Экспедиция

Тут я услышала свой собственный голос – дрожащий и до тошноты перепуганный.

– Оставьте его. Он же из Юго-Западного округа. Он тут вообще ни при чем.

Никто не ответил, но один из парней молча ткнул меня прикладом в солнечное сплетение. У меня на миг перехватило дыхание, и я отшатнулась к стене. Потом опять повернулась к тому, в очках.

– Это же гражданское население, – говорю. – Они-то уж совсем ни при чем. Да что же вы тут вытворяете? Вы что, не можете улаживать свои дрязги между собой?

Он пожал плечами и почти любезно ответил:

– Это показательная акция.

К этому времени люди уже опомнились, и поднялся шум. Плач, крики... Кто-то бросился на часового, и ребята пошли наводить порядок, колотя прикладами на все стороны. То ли я тоже попыталась броситься на него, то ли мне это померещилось, и я просто подвернулась под руку, но часовой опять въехал мне прикладом, только на этот раз гораздо сильнее, так, что я молча согнулась пополам и вырубилась. При этом даже с каким-то странным внутренним облегчением, потому что это снимало с меня ответственность за все происходящее. Я вроде бы слышала, как Томас что-то говорит, но потом накатила тьма, и я даже не видела, как их увели.

Очнулась я уже на полу – вернее, на одном из спортивных матов. Под головой у меня лежала свернутая куртка, отчего голова болеть не перестала. Ощупав себя, я поняла, что она перетянута какой-то тряпкой, и тряпка эта уже промокла. Пальцы, когда я на них посмотрела, тоже были в крови. Здорово он меня двинул.

– Ну что, пришла в себя? – негромко спросил Томас.

– Иди к черту, – говорю.

– Я не смог его отбить. Пытался, но не смог.

Если бы я заплакала, мне стало бы легче, но плакать я уже давно разучилась, а проклятая голова адски болела при каждом движении. В убранных решетками окнах стаяли лиловые сумерки и качались голые ветки деревьев. Под потолком горела тусклая лампочка в белом плафоне. Плафон был разбит. Я повернулась лицом вниз и опять вырубилась.

Через какое-то время Томас тронул меня за плечо. Теперь я смогла сесть. Свет они выключили, только из окна на пол падали какие-то блики. Часовых не было – похоже, они просто заперли входные двери и оставили открытой только нижнюю часть этажа со спортзалом. Может, они были там, за дверью... Как ни странно, почти все в зале спали, раскинувшись на матах. А может, и не странно – как еще защититься от этого ужаса?

Наш матрац лежал у боковой стены, с самого краю.

– Послушай, – сказал Томас, – в мужском сортире окно тоже забрано решеткой. А в женском?

– Вроде нет. Но оно высоко. Под потолком.

– А ты стремянку не заметила? Она в проходе стоит.

– Хочешь попробовать через это окошко вылезти? Не знаю...

– Понимаешь, – говорит, – нас ведь иначе тут убьют. И меня, похоже, первого. Я ему не понравился. Как твоя голова?

– Болит.

– Сейчас ты встанешь и выйдешь, – говорит, – закроешься в кабинке, которая ближе к этому окну. А я бужу Игоря, и мы с ним туда подходим. По очереди. Берем стремянку...

– Ладно, – сказала я. – Поняла. Только ведь нас всех ухлопают, Томас. В парке у него наверняка ночью часовые ходят.

– Знаешь, – ответил Томас, – у меня такое ощущение, что утром нас всех ухлопают. Никто никаких пленных не выпустит.

Я сделала, как он велел, не потому, что считала, что он придумал что-то уж такое потрясающее, а потому, что у меня так болела голова, что я не в силах была с ним пререкаться. Я вообще плохо соображала. В том коридоре, где стояла стремянка, свет почему-то горел, а в сортире – нет. На окошке, действительно, решетки не было. Оно было узким, но пролезть, по-моему, можно. Другое дело, неизвестно, что там – с той стороны...

Когда я услышала шаги, то высунулась из своего дурацкого укрытия. Это действительно был Томас. Он остановился перед стремянкой, скинул куртку...

– Давай, – говорит, – взяли...

Я подошла, чтобы подхватить стремянку так, чтобы она не загремела ненароком, и уже протянула к ней руку, но тут остановилась. В таких случаях говорится – как молнией пораженная... не знаю, что это значит...

Осталось у меня от детства одно из самых страшных и нелепых воспоминаний, которое я до сих пор не знаю, как объяснить. Однажды, уже засыпая и кинув сонный взгляд на подоконник напротив кровати и на стоящие на нем уютные и безопасные горшки с цветами, я увидела, что привычный порядок вещей нарушился. По одному из стеблей что-то ползло. Оно было расплывчатое, желтоватое, величиной с мой кулак и пульсирующими толчками продвигалось к верхушке стебля. Оно было омерзительное, это нечто, оно находилось там, где ему не положено было быть – в нормальном, разумно устроенном мире, и расположилось там по-хозяйски, нарушая все мои так старательно выстроенные представления о мироустройстве. И тогда я заорала, содрогаясь от омерзения и ужаса. Когда на мой крик прибежали перепуганные взрослые, на цветке этом уже ничего не было. Естественно.

Если бы у меня не так болела голова, я бы могла сообразить и раньше.

Когда нас обстреляли, ему задело плечо. Не пулей, а обломком, отскочившим от борта грузовика. Так что куртка у него была здорово разорвана и рубашка тоже. Крови на рубашке не было.

– Покажи, куда тебе там попали, – говорю. – Ты, сука.

Он рассеянно сказал:

– Потом. – Как будто это совсем не имело значения.

– Нет, – говорю, – сейчас. Ты куда нас затащил, ты, паскуда? Что все это значит?

– Ох, Господи, – говорит он. – Какая сейчас разница, что все это значит? Даю тебе слово, как только выберемся отсюда, я тебе все объясню.

– Ты мне за все это ответишь, – говорю. – За весь этот цирк, который вы тут с нами устроили.

– Отвечу, отвечу. – Он устало махнул рукой. – Только замолчи, пожалуйста. Игорь сейчас подойдет – что мне тут с вами делать?

Вот это до меня уже дошло. Если мы устроим тут, перед сортиром, препирательство в коридоре, рано или поздно кто-нибудь проснется, привлеченный шумом, и никаких шансов у нас уже не будет. Мы действительно погибнем.

– Ладно, – сказала я. – Потом разберемся. Бери лестницу.

Мы подтащили стремянку к окошку, и тут как раз появился Игорь. Он щурился, точно сова, которую вытащили на свет.

– Я пойду первым, – сказал Томас. – Ритка, ты потом. Потом Игорь. Только быстрее.

– Как я оттуда вылезу? – говорит Игорь. – Там, похоже, довольно высоко...

– Ничего. Вылезешь.

Он почти бесшумно высадил стекло, которое я приняла и осторожно поставила в угол, чтобы оно не разбилось, подхватил свою куртку и довольно ловко протиснулся в отверстие. Я полезла за ним, и у меня это получилось далеко не так быстро. Во-первых, в куртке я бы туда не пролезла. Поэтому мне пришлось стащить ее и вытолкнуть. Во-вторых, я полезла в окошко на спине и ногами вперед, и мне пришлось переворачиваться на живот, чтобы повиснуть на вытянутых руках перед тем, как спрыгнуть. Пока я проделала все эти манипуляции, прошло какое-то время.

Снаружи было темно, как не знаю где. И, когда я приземлилась в кусты – довольно неудачно, – мне потребовалось оклематься, чтобы понять, что рядом со мной идет какая-то возня. Удары, глухой звук, словно на землю шлепнулось что-то тяжелое. Игорь в это время уже вылезал из окошка – мне было отлично его видно даже в темноте, потому что он был в светлом свитере. Он как раз припал к благословенной земле – и тут из-за кустов вылез Томас.

– Все в порядке? – спросил он.

– Не знаю. А что это было?

– Часовой, – неохотно ответил он. – Он как раз обходил вокруг дома, и твоя куртка свалилась ему прямо под ноги. Он там... лежит...

– Убираться отсюда надо поскорее, – сказал Игорь.

– Погоди... – Я поглядела на него. Его свитер чуть не светился в этой темноте. – А где твоя куртка?

– Там... – Он растерянно пожал плечами.

– Томас... Этот часовой...

– Будем надеяться, они не сразу его найдут, – ответил он.

– Да нет, – говорю, – не в этом дело. Его надо обыскать, к сожалению. Игорю нельзя так идти – ему нужно что-то надеть, и потом – мы ведь с пустыми руками. Ни оружия, ничего...