Страница 46 из 99
— Украинец, Карпенко?
Русое лицо с поблекшими на зиму веснушками расплылось в улыбке:
— Точно, товарищ Босс. Батька мой родом оттуда. Да и мама…
— А скажи-ка ты теперь нам, батька Карпэнко, шо мы по электричеству можем накуролесить в ближайшие месяцы? Ежли надыбаем необходимое оборудование? Сбацаете нам с Луцким Лёвой нечто вроде электростанции? Ну, навроде гидро?
Карпенко наморщил лоб, сдвинул на бритый затылок парящую на морозе вязанку и слегка почесал темя:
— А что ж нет-то? Ежли найдём, так чего ж нет? Сбацаем, стало быть, товарищ Босс… Я, правда, больше по простому железу. Эт вон Луцкой, — тот вон в тонких проводках. Но вдвоём — сбацаем обязательно.
— А мыло сварить или корову вылечить? Или пристрелить её, худющую? А может, мыло из неё именно и сварить? Тебе было б слабо?
Карпенко было воссиял и радостно залопотал, потрясённо прикрывая глаза, покрывающиеся мечтательной поволокой:
— А есть и корова у вас, товарищ Босс?! Ой, Божечки ж ты мий!!! Вот так дела! Я б сейчас заделал творожку Вам, маслица детишкам…
Затем, узрев прыскающего товарища, слегка испуганно посмотрел на меня, потом тоскливо перекинулся глазами на смеющегося Круглова, и выдавил:
— Ну…я это…попасти её, корову-то, смогу… Родит она коли там, на зиму корма — то если надо… Это я могу. С детства могу, товарищ босс! А вот лечить её, подлюку, та ещё и мыло щоб… Ну, увольте… ну, не можу я… — Карпенко, разволновавшись, перешёл на привычное ему «балаканье», разом позабыв «армейскую культуру речи». — Это Вы лучше вона к Чекуну. От вин вам и мыло, и брагу зварэ… И пристрелит ей, коли шо… — Карпенко перешёл почти на шёпот. Душа истинно крестьянского ребёнка тихо, но категорично протестовала против убийства столь ценного, столь полезного животного.
Я хохочу уже открыто. Недоумение на лице Карпенко сменяется несмелым выражением понимания шутки. Через минуту мы все, держась за животы, детально вспоминаем Карпенко его отчаяние при моей просьбе сварить мыло из несчастной коровы… Которой у нас ещё, к тому же, и нету.
…Этим вечером мы внепланово ели борщ. Со свежим мясом. Раздобрившись, я даже достал из заначки бутылку красного вина, при виде которого у новопринятых глаза полезли из орбит.
Балагур Чекун и немногословный Бузина клятвенно обещали привести к лету за рога пару коров из-за перевала, если с ними пойдут ещё пара человек поддержки.
Надо сказать, что у Карпенко сильный, певучий и берущий за душу тенор…
XIX
Первая осторожная и недолгая оттепель пришлась на мартовскую ночь. В воздухе словно что-то разлилось, и мы обнаружили, что снег под прорезиненными валенками вдруг стал будто ноздреватым и перестал скрипеть. На пару часов радостно напряглись и затрепетали сугробы и сосульки, готовясь пустить первые жалобные сопли. Природа притихла в ожидании чуда. Но, разочарованно вздохнув, вновь улеглась ждать укрепления позиций.
Налетевший, — сперва несмело, а затем всё решительнее, — норд-ост разметал несбыточные надежды на наступление весны по ранее утверждённому графику. В эту ночь несли караул я, Луцкий, Чекун и Пумба.
Честно говоря, меня усердно отговаривали. Предлагали отдохнуть. Стрескать лишнюю миску плова. Но мне просто захотелось провести эту ночь на свежем воздухе. Что-то ностальгическое скребло с вечера душу, и я испытывал какую-то потребность побыть одному, наедине с мыслями и воспоминаниями, смотря на мокрый, тихо падающий снег в дрожащем свете горящих костров.
Кружась и красуясь, крупные снежинки молча и героически погибали в огне, но не сдавались. Как будто задались целью победить, одолеть костёр, завалив его собственными слабыми телами…
С недавних пор мы не стеснялись жечь костры по ночам. Не то, чтобы мы открыто рекламировали своё безбедное существование, но какое-то невысказанное желание бросить вызов миру и усиленное новыми бойцами спокойствие заставило нас проявить себя чуть смелее обычного. Что само по себе было нам необходимо, потому как жить дрищущими от страха в собственных норках пугливыми сусликами что-то стало тяжеловато…
… Нельзя, наверное, сказать, что мир вокруг нас абсолютно вымер. Что лишь за нашим забором внутри продолжалась кипучая жизнь, что периметр моего двора станет новым центром мироздания, «откуда возрождённая цивилизация начнёт своё победное шествие», — разодетая в кукличное тряпьё и обутая в подвязанные проволокою сланцы.
Меня не оставляло ощущение, что не столь далеко всё же притаилась ещё чужая кровь, чужие сердца. Сердца, бьющиеся вразнобой с нашими, живущие другими ценностями. Живущие так потому, что у них всё сложилось иначе, чем у нас. Не так удачно. Или, наоборот, — у которых всё изначально было не так уж и плохо. Где-то в ночи ещё дышали и чутко вздрагивали человеческие существа.
…Несколько дней назад наши «командиры» (как прозвали мы Круглова с компанией) вместе с моими орлами, выдвинувшись на моём выкопанном ранее из герметичной бетонной «могилы», — схрона во дворе, — «УРАЛе», привели с превеликим трудом брошенный ими на границе разлива БМП.
Вывозившись отчаянно в грязи и вдоволь накопавшись лопатами, они сумели выволочь на свет божий и просевший агрегат, и нашу увязающую новёхонькую технику, на которой и прибыли выручать монстра. Не могу сказать, что «обновке» я жутко обрадовался, ибо жрёт оно покруче слона, но в его чреве обнаружился небольшой запас «стратегических» медикаментов, не задохнувшийся в пыли веков двигатель и вполне сносная броня. По крайней мере, кое-какое укрытие для мобильной группы от огнестрельного оружия мы приобрели. Будет на чём иногда наводить жути на каких-нибудь заезжих «команчей».
На этом достоинства «пожирателя соляры» заканчивались. Однако Чекун, словно нервная квочка, ходил вокруг него с тряпкой кругами, и разве только не порывался затащить его с собой в постель, как детвора плюшевого мишку. У каждого свои представления о жизненных ценностях… Видно было, что парень попросту сходит с ума по технике. А поскольку свои джип и грузовик мы потчевали в основном сами, он отдал себя служению бронированному идолу. А! Пусть его тешится! Зато это чудовище ни разу за время своего пребывания во дворе не покрывалось пылью и не требовало чьего-нибудь ещё ухода. Признав хозяином Чекуна, оно чуть ли не виляло хвостом при его появлении.
Думаю, дай Чекуну волю, он бы просто вдохновенно поил из тазика соляркой и поливал бы эту гадину ею каждые полчаса.
Теперь эта груда холодеющего металла жирно сияла крутыми боками в свете фонарей, глупо пучась глазами-фарами на происходящее.
…Вспоминаю раз за разом всё, что прочёл, о столь масштабно и в разных вариациях расписанных событиях подобного рода. И неужели я чувствую некую ревность, что ли, от того, что у нас всё происходило не так картинно?! Не столь напыщенно и пафосно. У нас не было ни горящих небоскрёбов, ни героических усилий спасти ближнего или культурные ценности страны. Ни миндальных неубранных рощ. Ни подвигов почтальонов и сенаторов, объединивших остатки нации для воссоздания всё той же вечно непобедимой Америки… Ни уцелевших тебе Москвы и Колорадо-Спрингс… Ну, не было у нас ничего такого, о чём можно в веках сложить сагу для ложек с оркестром или спеть под балалайку с органом героическую песню!
Всё было почти обыденно, почти затрапезно. Бахнуло где-то, полыхнуло, затрясло… Кто-то ринулся кому-то на помощь. Где-то пошла настоящая война за будущее человечества. А мы… Мы же здесь все просто тонули и убегали, как крысы.
Хм… А было ли иначе?! Хоть где-то?
Не так ли, — как у нас и не по-книжному, — было всюду, куда докатилась хоть одна худая горошина этого страшного «урожая»? И было ли хоть где-нибудь именно так, о чём стоило бы дёргать струны или портить ещё долго не восстановимую в производстве бумагу?!
Если реально разобраться, человек везде одинаков. В любой точке земного шара.
Вроде бы всё у нас пока хорошо. Куда лучше, чем могло бы реально оказаться. Но что-то кувыркается в душе, не даёт мне никак покоя. Кто тут скажет, — что ждёт нас, например, завтра? На сколько, на какое ведомое лишь ей самой время, старуха Смерть дала нам отсрочку до прибытия своего задержавшегося рейса?…