Странное это ремесло

— Смотря каких…

— Обыкновенных… Хороших… Просто вы не знаете, где искать… Покупаете в больших магазинах, где вас, естественно, обдирают как липку.

— А как вам удавалось при скромном жалованье библиотекаря идти на такие расходы?

— Видите ли, я полиглот, вот и открыл маленькую переводческую контору — перевожу разные документы. Это дает мне некоторый дополнительный доход.

Затем он опять вернулся к тому, с чем пришел:

— Так что вы скажете по поводу моего предложения?

— Вы сами понимаете, что я ничего не могу сказать, пока не увижу книг.

— Как же вы их посмотрите? Ведь это целые горы. Даже в переводческой конторе их набралось несколько тонн, и хозяин помещения грозится выгнать меня, потому что по моей милости у него якобы может провалиться пол. А дома? Комнаты, подвал, чердак — все забито и завалено книгами. Как же вы их посмотрите?

— Не беспокойтесь, — сказал я. — Я не стану их разглядывать по одной. Но хотя бы кину взгляд.

В конце концов он уступил, но с таким видом, будто уступал капризу. Видимо, характер книг для него не имел никакого значения. А после того, как я увидал сами книги, у меня уже не осталось сомнения на этот счет.

Контора, о которой он упоминал, помещалась на улице Ришелье. Это была сырая, темная комната, половина которой была завалена горой книг, от которой пол ветхого здания и впрямь мог провалиться. Не было никакой нужды перебирать их одну за другой, чтобы понять: передо мной груда хлама, внушительная только своими габаритами.

Тем не менее, чтобы быть чистым перед собственной совестью, я побывал у собирателя и дома — в маленьком одноэтажном домике на окраине Парижа. Хозяин ограничился тем, что показал мне только одну из своих комнатушек, где книги лежали в связках или просто бесформенными кучами. Я порылся наугад — там были подержанные учебники, устаревшие технические пособия полувековой давности, статистические ежегодники довоенных лет, проза и стихи безвестных или давно забытых авторов, разрозненные тома многотомных исторических трудов, руководства по выращиванию цветов, нравоучительные книжонки, выпуски бульварных романов и бог весть что еще. Среди всего этого хлама иногда попадался случайно затесавшийся томик, имеющий хоть какую-то, пусть скромную, ценность. Возможно, что, имей я терпение и время, чтобы перебрать десятки тысяч книг, что хранились в подвале и на чердаке, мне удалось бы выудить несколько десятков таких томиков, но гораздо быстрее и дешевле было бы купить их у букинистов.

— Боюсь, что большая часть ваших книг не представляет особого интереса, — сказал я, подбирая самые мягкие выражения.

— Лично для вас — да, — последовал невозмутимый ответ. — Но любая книга имеет какую-то ценность. Любая, без исключения, может оказаться кому-то нужной. Если, например, Французская национальная библиотека собирает все, что выходит, не понимаю, отчего Софийской не делать того же. Я в своих покупках руководствуюсь именно таким объективным и научным подходом, а не субъективными вкусами. И поэтому покупаю все подряд. Абсолютно все. Без отбора и пристрастий.

Я пообещал подробно написать о его предложении в Софию и обещание свое выполнил, но ответ пришел в точности такой, какого я ожидал, то есть негативный. Впоследствии я узнал, что мой библиотекарь, несмотря на свои патриотические декларации, уже обращался с аналогичными предложениями в другие посольства. Допускаю, что и после нашего отказа он продолжал обходить одно посольство за другим так же, как он обходил лавку за лавкой.

Иногда я встречал его на рынках подержанных вещей в парижских предместьях. Он шел неторопливым, широким шагом, держа под мышкой свернутый пустой мешок или же волоча на спине тот же мешок, но уже набитый книгами. Он издали, коротко кивал мне, а чаще притворялся, будто не видит, и спешил скрыться — опасаясь, должно быть, что я последую за ним и обнаружу те источники, откуда он черпает свой обильный и такой дешевый товар.

Однажды я и впрямь шел по его следам, хоть вовсе не затем, чтоб его выслеживать. Это произошло на прославленной «Фуар а ла феррай», ярмарке металлических изделий, которая бывает каждую осень и каждую весну и продолжается целую неделю.

Эта ярмарка занимает целые километры посередине широкого проспекта, начинающегося от площади Бастилии. Тут, собственно, бывает очень мало изделий из металла и очень много самого разнообразного антикварного товара, от всякой дребедени по нескольку франков за штуку и вплоть до драгоценностей и мебели стоимостью в сотни тысяч. Я шел среди старья, выставленного на продажу в сборных палатках, на лотках или просто на тротуаре, и думал о том, как богато, разнообразно и заманчиво выглядит все это издали и как, подойдя ближе, неизменно убеждаешься в том, что тут есть все, кроме того, что ты ищешь. Бронза оказывалась безвкусицей эпохи сецессиона, картины — посредственными копиями или любительскими экзерсисами, африканская скульптура — образчиками серийного ремесленного производства.

Пока я размышлял над этим, окидывая беглым взглядом товар, библиотекарь шел метрах в двадцати впереди меня, и было трудно потерять его из виду, потому что он возвышался над толпой на целую голову. Так же, как и я, он время от времени останавливался, пока мы наконец не оказались рядом и не столкнулись — естественно, там, где было особенно много книг. Над несколькими высокими грудами висело на жердочке объявление с лаконичной надписью: «Десять франков за том». Заметив меня, библиотекарь повернулся ко мне спиной, словно для того, чтобы помешать мне подойти к этим грудам, но я прошел дальше к нескольким полкам, на которых букинист разложил товар подороже. Видимо, это несколько успокоило моего знакомца. Присев на корточки, он стал рыться в развале.

— Могу дать по пять франков за штуку, — услыхал я чуть погодя его голос.

— Пять франков? Да сейчас газета стоит двадцать, приятель, — ответил букинист.

Потом, после короткой паузы, продолжал:

— А сколько вы возьмете томов, если я отдам по пять франков?

— Сколько войдет в мешок. А завтра приду еще.

— А-а, тогда ладно. Тогда берите! Себе дороже возить этот мусор туда—обратно.

Между тем книги, выставленные торговцем на полках, тоже были мусором, и я отошел к другому букинисту, метрах в десяти от этого разложившему на нескольких стойках толстые папки, которые — во всяком случае издали — выглядели многообещающими.

Все еще просматривая гравюры, я увидел, как библиотекарь вскидывает на спину тяжеленный мешок и, медленно, неуклюже ступая, направляется в обратный путь.

Быть может, все у него началось с безумного плана обеспечить себе хорошую ренту с помощью десятков тысяч томов, лишенных всякой ценности. А возможно, наоборот — он стал собирать книги день за днем, мешок за мешком, и лишь потом у него в голове засела безумная идея-мираж. Как бы то ни было, эта страсть завладела им настолько, что он, наверно, до конца своих дней будет собирать потрепанные книжицы с той же неутолимой алчностью, с какой скупец собирает червонцы. То был конец пути, дно пропасти, финал деградации личности — собирательство ради собирательства, поэтизация хлама, ставшего объектом коллекционерской страсти.

Тем не менее субъективно этот человек был по-своему счастлив, и жизнь его была по-своему осмысленной, хоть и благодаря бессмыслице. Его старое сердце так же замирало от восторга, как у того, кто коллекционирует античные статуи или шедевры живописи. Возлюбленный блистательной красавицы не обязательно счастливей человека, влюбленного в некрасивую и глупую женщину.

В течение всех тех лет, что я исхаживал Париж вдоль и поперек, мое увлечение коллекционированием в большой мере подогревалось и мыслью о том, как отлично я размещу свои находки по возвращении в Софию. Должно быть, я просто-напросто забывал тогда об истинных габаритах своей квартиры, потому что, когда наконец вернулся домой и привез свои ящики с таможни, выяснилось, что нам негде повернуться.