Страница 41 из 99
… Волна врезается в сталь спустя пару секунд. Глухие удары живой плоти о равнодушную промёрзшую сталь… Истерические нотки обманутых надежд в голодных глотках, жуткая грызня и свара сотрясают воздух… С трудом поднимаюсь.
— Наверх, ребята…, - хриплю и жестикулирую.
С превеликим трудом взбираюсь на свой «насест». Содом и Гоморра, открывающиеся перед нами, полны бурления, беготни и диких прыжков на стены. Горящих бешенством глаз, лая и брызжущей в стороны слюны.
Тут и там снег взлетает комьями под беспорядочными движениями сотен бьющих по нему лап… На шипах повисли уже первые корчащиеся в судорогах, визжащие и хрипящие жертвы. Из пробитых тел, из рваных ран на снег и в морды мечущихся под стенами псов фонтанирует парящая на морозе кровь.
Расширенные в приступе ярости глаза начинают наливаться жаждой резни, кровавого и бессмысленного убийства… Воздух наполнен ораторией животного безумия. Передние уже высоко, на пределе сил, подпрыгивают, впиваясь распахнутыми до отказа пастями в повреждённые участки тел висящих на щитах соплеменников, виснут на них, отчаянными рывками стараясь оторвать куски ещё горячей плоти, невзирая на истошные, душераздирающие предсмертные крики несчастных. И в припадке пароксизма они тянут в себя отрываемую вместе с шерстью плоть и глотают, глотают струящиеся и застывающие белковой субстанцией длинные кровяные нити…
Рядом появляется хмурый, чёрный лицом Иен. Достаёт не спеша зажигалку и злорадно ухмыляется. Перевожу взгляд на канистры со смесью и факелы…
— Не оставляйте в живых никого из этих тварей! Приберитесь здесь, как следует, ребята…
Грудь вдруг взрывается изнутри пламенной гранатой.
Кажется, меня, уже падающего кулём с помоста, успел поймать за шкирку Юрий….
XVI
«Ранним солнечным днём я пошёл за конём. Я коня себе взял — будь здоров! Но вернулся домой первым конь сивый мой; я ж за ним, да со жменькой зубов…».
«Тики-таки, тики-таки, две болячки есть на сраке. То не след от сапога, — то коняшкина нога»…
Дурацкая песенка…. Какой идиот её выдумал?! Эй, так это ж я в ранней молодости писал такое убожество! Не сметь гнать на автора!!! Никак не заглохнет теперь в мозгах. Какого чёрта?!
Открываю с трудом один глаз и мучительно соображаю, — спал я это так неудобно, или живым лежу в гробу? Потому как в раю, сказано, нет ни боли, ни тяжести в груди. И репа на плечах не трещит так жутко. Мозги взбрыкивают, и словно кто-то нервно щёлкает там тумблером. Туда — сюда. Туда, сюда… Рядом какое-то движение. С трудом поворачиваю трещащую, как старикан Буратино, шею. Шайтан, танцуй ярдын на горке! Как же тяжко голове…
Это ещё что справа за мумия хренова?! Замечаю, что сам себе глупо хихикаю.
Меня что, — с почётом к Тутанхамону определили? За какие такие заслуги? Я ж вроде не пирамиды раньше строил… Точно, — я же строитель! Так, уже лучше. «Ой, цветёт калина в поле у ручья… По походам к девкам у меня ничья! Ой, цветёт калина, жизнь свою кляня… Не возбуждаю девок я, а они — меня!»
Уже пою в голос, блина-а-а!!! Опять! Да что со мной?! Та-ак, а настоящий-то Тутанхамон, опять же, — он вроде «солдатиком» на спинке в гробике лежал, а этот — опершись на локоть левой руки и размахивая перед моим носом другой. И из него вроде столько ваты не торчало клоками. Хотя…да что я там толком знаю, как их, проклятых, хоронили?
Может, это вата от посмертного пальто? Мумия скалится мне в лицо и шевелит сухими губами. Бред какой-то…
— …, Босс! С пробуждением! Вы меня так напугали!
Скашиваю осторожно глаз вниз, на себя. Чего он там мелет?! Охренел, поц?! Тоже мне, — нашёл «страшного»! Трусы там у меня, да ноги. Правда, ноги я что-то не очень узнаю. Худые какие-то и кривые слишком. Смешные ноги какие-то, доложусь я вам…
Не, это не мои ноги, брешете! Мои были прям богатырские… Страусы безудержно мечтали о таких сильных лапах. Ну, да пока и эти сойдут тапочки носить. Дальше что там? Дальше пальцы. Пальцы стопудово мои. Даже ногти острижены. Красиво так острижены, чуть ли не с рюшечками на краях.
Что ж я тут вообще несу?! О! Тут вот ещё что-то белое на груди. Манишка, видимо… Ну и что, моп твою ять?! Съел? На себя посмотри, пупс в пелёнках…
— Чего тебе надо, урод?! Изыди, а то щас как закатаю в лоб… уткой! — вместо голоса — сиплый шёпот. — Где медсестра? Как стоишь на параде перед офицером, каналья?! Я тебя на передовой сгною в сержантах, олух!
Похоже, этот анатомический экспонат древности ржёт уже до уссыку… Ну, пинцетник, погоди! Оскорблённый в лучших чувствах, сжимаю слабые кулаки и подрываюсь на кровати… Прямой «укол в грудь зонтиком» швыряет меня обратно на подушки.
Выпучив глаза, рыбой глотаю воздух… Ого — огогошеньки! Кто это меня так? И вообще, что тут творится?! Где весь персонал? Я не позволю позорить русское оружие! Где мои янычары?!
— Ты, папье-маше! Где мы находимся? Отвечай, как положено!
Мумия вытирает пробивающиеся слёзы, мне же к тому времени удаётся открыть второй закисший глаз.
Пытаюсь его лягнуть:
— Если ты не прекратишь ржать, свинья германская, я доползу до тебя на карачках и загрызу. Я был уже учителем танцев, когда наши выиграли кубок Стэнли…в этом…в Уругвае. Учти! Я с детства ненавижу болеть в жару!
Судя по всему, голос мой крепнет. От гнева, наверное? Да кто он такой, холоп?! Да я его…стулом!
Этот ходячий хлопчатобумажный комбинат затыкается и начинает говорить со мной, как с душевнобольным:
— Босс, Вы меня не узнаёте? Вспомните… Я — Гришин. Иван… Гри-шин… Не помните меня?
Минуту лежу, обдумываю услышанное:
— А какой конторы я теперь босс? — осторожность, так сказать, в этих вопросах не помешает. А то вдруг я в дурдоме?! И меня за глаза назначили тут Наполеоном?! Или это я сам себя провозгласил?! Господи, помилуй мя… Лучше б я умер…
Хотя нет… Чего это я вдруг выдумал? «Помер»… Прям! Ща, ага! Размечтались, белогвардейцы проклятые! Я хочу быть председателем Третейского Суда! Да, а ещё мне нельзя, никак нельзя с Железняком в Кронштадт, — там моя явка провалена. Нельзя нигде, никому выдавать себя, а то не видать мне грамоты верительной от матушки Екатерины… Я же статский советник, а не шалопай с Привоза!
…А казанцы снова на рать подымаются… Беда, правители мои щедрые!!!
Где это я, дурко?! Что буровлю, Господи?!
Ух ты, как же эта пакля прелая на меня зыркает! Не хватало ещё, чтобы эта ходячая вешалка для полотенец оказалась врачом. Гришин он, видите ли! Гришин — это я! И я не такой дурак, как ты думаешь, провокатор! То есть, тьфу! — я совсем не дурак, это я точно помню! Хотя-аааа… Кто может даже себе что-то гарантировать в наше-то время?
СТОП!!!
Что это я там про «время»?! Где мои часы, подарок графа Орлова?! Спёрли, явно спёрли, падло!!! И какая-то «палата» странная. Ах, ну да! Окон — ни одного… Точно! «Сижу за решёткой в темнице сырой»… Я тут, как княжна Тараканова, как герой, и скоро в камеру дадут до потолка воду!
Для верности зажмуриваюсь, мотаю головой. Открываю глаза. Нет, камера на месте, урод не исчез. И к нему ещё добавился даже ещё один, — с левой стороны! Только тот полностью под простынёй и вроде как спит. Что-то прям попускает меня. Да что ж это такое?! Зажмуриваюсь снова….
Торкает меня, я вам доложу, не по-детски…
— Слышь, а мы это…не в морге? Быстро посмотри, — у меня в чемоданах деньги. Много денег. Это золото партии. Когда я тебя придушу, то набью твою шкуру монетами и назначу визирем. Или колбасником. Ты хочешь быть колбасником, перец? Только купи себе золотые шаровары, понял?
На этот раз уже громовой хохот раздаётся откуда-то спереди.
И не прекращается долго. В дверях стоят смутно знакомые рожи… А-аа, это вы… Убийцы и антихристы! На костёр всех!
— Да здравствует революционное аутодафе! Долой политический произвол сибирских цирюльников!
Где это я видел этих мерзавцев? На ангелов они никак не тянут. На санитаров тоже. Тех я бы узнал, — они всегда в белых этих…как их? Халатах. Страшная догадка пронзает мой воспалённый мозг: да это ж дураки из соседних палат пришли на меня полюбоваться!!! Точно, — Березановка!!! И я, — целостная и бесценная для государства личность, — окружён дураками, как мышь капканами…