Товарищ генерал

Все это еще более утверждало Харитонова в правильности того плана, который он подготовил.

Харитонов улыбнулся и, подымаясь, сказал:

— Знает ли фон Клейст, что русский генерал свое искусство также унаследовал от предка, который породил целую династию мастеров своего дела — кузнецов, клепальщиков, котельщиков?

В этой геральдической ветви было немало участников революционных битв с царем и капиталом. Справимся и с Клейстом! Что касается вас, то жизнь ваша вне опасности. В-эм, правда, придется поработать. Может быть, когда вы приобщитесь к общественно полезному труду, у вас пропадет охота разрушать плоды этого труда. Спорить с вами на эту тему пока бесполезно!..

Харитонов сделал знак, что разговор окончен. Пленный беспокойно посмотрел на Харитонова, почтительно откланялся, опасливо взглянул на Климова, опять откланялся и, пятясь, вышел.

Во время допроса в горницу вошел Шпаго.

— Выйдемте, — сказал он Володе, — тут есть для вас кое-что!

Володя вышел в другуго-лоловину хаты. Высокая старуха, ловко орудуя ухватом, двигала горшки в большой русской лечи и одновременно рассказывала о том, как ранило ее невестку Клашу.

Когда произошел налет, невестка несла в хату молоко. Поддавшись охватившему ее чувству страха, Клаша упала во дворе лицом вниз, думая таким образом переждать налет. Вдруг она услышала сухой треск, и в ту же минуту будто кто-то с силой ударил ее палкой по ноге. Когда самолет пронесся, Клаша, еще не понимая, что она ранена, поднялась и с ненавистью погрозила кулаком вслед удалявшемуся самолету.

— Нешто это война? — громыхая заслонкой, возмущалась свекровь. — Сроду такой не видали. Так нешто воюют? Всех нас, видно, решили на воздух пустить…

— Мама, да замолчите вы там, людям мешаете… — послышался из-за перегородки молодой женский голос. — Настенька! — продолжал тот же голос. — Я в город уеду… скоро вернусь… ты не горюй, бабу слушайся…

— Не уезжай! — просил детский голос.

— А я там в раймаг зайду, когда из больницы выпишусь, и тебе платье куплю… Ты не горюй…

— Ты там заблудишься! — с тревогой сказала девочка.

Шпаго выложил на стол из полевой сумки груду писем, написанных мелкими острыми буквами, похожими на церковную ограду.

— Это письма к убитым немцам! — сказал он. — Давайте посмотрим. Вы переводите, а я буду отмечать нужное…

Володя начал переводить. Шпаго слушал. Володя, переводя, не мог отделаться от мысли, что те, кому адресованы эти письма, убиты.

"Дорогой Карл! Наконец я получила с большой радостью письмо от тебя. Как это отрадно, что ты себя хорошо чувствуешь. Надеюсь, мой Карл, что теперь ты тоже себя хорошо чувствуешь и что в дальнейшем это будет так же. С тобою ничего не должно случиться, мой дорогой Карл! Когда ты вернешься, будет уже зима, и мы уютно устроимся. Я надеюсь, что ты получишь отпуск, как только мы покончим с Россией. Дорогой Карл, ты спрашиваешь, буду ли я тебя так долго ждать? Но до зимы — это ведь не так долго. Будь здоров, Карл! Приветствую и целую тебя, твоя Лиэхен".

"Мой дорогой, хороший Фредди!

Я получила сегодня письмо от тебя. Тебя снова послали. Было бы уж это концом. Ты в само~м деле думаешь, что это только до осени? Но ты всегда такой оптимист. Ты пишешь, что имеешь для меня темно-красную материю. Я полна нетерпения.

Но, Фредди, если бы ты наконец был здесь! Мы могли бы тогда установить день свадьбы. Я уже все имею. С Францем я подожду, пока" ты приедешь. Тогда я это быстро сделаю. Я только озабочена ботинками. Карточку я уже получила, но только на туфли на деревянных подметках. Здесь нет ничего белого на высоких каблуках.

Фредди, ты не должен себе ломать голову о том, что ты некрасив. Это все еще не самое плохое. Для мужчин внешний вид не так важен. Главное — это, чтобы я наконец стала твоей маленькой женой.

Если бы это время уже настало! Приветствую тебя сердечно и целую тебя тысячу раз,

твоя Эмма".

"Дорогой Клаус!

Только что получила твое письмо. Меня очень радует, что ты жив и здоров.

Вчера была в кино, там было много солдат, которые смеялись со своими девушками, а я шла одиноко в пустой дом. Нельзя выдержать! Наш скот в порядке, и обе лошади тоже. Я снова порезала себе палец и не могу доить коров. Сегодня была у отца. Понесла ему цыплят и получила в обмен гусей. Думаю, что обмен неплох. Ну, мой дорогой, — я кончаю. Желаю тебе всего хорошего, в особенности здоровья. Все другое мы должны предоставить тому, который тебя скоро вернет домой. С тысячей поцелуев,

твоя Альме".

После того как письма были прочитаны, Шпаго попросил несколько строк отчеркнуть и перевести. То, что он просил перевести, касалось сроков войны, как их представляли себе немцы в тылу.

Но Володя не мог не воспринимать письма в целом. По мере того как он читал и переводил, ему открылся односложный мир чувств, резко отличающийся от душевного склада советских людей.

— Господи! — вздохнула старуха. — До чего душа низведена!

Она и ее Карлик, и больше ничего!

Фашизм представился Володе с новой стороны — таким, каким он был у себя в Германии. Какое-то еще не совсем осознанное ощущение, что то, что сделали фашисты с немецким народом, так же ужасно, как и то, что они делали ъ чужих странах, охватило Володю.

"Да, это не менее ужасно, — сказал он себе, — потому что… — он остановился, подыскивая слова, — потому что… у немцев отняли душу!.. Страдания сотен тысяч людей их не тревожат… Одно только у них на уме: он и она!"

— Ну, давай, корреспондент, заканчивай! Поедешь с нами! — заторопил Шпаго. — Да, вот еще, — сказал он, передавая Володе смятый блокнот. — Это записная книжка Карташова. Надо написать о нем в газету!

Володя, быстро проглядев блокнот, бережно положил его в планшет.

Возле хаты уже стояли машина командующего и вездеход Климова. В вездеходе сидел обер-лейтенант, опасливо оглядываясь по сторонам.

— Садись с ним, а я с шофером! — сказал Шпаго.

Когда вездеход тронулся, Шпаго некоторое время молчал, потом, не оборачиваясь, сказал Володе:

— Спроси у него, как ему понравилась Украина. А то как-то неприлично ехать и молчать!

Обер-лейтенант сказал, что Украина ему очень понравилась.

Он уже оолюбовал себе одно чудное местечко на берегу Буга.

Обер-лейтенант глубоко вздохнул:

— И… такое несчастье!..

— Ну-ну, пусть не расстраивается! — утешил Шпаго. — Спроси, какое село. Как называется.

Обер-лейтенант назвал село.

— Мое родное село! — вспыхнул Шпаго. — Хорошо, что я не сижу рядом с ним.

— Капитан чем-то недоволен? — с тревогой в голосе спросил обер-лейтенант,

— Да! Немножко! — объяснил Володя. — Он удивлен, что вы без его приглашения решили расположиться в его селе, как у себя дома!

Обер-лейтенант опасливо поглядел на спину капитана и заговорил в тоне философской покорности:

— Да, конечно… Но теперь вы видите, что я наказан… Я получил плохую отметку за незнание обычаев этих мест…

— А вдруг победит Гитлер? — шутливо сказал Шпаго. — Тогда не только дом, но и все наше село будет принадлежать обер-лейтенанту. Это надо учесть. Спроси, даст ли он мне работу, если приду к нему наниматься?

— Капитан говорит, что судьба этой войны еще не известна.

И если хозяином в селе окажетесь вы… то вы оцените его сегодняшнюю деликатность? Не правда ли? — перевел Володя.

— О да! — оживился обер-лейтенант. — Капитан судит здраво.

Умный человек во всех случаях должен извлекать пользу для себя и для своей семьи. У капитана есть дети?

— Двое!

— Это хорошо! — Обер-лейтенант задумался и, тяжело вздохнув, сказал:-Да, господа, культивировать этот край будет нелегко.

Для капитана найдется работа. Будем надеяться, что война долго не продлится. Уровень германской техники таков, что война не затянется. Все будет хорошо, господа! Я немного устал от пережитого сегодня. Но теперь я вижу, что люди есть люди, всегда можно сговориться!..

Обер-лейтенант зевнул, умолк, и вскоре послышался его нервный, вздрагивающий храп. Володя перевел последние слова оберлейтенанта, когда тот уже спал. Шпаго покачал головой и недоуменно пожал плечами.