Страница 63 из 99
Не копить, не возвышаться, не подавлять, не сиять и не царствовать. Просто быть и дышать.
Уверен, что в свои последние мгновения даже «каста неприкасаемых» была согласна на простое зябкое сидение у пещеры в одних застиранных панталонах и с горсткой прелых орехов на клочке газетки перед собой.
Когда большее Зло разом перебило хребет меньшему, регалии, счета и суммы перестали играть роль. Какую бы то ни было роль.
У того, кто запасал впрок не доллары, а газеты; не золото, а сухари, шансов к дальнейшему сидению у Костра Существования было непомерно больше. Поскольку, в отличие от эфемерных и виртуальных стоп банкнот на счету, пожелтевшая «Российская Газета» или «Комсомолка» в условиях полного «бамбуччи» имеют более реальную шероховатость и зрительность сложенного в углу штабеля. И пользу, несравненно большую.
Одним словом, — большинство тех, кто всю свою никчёмную жизнь стремились и мечтали оказаться выше, вдруг оказались вместо Олимпа на «прокрустовом ложе» Великой Ревизии. И получили свою «меру».
Жадность, склонность к накоплению тоже имеет разные мотивы, причины и следствия. Я действовал исключительно в целях Дальнейшего.
Приобретая вместо «Гуччи» и «Прада» про запас камуфляж, аккумуляторы, керосин, зубной порошок, генераторы, носки и рабочие ботинки. Вместо «Мерседеса» — прибитый жизнью джип восьмидесятых, но рамный и полноприводный. Покупая не икру и омаров, а перловку, кукурузу и пшено. Не летая по Ниццам, а суша зелень, хлеб, фрукты, овощи и мясо сутками напролёт в конвекционной печи, как проклятый.
Потому как присутствующая на столе миска горохового супа и каши с тушенкой, пусть она даже будет из хрящей вечномёрзлого мамонта, оказываются на поверку куда вкуснее и полезнее несуществующих ныне лобстеров.
Правда, раков, и довольно здоровых, и у нас скоро будет очень много. Эта гадина неплохо переносит смесь солёной и пресной воды. Поэтому в районе Азовского побережья мы скоро наловим их полные кузова. Если сможем потом найти в себе силы их хотя бы сварить, не то чтобы съесть.
Когда утонул «Нахимов», население Побережья несколько лет толком не ело и не покупало местной морской рыбы. Мы никак не могли преодолеть в себе предубеждения в том, что вся без исключения, она питалась размытыми останками тел, которые так и не смогли достать из затонувшего теплохода.
Честно говоря, — и из этих побуждений тоже, — я, как чокнутый, боролся за выживание и своих доморощенных карасей. Знаю я несколько мест, где рыба так и не попробовала трупов, но в целях экономии топлива мы в ближайшее время поедем туда лишь раз-другой, на нерест. Когда рыбка будет ловиться в таких количествах, которые позволят нам и запастись, и пополнить собственные угодья ею, — живой и готовой к икромёту. Через полгода в моём пруду им уже будет негде и повернуться. Поэтому с той недели половина населения Базы будет копать рядом большой второй, — выростной, и третий, — нагульный. Потому как площадь зеркала моего водоёма уже крайне мала.
До того, как всё дерьмо мира нежданно рухнуло нам на голову, наличие воды при доме доставляло некоторое неудобство. Туда начинались стягиваться и пытаться счастливо обживаться нахальные комары, москиты и прочая кровососущая тварь. И только вмешательство какого-то немецкого препарата позволяло выселять их с позором надолго. В этом хотя бы году, надеюсь, этой дряни к нам не налетит. Хочу верить, что вымерзло практическое большинство.
Иначе просто не знаю, чего нам среди этих новорощенных болот и ждать…
…Как только Маришка, — корова Мурата, — переступила ворота Базы, и без того счастливый ранее Карпенко уже просто обезумел. Пораспихав, куда пришлось, кудлатых баранов и кур, посадив вместе нутрий и кроликов, Карпенко кинулся к вожделённой яловой, и уже ничего вокруг более не видел.
Куры душились в каком-то ящике, нутрии яростно задавали перцу кроликам, из загона летел пух, а он всё таскал и таскал за рога несчастную беременную корову из одного конца двора в другой, всё не зная толком, куда б её получше пристроить. И хотя баз для неё давно был уже готов, Карпенко трижды уже громогласно и во всеуслышание требовал ото всех его разобрать и перенести на другое место. Дескать, корове там то будет грустно, то оттуда плохой вид, и доиться она от этого будет плохо.
В результате за ним бегало по пятам ещё несколько человек, исправляя его хозяйские огрехи, царили гам и суматоха, а он умудрялся мешать всем и сразу, отвлекая и толкаясь с этим чудовищем на сносях всюду.
В конце концов, распоясавшегося не по-детски Карпенко явился урезонивать сам Чекун. Было странно и забавно видеть, что Чекун, будучи самым близким другом маленького кацапа, наводил на него какого-то суеверного ужаса. Вот и сейчас, — едва Чекун, оторванный по моей просьбе Шуром от какой-то работы, вошёл во двор, у Карпухи сразу появилась настоятельная потребность куда-то далеко и срочно бежать. Разом позабыв о корове, которая с облегчением уселась с размаху на задницу прямо в грязь, шумно вздохнула и протестующе заголосила. Карпенко же «резанул» по широкому замысловатому кругу. Уж по каким таким своим «срочным делам» он собирался, нам выяснить так и не удалось, потому, как суетясь безбожно и спотыкаясь часто, он всё-таки умудрился налететь, — и в этот раз, как и всегда, — прямо на спокойно дожидающегося его посреди двора Василия. Уперев руки в боки, Громозека стоял, с молчаливым интересом и неподдельным вниманием наблюдая, как ошалевший от избытка нервных мыслей Андрюша бегает по двору, падает, толкает и роняет всё на свете, старательно избегая смотреть на Василия, и будто не замечая его. Пробежав мимо Чекуна уже трижды и продолжая что-то бормотать, Карпенко собрался зачем-то метнуться в сторону входа в подвал, однако по неведомой и непонятной ему самому траектории ноги его сами собой описали некий полукруг. И, выделывая жутко замысловатые кренделя и дикие па, привели аккурат под пудовую ладошку Чекуна. Коей, выставленной вперёд растопыренной пятернёй, Андрейко и был ласково остановлен за серединку темени.
— Ой, Васятко…ты?! — Карпёнок вскинул на Ваську изумлённые глазки. Казалось, «пантомима невинности» Карпенко могло б обмануть кого угодно. Но только не Громозеку.
— Ага, родненький, цэ ж я! А то ж хто? Шо это ты туточки такось развовнувавси? Хлопци гуторят, шо ты тута прямо из шкирки изошов, так мени звав… В голос звав, казали… Так и кажуть, — шукав шибко тоби, мов…Та я ж это… и явився… Шо туточки у тоби за волнення, манэньки мий братику? — В то время, когда мы уже сползали на пол, не смеясь, а уже вскрикивая тонко, на «озабоченном» и «братском любящем» лице Чекуна не дрогнул ни один мускул.
Вот уж играет, с-с-собака!!! Ржать больше не было сил, а Чекун едва только начал.
Всё время монолога он любовно держал Карпенко за щёки, сжимая их таким образом, что губы кацапа вытягивались «дудочкой», искательно и преданно заглядывая тому в глаза. Ну, ни дать, ни взять, — старший брат, прибежавший на ор обосравшегося в ежевике мальца.
— Э-эээ…я не…это… Васёк, та я ж тут… просто я тут по хозяйству…немного… — на еле ворочавшего языком Андрейку было нелегко смотреть.
— А-а-а, братику, так ты з коровкою тута чудишь?! — воссиял Чекун, от души прижимая полузадохшегося коротышку к могучей костистой груди. — Та мий маненький, вин з коровкою тут гукав…
— Так да ж! — просипел полузадохшийся Карпенко, ещё не понимая, куда клонит Чекун.
— Так шо ж я не пойняв сразу-то, братику?! Ты ж женився на ей, я ж забув!
— Ты чего, Вася… — Карпенко, поправляя сползшую шапку, оторопело смотрел на Громозеку, выпучив глаза.
— Так вот, братик. Раз женился ты на корове, положено невесту сразу — и прямо в дом! Негоже ей тута, во дворе-то, вдовствовать… Шо люди кажут?!
— Вась, ты што?!
— Слышь, идиёт, я что-то не пойму, — мы там для тебя девку сосватали или корову, что тут ты с нею всем башку задурил?! — взорвался Василий. — Ещё услышу про твою драную корову, про твои дурные «движения» здесь, клянусь, — спать тебе с нею рядом! За воротами, в поле! Прямо при корме чтоб были оба, да при выгуле! Ради этого я в колени Боссу упаду, а настою на своём!!! — орал, краснея шеей, Василь.