Страница 86 из 99
И стрелять. Чужими руками.
Могут на это «принимающие стороны» и не пойти. А то и попросту перестреляют. Так, на всякий пожарный. Чтоб не разводить и не культивировать внутри собственного стана потенциального врага. Уже сам факт их существования под носом у не терпящих чужаков национальных меньшинств, копящих, видимо, силы для собственного рывка вперед, для них — красная тряпка быку. Ходит полковник там буквально по лезвию ножа. И то, что их до сих пор не смяли, говорит лишь о том, что тому же кавказскому народу они пока недосуг. Есть дела поважнее, наверное.
Потому не пойдёт он на поклон ни к кому, как и топать войной на эти новые «государства» у него тоже штаны порвутся. Не одолеть столь малыми силами. Не жить же им простыми грабежами пограничных территорий?
Типа, — «наскочил-украл-смылся». В один день там тоже соберутся, да накостыляют так, что из жоп обитателей части ещё долго будут сиять перламутровыми отблесками собственные погоны. И при любом раскладе тогда для тех из них, кто уцелеет или сдастся — рабство. Столь естественное всегда в тех краях. Свекольно-помидорные плантации, каменоломни, сортиры, коровы, навоз… Всё на кругах своя.
И не убежать им от этого тогда.
Значит, выход только один: душить и давить своих. Двигаясь сюда, в «родные» края. Всё просто и понятно. Ничего нового он не изобрёл. Всё, как всегда: «бей своих, чтоб чужие боялись». Только тут добавлен нюанс, — чтобы свои ещё и кормили, к тому же, проникаясь под дулом «любовью и уважением». Преданно заглядывали при этом в глаза, вертя заискивающе хвостиком…
И кланялись ниже. Потому и побеждали мы в своей истории всё чаще своих же. А не внешних врагов. Своих, опять-таки, всё ж безопаснее. А внешние… — ну, те ведь могут и кредитов не дать, и от ЕЭС отлучить. И в довесок надавать по загривку.
Опять же, — Америка всегда на нас за нашу внутреннюю и внешнюю политику в СНГ так сильно ругалась… А в стране ведь много людей, у которых вдруг много миллиардов долларов завелось. Не выкидывать же им их? А жить им потом как, олигархам нашим? Да деткам ихним? На рубли поганые, что ль?! Да на зарплату, подобную нашей? Низзя, они ведь наше «живое национальное достояние»! Вместо разворованного материального. Вот и давайте лучше «своим», то есть простым, как следует, насуём?! Не армией, так репрессиями да тюрьмами. Чтоб не гавкали. Их ведь у нас много! Перебьём, сколь сил хватит, так ещё столько же останется, да ещё народятся…
Возможно, кто-то скажет, — и с чего бы это нам, дуракам, было лезть первыми в логово такого дракона, будить лихо? А ну, как выскочит, да пойдут клочки…
Во всяком случае, подобные доводы я слышал и среди народа. И до того, как «камень пал из рук небес», и после. И среди своих, и среди новоприбывших, — теперь уже МОИХ, — людей. Как-то, как само собой разумеющееся, Мурат «перепоручил» заботу и делегировал ответственность за своих мне. Понимая, что в моём дворе командовать ему не уместно. И при этом подчинялся наравне с остальными. Словно так всегда и было. И своих в порядке строгом держал.
По поводу предстоящей нам войны звучали разные предположения и сомнения. Включая те, что солдаты сами разбредутся, или что часть их потом как-нибудь точно прихлопнут чужаки из горных «стран». Для того, чтобы исключить недопонимание нашей «миссии», мне пришлось произнести очередную речь. Где я и привёл все эти доводы.
Мурат со своими «кунаками» меня полностью принародно поддержал. Можно отметить, не в последнюю очередь именно его мнение, мнение человека, будучи самому мудрым, слушающего и уважающего другого «мудрого», помогло мне склонить на свою сторону всех. Должен сказать, народу очень, даже чересчур, не понравилась идея о рабстве у разнузданного вояки. Поэтому у меня более не было проблем. Более того, люди прониклись идеей независимости, что иногда почти так же ценно, как желание быть ежедневно сытым. Ибо выбор у нас был невелик.
Никто не станет кормить раба, да ещё и досыта. Поэтому его пристреливают, чтоб не разъедался шибко…
Когда массы это осознали, они взревели так, что мне на миг показалось, что услышавший это полковник точно рухнул у себя в кабинете со стула. Я понял, что пока будет жив хоть один из этих солдат, в гневе воздевший оружие к небу, и пока сможет рожать и воспитывать мужчин каждая из присутствующих здесь женщина, нас никому не взять.
Нет, не взять!
Это не они, а мы пойдём к ним с огнём и мечом, невзирая на мудрость старой пословицы. И будем сражаться до тех пор, пока полностью не станет на свете одной из сторон. Я вновь, в который уже раз, отправлял кого-то на смерть. В этот раз — всех. Но лишь сегодня я чувствовал, что веду туда людей, почти желающих её, — в случае провала, — не меньше, чем свободы. За которую они были готовы заплатить свою страшную Цену. Великую цену за право БЫТЬ.
За право возлюбить себя, за право возлюбить ближнего. Возлюбить так, чтобы не дать никому такого права: умереть в оковах. «Нас ждёт огонь смертельный, и всё ж бессилен он. Сомненья прочь, — уходит в ночь отдельный десятый наш десантный батальон»…
Косая, ну-ка, вспомни: тебе не слышалось этих слов, никогда? Э-э, да тебе и не снились такие расценки… Ты слышишь?!
V
Свет под потолком мигал и вспыхивал от тусклого к нестерпимо яркому, моментами непереносимому. Генераторы, прожорливые и шумные, давно и настойчиво требовали остановки и полного ремонта. Их изношенные за этот год двигатели и электрические детали наотрез отказывались выдавать и поддерживать на должном уровне прежнюю расчётную мощность, несмотря на постоянные усилия бригады полуживых механиков. Уже сейчас они, — и генераторы, и их обслуга, — напоминали команду общества инвалидов, из последних сил делающих хозяину требуемую работу. Ещё месяц, от силы два, — и они замолчат, умрут. Уже навсегда.
Потому как их нечем будет оживить ни в этом, ни, возможно, в следующем годах. И, что даже более вероятно, в этом мире — уже никогда. Ибо, где взять нужное для замены узлов, теперь никто себе не представлял. Всё, что имелось для этого когда-то на складах, было использовано ранее и в других, более приятных, целях. А именно — было кем-то украдено и с выгодой продано состоятельному населению региона. Скорее всего, владельцам бывших государственных, а затем и частных горных баз, на которых тоже стояли «наследные» отечественные генераторы.
Это случилось ещё до того, как это, как его называли, «барахло», стало действительно нужным. Ещё когда было электричество, прибегающее в часть по упорно молчащим теперь покосившимся или упавшим в расщелины и водные потоки столбам, казалось абсурдным, что когда-то придётся долго жить, не видя удовлетворения заявок.
Потолок в углу медленно, но неуклонно протекал, и теперь его прежде белоснежное покрывало окраски поросло щедрой рыжеватой бахромой наступающей на здания плесени. Под капающую сверху воду недавно поставили ржавое ведро, снабдив его куском косо спущенного ко дну пластика. Сделали это после того, как хозяина кабинета стало выводить из себя настойчивое бульканье падающих капель.
Теперь звук, падая на пластмасс, превратился в глухое шлёпанье босых детских ног по деревянному полу. Эти тупые, однообразные звуки в напряжённой тишине тоже нельзя было назвать естественными и приятными, но с ними ещё можно было хоть как-то мириться.
Седой, высокий человек, облачённый в слегка мятый китель, но не утративший стати и выправки, сидящий за огромным, начинающем разбухать от сырости столом, рассматривая что-то в этом рваном свете.
Остывающий «силосный» чай без сахара и в «железнодорожном» стакане.
Пачка вонючих, отсыревших сигарет и тупоносый пистолетик.
Вот и все предметы обстановки, кроме стула, на котором человек сидел, и разложенного перед ним листа карты местности. Всю мебель часть давно пустила на дрова и дополнительное обустройство тех двух небольших казарм, в которые с наступлением холодов плотно сгрудились постоянно мёрзнущие люди.