ничто и никогда на этих страницах не зависело от автора настоящего художественного произведения, ибо и само это художественное произведение – фикция. Фикция, существующая лишь в нашем сознании. – Умная Эльза быстро достала спичечный коробок из кармана кимоно и вынула из него одну спичку. – Этой спички достаточно для того, чтобы все исчезло – как не было. И… довольно тешить себя мифом о том, что рукописи – не горят.
Зал оцепенел.
Умная Эльза чиркнула спичкой, поднесла ее к коробку.
Марта прижала к себе Татьяну и Ольгу и, прикрыв ей глаза ладонью, зажмурилась сама.
– Смотреть! – хрипло крикнул им обеим Деткин-Вклеткин. – Иначе вы никогда потом не простите себе, что в этот момент глаза ваши были закрыты!
Как уж Деткин-Вклеткин успел уложиться со всем сказанным в ту секунду, которой хватило на то, чтобы разноцветное кимоно и все вокруг превратилось в костер… по-ня-ти-я не и-ме-ю.
ГЛАВА 40
Повествовательное начало достигает своего абсолютного конца
Настоящим художественным произведением может считаться только сожженное художественное произведение. В известном смысле настоящесть художественного произведения и его сожженность даже являются синонимами, ибо сожженность придает литературному целому особую завершенность и дополнительный вес в глазах как современников, так и потомков. Прямо сердце радуется – только представишь себе невзначай брошенные фразы типа: «Вы читали последний – сожженный – роман такого-то?», или: «Меня в его – сожженном – романе особенно потрясло то…», или: «Как сказал писатель в своем – сожженном – романе…» – и т.п. Причем даже не обязательно, чтобы писатель действительно так и сказал: сожженное произведение порождает вокруг себя множество разных легенд. Со временем ему может быть приписана чуть ли не вся мудрость этого мира. В сожженном произведении нет недостатков, сожженное произведение всегда считается самым проникновенным из написанного (имярек), у сожженного произведения нет конкурентов на литературном рынке…
Обо всем этом автор настоящего художественного произведения знал всегда, но никогда не говорил… – да и зачем? Как, о мой читатель, выглядел бы для тебя процесс приобщения к сожженному, то есть более не существующему, тексту? Хватит с тебя – причем позарез хватит! – уже и того, что ты знакомился с творчеством покойника.
Впрочем, литературные критики, вне всякого сомнения, скажут: «Идея сжигать написанное не нова», – и, разумеется, упрекнут автора в плагиате, ибо – по большому-то счету – плагиат это и есть. Действия – они ведь тоже предмет собственности. Отхвати я сейчас себе, например, ухо перочинным ножом – управление по авторским правам тут как тут: пла-ги-ат! И правильно, между прочим. Если уж тебе в начале XXI века приспичило что-нибудь перочинным ножом отхватить, то… вон сколько на тебе свободно болтающихся органов, на которые никто не претендует! Отхвати один такой – и запечатли себя на холсте: дескать, автопортрет с отхваченным органом. И будет у тебя на данный, отдельный, орган авторское право.
Но это я, конечно, так… к слову. Конкретно – к уже неоднократно употребленному мною слову «сожженное». Признáюсь честно, я поначалу хотел было и жанровый подзаголовок такой дать: «Настоящее художественное произведение (сожженное)». Но, убоявшись справедливой критики литературных критиков, воздержался: я и вообще воздержан, ибо мертв. А для себя решил, что не буду рассказывать о намерениях Умной Эльзы раньше времени. Пусть, дескать, повествовательное начало само достигнет своего повествовательного конца.
На золотом пепелище сидели (в порядке алфавита, который, по справедливому, как смертный приговор, замечанию некоего, тоже давно покойного, лингвиста, есть упорядоченный беспорядок): Ближний; дети разных народов; Деткин-Вклеткин; Кикимото; Кунигундэ; Марта, она же Зеленая Госпожа; Мать Кузьки; Редингот, он же не фунт изюма, он же Японский Бог; Случайный Охотник; Сын Бернар; Татьяна и Ольга; тридцать девять кузнечиков своего счастья и Хухры-Мухры. Все они сидели перед небольшой горсткой пепла, которая недавно еще умела плакать и смеяться, за что, в частности, считалась Умной Эльзой, таковою и будучи. А больше в компании никого не было – и отсутствующий отныне в структуре литературного целого автор настоящего художественного произведения подчеркивает это со всей присущей ему ответственностью.
Они сидели в порядке алфавита и разговаривали.
– Главная ошибка в чем… – вздыхал Случайный Охотник, поигрывая ледорубом, все-таки вынесенным им из пламени, – не следовало соглашаться выкладывать Абсолютно Правильную Окружность именно из спичек. Я просто нутром чувствовал, что опасность возгорания художественного целого всегда незримо присутствовала поблизости…
– Можно подумать, у нас был выбор! – усмехнулся Редингот. – Можно подумать, выбор вообще когда-нибудь есть… Вы вон хоть у Кикимото спросите!
– Причем тут Кикимото?
– А притом, что ему Купол Мира из яичной скорлупы строить пришлось… игнорируя аллергию на яйца! – Редингот покачал головой.
Над золотым пепелищем всходило солнце.
– Мама с папой, – тихо спросила Татьяна и Ольга, – откуда дети берутся?
– Из головы, – ответил за маму с папой Хухры-Мухры. – Все берется из головы, детка…
– Ты не мама с папой, – поставила эскимоса на место Татьяна и Ольга. – У тебя сколько деток?
– У меня нету деток, – сознался Хухры-Мухры, знобко кутаясь в местами прожженную парку.
– И в голове нету? – уточнила Татьяна и Ольга.
– В голове есть, конечно. Мальчик и девочка.
– А когда ты их оттуда выпустишь?
– Когда созреют, – сказал Хухры-Мухры.
Татьяна и Ольга задумалась.
Пристально глядя на горстку пепла, Марта сказала:
– По-моему, пепел шевелится…
– Ветер… – отозвался Ближний. – Скоро ветер разнесет эту горстку по свету… Что же делать, что же теперь делать? Она была бы такой прекрасной, наша Окружность!
– И такой… абсолютно правильной! – всхлипнула Мать Кузьки.
– «…безупречная кривая… причем в самом высоком и торжественном смысле этого слова», как написала когда-то Вам в Париж Умная Эльза… помните, Редингот? – спросила Марта.
Редингот кивнул.
– В Токио она читала твой ответ вслух, вися в воздухе в миллиметре от асфальта, – вздохнули тридцать девять кузнечиков своего счастья, расположившиеся вокруг отца и бога. – Правда, тогда еще все мы были адвокатами и многого не понимали. Но слова из твоего письма запомнили – насчет того, что не геометриею заняты лучшие умы многострадального человечества, но музыкою…
– Без Умной Эльзы мы никогда бы не осознали бы ни этого, ни… – Редингот осекся.
14