Страница 11 из 55
— Черт знает, откуда только все это берется? Неужели все это на самом деле, а не представление в театре? Как ты думаешь, шутил он или всерьез?
— Видимо, всерьез! — сказал Володя.
— Я тоже так думаю. Вроде человек, а на поверку выходит, что и нет!
И, запахнувшись в бурку, капитан умолк, отдавшись каким-то своим мыслям.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Отдельный легкий артиллерийский дивизион, который, по словам Шикова, направлялся в 30-ю дивизию, на самом деле был придан 136-й дивизии.
Это была та самая дивизия, где Харитонов до войны был начальником штаба и которую так неожиданно для него направил к нему командующий фронтом. В этой дивизии Харитонов знал людей. Они его понимали, и он понимал, что можно поручить любому из них. Дивизией командовал боевой полковник Василенко.
В товарищеской встрече с друзьями Харитонов высказал свой замысел. Главное, что им требовалось доказать, было то, что пехотинец может поражать танк, а наши пехотные дивизии могут побить Клейста.
Возвратившись к себе после этой встречи, Харитонов был в приподнятом. настроении. Он писал жене:
"В нашу армию прибыла дивизия, в которой я служил. Встретил своих питомцев в дни самых суровых схваток. Прибыл к ним на участок и был рад с ними встретиться. Они тоже обрадовались, и несколько минут шла горячая дружеская беседа. Они поклялись, что не пропустят ни одного танка, сколько бы их ни было!"
Это было уже третье письмо, которое он писал жене и отсылал с оказией. А от нее он получил пока только одно. Жена сообщала, что переехала в Рыбинск, живет у родных.
В этом письме была вся она, его спутница, офицерская жена, делившая с ним все невзгоды и неурядицы от частых переездов, всякий раз хлопотливо устраивавшая гнездо то в Рязани, то в Орле, то в Горьком, наконец в Москве.
Ни разу не пожаловалась она на эту кочевую жизнь.
Удивительное искусство этой женщины так устроить быт, чтобы он располагал к труду, было непостижимо для Харитонова.
Харитонов извлек из бокового кармана кителя фотографию жены и долго рассматривал ее. Для всякого другого ничего не говорили это" полное лицо, покатые плечи, мягкая, блуждающая, как бы незаконченная улыбка, забранные кверху волосы, открытый лоб, но для него все это дышало жизнью, все было освещено изнутри.
Он знал это лицо в радости, в печали, в гневе, в страсти, помнил, как оно сердилось и как выражало признательность, как в нем отражались сомнение, тревога, испуг, надежда, восторг. Оно было и доброе и сердитое, озабоченное и беспечное, но всегда притягивающее…
— Начальник штаба! — доложил Шпаго.
Харитонов убрал фотографию жены и неоконченное письмо.
Он как бы не торопился окончить разговор с женой и только прекратил "тот разговор для более важных дел, как это он имел обыкновение делать дома. Жена никогда не сердилась на него за это.
Дом был дополнением к службе, а не служба была средством содержать дом. Разговор с женой в вечерние часы давал мгновенную разрядку нервам и сделался привычкой Харитонова.
Он привык читать до поздней ночи в ее присутствии, любуясь ею, ее трудолюбием, находчивостью, умением сказать вовремя острое словцо, привык к тому, что она быстро понимала его, с интересом слушала, как он читал, или сама читала ему.
Мысленный разговор с женой и теперь не только не уводил его от главного, чем он жил, но как- бы освежал и прибавлял сил.
Начальник штаба пришел по его вызову. Надо было поговорить о том, что будет представлять собой Дьяковский оборонительный рубеж.
После того как этот вопрос был обсужден, начальник штаба доложил, что местные организации приступили к изготовлению противотанковых бутылок, трофейные танки ремонтируются и будут доставлены в Горьковскую дивизию для учебных целей.
Отпустив начальника штаба, Харитонов позвонил начальнику отдела комплектования и попросил его перевести в Горьковскую дивизию нескольких бывалых воинов из запасного полка. При этом он назвал фамилии отличившихся бойцов.
Только он положил трубку и принялся дописывать письмо жеие, как в трубке затрещало. Он взял ее. Говорил член Военного совета.
— К нам в армию из Москвы приехал писатель Подлесков.
Приезд Подлескова обрадовал Харитонова. Когда-то он сам мечтал быть поэтом, печатался в губернской комсомольской газете.
— Ну что ж! Пусть едет завтра прямо в район учений. Там поговорим. А как он устроился? Машина у него есть? — поинтересовался Харитонов и, получив ответ, что обо всем уже позаботился редактор, снова вынул фотографию жены и принялся дописывать письмо.
Настольные часы показывали третий час ночи.
"Надюша, — писал он, — не горюй и не кручинься! Главное, не теряй надежды, верь в силы русского народа. Меня враги помнить будут долго. Злобятся против меня крепко. Ты, наверно, читала их брехню, писали об этом в "Красной звезде" от 11.10 1941 г. Мои войска, дравшиеся в окружении около пяти дней, вышли все, прорвавшись через вражеские полки.
Прости, Надюша, что надоедаю боевыми рассказами. Мысли иной нету, в голове одно: как хитрее и сильнее нанести удар по врагу. И только вот когда выкраиваю время, чтобы написать тебе, воскрешаю в памяти нашу с тобой жизнь, и как-то легче становится на душе. Беру твою фотографию и долго смотрю на мою старушку, всю жизнь как на ладони воспроизвожу в сознании, и это несколько успокаивает нервы".
Закончив письмо, Харитонов вложил его в конверт и лег, но он не мог уснуть. Вспоминая жену, он вспоминал себя в разные периоды своей жизни.
Харитонов был родом из села Васильевского, расположенного на берегу Волги, возле Рыбинска. Родился он в 1899 году.
Окончив Рыбинское четырехклассное городское училище, пятнадцатилетний мальчик поступил на изразцовый завод табельщиком.
Владелец завода купец Аксенов платил ему сорок копеек в день.
Однажды Федя не снял шапку во время крестного хода. За это он был уволен с завода.
Первая мировая война резко изменила жизнь Рыбинска. В Рыбинск эвакуировались заводы из Прибалтики. Федя снова поступил на завод. Но это был уже вагоностроительный завод «Феникс».
Здесь Федя Харитонов впервые приобщился к революционной борьбе и получил первые понятия о классовой солидарности рабочих.
Когда произошла Февральская революция 1917 года, казалось, все рыбинцы ликовали, все были опьянены волнующими словами "свобода, равенство и братство". Везде виднелись алые флаги, произносились речи, устраивались шествия и митинги, распевались «Марсельеза» и «Варшавянка». Но фабрики и заводы по-прежнему находились в руках капиталистов. Земля по-прежнему принадлежала помещикам. В селе Васильевском организовал Федор культурно-просветительный кружок. В сарае местного судовладельца Жеребцова поставил пьесу "Бедность не порок".
Исполняя роль Мити, Федор выражал свои собственные чувства к дочери механика канатной фабрики, расположенной невдалеке от Васильевского. Девушку звали Надей. С нею он учился одну зиму в сельской школе.
На больших переменах, когда школьники резвились, она, усевшись на подоконник, вся уходила в чтение. Эта девочка с красивыми чертами задумчивого личика, светловолосая, с длинными косами, уже тогда притягивала к себе десятилетнего мальчишку. Он то и дело подкрадывался к ней и, дернув за косу, скрывался в толпе школьников. Однажды он поцеловал ее. Она убежала домой.
Кто-то наябедничал, и Федю исключили из школы.
Надя, узнав об этом, заявила, что убежала вовсе не из-за Феди.
Мальчика восстановили в школе.
Он очень огорчился, когда на следующую зиму не увидел ее в классе. Надя поступила в Рыбинскую женскию гимназию. И они перестали видеться.
В Октябрьские дни Федор был в числе рыбинских красногвардейцев. А когда партия призвала молодежь на Колчака, Федор Харитонов был зачислен рядовым бойцом в Ярославский рабочий полк. Небольшого роста, смуглый, энергичный, он поражал бойцов выносливостью и отвагой. В часы отдыха не было среди красноармейцев более веселого и остроумного товарища.