Экспедиция

– Да так, – ответил он сухо. Он вообще в последнее время держался очень холодно. – Размяться решил.

– Не находился еще, – вяло отозвалась я.

Он вздохнул, подошел к крыльцу, но садиться не стал. Ходил взад-вперед по площадке перед вагончиком. Потом, на ходу, сказал:

– Долго вы тут сидеть собираетесь?

– Да нет, – говорю, – сыро.

– Да я не о том,– ответил он раздраженно. – Вы что, решили тут окопаться? Строить светлое будущее?

– Томас говорит, нам можно ехать. Хоть сейчас.

Он помялся. Что он, в самом деле? Чертил что-то по гравию носком своего разбитого ботинка, потом поднял голову. У него был совсем другой взгляд... жесткий. Я его вообще когда-нибудь знала, этого человека?

– Сколько, ты говорил, туда ехать?

– Отсюда? Ну, часа четыре, наверное, – отозвался Томас, – Может, немного меньше.

– Подбросишь меня.

Я тоже встала. Просто стояла, смотрела на него...

– Игорь, – говорю наконец, – может, не надо?

– Ты боишься, – отвечает, – так это твое дело. А я насмотрелся тут. Хватит.

– Что ж, – говорит Томас, – наконец-то у вас появилась возможность выбирать. А это уже кое-что.

Я искоса поглядела на него и увидела, что он улыбается. У него была хорошая улыбка – беззащитная какая-то.

– Добился своего, – говорю.

Он только пожал плечами. И правда, при чем тут он...

– Ладно, – говорит, – раз так, поехали. А то я могу и передумать. Вы оба у меня уже вот где...

Это был просто еще один пост на дороге, стеклянная будка на обочине стояла пустая, но там был и патрульный – он стоял под дождем, неподвижный, темный, и я никак не могла рассмотреть его лица, потому что водяная пыль летела мне в глаза. Смеркалось, но у пропускного пункта было темно, никаких придорожных огней, никаких ориентиров, и только фары нашей машины выхватывали из клубящейся мглы сплошные нити льющейся с небес воды, да еще знак «проезд запрещен», новенький, выкрашенный флюоресцентной краской. И, когда глаза мои привыкли к этой темноте, я поняла, что темно только здесь, на въезде в город, потому что там, дальше, низкие тучи были подсвечены мягким ровным огнем, сплошным огнем, нежным светом, льющимся откуда-то снизу, с земли.

– Когда же наш мир рухнул? – говорю. – Когда же его у нас отняли? Мы и не заметили.

– А если бы и заметили? – возразил Томас. – Что бы вы могли сделать? Что вы вообще сами можете сделать?

– Вы же не дали нам такой возможности, – говорю. – Может быть, со временем, когда-нибудь... А теперь уже поздно, наверное. Теперь все уже слишком намешано. Придется нам теперь и с вами учиться ладить как-то. А то нам своих забот было мало.

Дождь был не по-весеннему холодный, и дорога блестела в свете фар и отражала зарево, пылающее за шлагбаумом, и капли дождя на капоте дрожали и переливались, и маячила за водяной завесой черная фигура часового.

– А там что? – спрашивает Игорь. – Там, в городе?

– Люди, – говорит Томас. – Тебе они понравятся. Отовсюду, из разных мест. И ваши земляки – тоже. Кто-то уже там, а кто-то доберется чуть позже. Так что ты увидишь своих знакомых.

– А остальные? Так я и не буду знать, кто человек, а кто нет?

– А зачем тебе?

– Ну... – говорит он, – не знаю.

– Разберешься со временем, – говорит Томас. – Ну что? Пока?

– А мы еще увидимся?

– Надеюсь, да, – говорит Томас. – Мало ли как оно дальше обернется. Да и я рад буду с тобой повидаться, хоть ты и пистолетом в меня тыкал. Давай, поторапливайся. Надоело под дождем болтаться.

Игорь поднял воротник чужой шинели, шагнул прочь, обернулся ко мне.

– Может, – говорит, – все еще обойдется.

Шлагбаум поднялся, пропустил его, опустился. Дождь припустил еще сильнее, он плясал на мокром асфальте, и отражение мерцающего зарева разбивалось на тысячу осколков.

Томас обернулся ко мне.

– Ладно, – говорит, – как знать? Может, действительно все обойдется. Ну что, поехали домой?

И мы поехали домой.