Страница 45 из 99
Между нами и ими, как новыми членами Семьи. Или же соседями? Что меня не совсем устраивало. На своём собственном дворе я не был намерен терпеть чьего-то стороннего авторитета. Пусть даже в их собственной кучке.
Если что — вручим обратно оружие, по паре сухарей на дорогу — …и мы снова по разные стороны. С правом прибить их, когда нам вздумается.
Отчего-то я уверен, что ребята это ох, как понимают…
Я, кряхтя от не отпускающей пока слабости, колорадским жуком забираюсь на помост вдоль забора.
— Круглов, будьте любезны, подойдите с людьми. — Я намеренно не говорю ему «со своими людьми». Всё, что здесь живёт, вошкается, сопит, жрёт, крутится и бегает по нужде, принадлежит мне. Даже гости. Даже их вонючие носки и драные тельники. К этому им придётся привыкать.
Все четверо разом поворачиваются и бодренько трусят ко мне. По ходу, понимание этого нюанса хлопцы обрели давно. И, как по команде, в спины бегущих синхронно развернулись стволы Вурдалака и Хохла. Вроде как из любопытства.
— Здравия желаем, товарищ Босс! — Круглов, высокий плотный парень лет двадцати восьми, полон серьёзности момента. Мне стоит некоторого труда не прыснуть.
— Здравствуйте, бойцы. Сразу доведу до сведения ваших нервных военных импульсов, что армейская субординация в её строе-парадном варианте здесь абсолютно неуместна. У меня нет ни привычных вам плаца, ни тумбочки дневального с флажком наперевес. Нет и придурковатого генералитета. Нету фуражек и соответствующих погон, как видите. Нет тупых смотров войск и изнуряющих парадов «по случаю». Здесь нет каждодневной идиотской муштры и общения на «так точно» и «никак нет». Здесь не обивают стены дурными плакатами и не красят травы. Вместо этого здесь много обычной работы. Тяжёлой и нужной. Зато здесь приветствуется искренняя дружба, взаимовыручка, преданность и дисциплина. И ещё один важный момент попрошу обязательно учесть. Босс — это не фамилия и не звание. Я не директор Мунглимской мыльной компании и не начальник деревенского ЖЭКа. Это скорее Положение. В связи с этим, прежде чем предложить вам стать равными среди нас я, как «босс», сперва предложу вам нечто другое. Я не стану рассыпаться перед вами в длинных речах и прочей ерунде, но по существу предложу вам абсолютно небольшой и деловой выбор. Или вы, — все и всё из вас, здесь присутствующих, включая ваших накормленных вшей и мешками висящие на вас латанные тряпки, — даёте клятву подчиняться только мне, признав меня своей высшей и единственной нынешней властью. И при этом признаёте моё исключительное право распоряжаться вашими судьбами. А если потребуется, то и жизнями, на общее благо Семьи. Как дали изначально мне это право те, кто уже окружает меня. Если вы становитесь членами семьи, о чём я сейчас и подумаю, эти же блага, как и право на защиту, станут распространяться и на всех вас. Либо в течение трёх минут вы, по одному, и празднично подняв, как на рок-фестивале, руки, выходите за ворота и тихо ложитесь лицом в снег. На расстоянии не менее пятидесяти шагов от ворот. Вслед за вами мы спускаем вам в мешке со стен ваше разряженное оружие и по половине магазина патронов на лицо. Один из вас подходит и забирает всё это. И после этого вы вольны идти, скакать, плыть или лететь синицей в любую нужную вам сторону. Предупреждаю: ваше решение не должно быть продиктовано отсутствием у вас альтернативы, а быть предельно искренним. Ибо я чувствую фальшь даже в скрипе открываемой двери…
Ни словом, ни жестом мой монолог не был прерван. На лицах не дрогнул ни единый мускул. И это тоже сказало мне о многом. Когда человек выслушивает собственный приговор с каменным выражением сопатки, это может значить только одно, — он не трус и достоин уважения…
— И ещё, — любая попытка выражения недовольства хоть здесь, хоть за воротами, или угроза вашего нападения, будут служить нам сигналом к вашему немедленному и полному физическому уничтожению. Других предложений или каких-то «взаимоприемлемых», как модно говорить, компромиссов и торгов, здесь не будет. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Я сказал всё. У вас осталась минута. Выбирайте.
Ещё секунды две-три этот маленький строй, застывший, как школьники перед директором школы, старательно не выдавал ничем своих эмоций. Затем вперёд решительно выступил всё тот же Круглов:
— Босс, мы принимаем эти условия. От начала и до конца. Даём слово чести. Это не громкие слова, а скорее, понимание ситуации. Все здесь присутствующие из нас — кадровые офицеры и служащие. За исключением младшего сержанта Луцкого. Я знаю, что могу говорить от имени их всех. Мы служили той стране. И, смею вас заверить, служили честно. Пусть теперь наши тела и наши руки принадлежат вам. Это будет как-то…правильно, наверное…
Что ж, ответ прямой, грамотный. Как я вижу по речи, ребята здесь собраны с башкой, в которой приятно булькает высшее образование. Это тоже может здорово нам помочь в наших дальнейших делах и планах.
— Я принимаю ваши слова на веру, старлей. Будем считать, что вы всегда были членами этой Семьи, и лишь недавно вновь вернулись в неё из дальнего похода. Пусть так и будет. Верно?
— Так точно, товарищ Босс! — рявкает строй.
Я вздыхаю, — вколоченная армией привычка орать и шуметь по утрам по-военному долго ещё будет сказываться. Не купить ли мне им пару барабанов и горн для устройства ежедневной «Пионерской зорьки»?
…Мороз стоял трескучий и злой, однако настроение в наших рядах сегодня было бодрое.
Как странно устроен человек…
С готовностью вонзая зубы в горло отдельно взятого противника, ненавидя человечество в общем и целом, в минуты отчаяния он рад и счастлив, когда рядом с ним возникает и приживается некая новая общность, делающая его не одиноким перед лицом ужаса. Делающая его сильнее. Когда рядом лишь несколько стиснувших зубы соратников, на сердце его неспокойно.
Но стоит только расширить круг прикрывающих его спину единомышленников, он ликует, чувствуя себя в куда большей безопасности. И уже безмерно рад тому, что в этом мире нашёлся ещё кто-то, кто разделит с ним добровольно его нелёгкую ношу. Подставит крепкое и надёжное плечо.
Как я вас всех понимаю, ребята…
Теперь в наших рядах, не считая «лесовиков», пятнадцать достойных бойцов. К ним приложены шестеро рукастых женщин. Если бы со временем присовокупить к нам тех же «лесовиков», имеющих в своих рядах несколько больше женщин и по сути своей сейчас являющихся нашей дальней заставой, мы наберём без одного сорок человек. Сегодняшнее «рождение пополнения» словно сняло некий камень с души моих прежних и новых «семейных». Словно сломало стену отчуждённости.
Ловлю себя на мысли, что сам почти рад этому обстоятельству. Да, это дополнительная трата некоторых наших ресурсов, но это и дополнительные стволы, сердца, сильные руки. Кажется, что нет теперь работы, которой не смогла бы выполнить наша очень разросшаяся община. Но это дело будущего, пусть и не столь отдалённого. А пока не будем строить далеко идущих планов. Кто знает, кто из нас завтра не вернётся из какого боя…
— Круглов, Анатолий!
— Да, Босс! — тот возникает рядом.
— Твои все с высшим?
— Да, Босс. Все. Я и Бузина учились в Камышинском военном строительном командном училище. Чекун — биолог. До призыва четыре года аспирантуры. Загремел под призыв уже «на излёте» призывного возраста. Да так и остался на контракт. Карпенко — вроде как электромеханик. И разбирается в разной аппаратуре. Ну, а Луцкой… вы уже знаете, наверное? И волочет в компьютерах и радио.
— Оба — на! — выдыхаю я. — Эт что, — если мы поднатужим ягодицы и двинем решительно плечами, у нас и команда энергетиков заимеется? Сможем мы электроснабжение и связь наладить, а, Круглов?
— Сей же час узнаем, Босс. — Круглов обернулся к стайке своих, растворившейся среди остального народа. — Карпенко!
Невысокий крепыш отделился от группы курящих и бегом направился в нашу сторону. Кстати, — очень неплохая привычка, — на твой вызов не волокут ноги, а передвигаются бегом, старательно придерживая пилоточку… Нужно будет не отучать их совсем уж от этого…