Страница 15 из 21
У него в карточке взысканий и поощрений немало взысканий.
Из заряжающего переведен в подносчики снарядов.
— Меня, товарищ лейтенант, надо в узде держать. Поставьте за мной наблюдающего. Пусть он только мне напоминает, что я вам дал слово не пить. Не прикоснусь!
— А за что вам, Омельянов, нагрудный знак "Отличный стрелок" выдали?
— За стрельбу на инспекторской, когда я был заряжающим.
— Ну, вот что, Омельянов: дело не в узде. На то у человека есть воля. И не наблюдающий вас спасет. Поговорю с комсомольцами. Думаю, найдется хороший товарищ, который вам вовремя будет напоминать, что вы — солдат, а у солдата, кроме силы воли, есть еще и воинская честь.
Мне показалось, что потускневшие глаза Омельянова посветлели, лицо оживилось.
— Товарищ лейтенант, завтра врскресенье. Дайте мне увольнительную.
— Ну что ж, Омельянов, я верю, что вы вернетесь вовремя и в трезвом виде. Запишитесь у дежурного и учтите, что доверие теряют один раз. С вами пойдет рядовой "рюха.
В воскресенье меня вызвал комбат.
— Волохов, "то вам дал право отпускать Омельянова? Вы знаете, что он может налиться и подвести всю батарею?
— Я беру его на себя. Ручаюсь за Омельянова! — отвечал я.
С тревогой возвращался домой. Моя хозяйка, Любовь Герасимовна, вздыхает:
— Что это и в воскресенье тебя вызывают? Садись со мной чай пить.
— Вы, Любовь Герасимовна, со мной как мать родная!
— Да кабы свои дети были, а то вот сколько квартирантов — все люди разные. Ты еще молоденький. Тебе двадцать, а я жизнь прожила!..
Я сел за стол. Пью чай, слушаю неторопливую, баюкающую речь и вдруг ловлю себя, что то и дело теряю нить ее рассказа.
"А что, если Омельянов подведет? Напьется?" Вижу кривую усмешку комбата. Гневно сузившиеся глаза. Выговор в приказе.
А может быть, и гауптвахта…
Вечером пришел в казарму. Мгновенно отыскиваю взглядом койку Омельянова. Солдат спит ровным, безмятежным сном. Ну, значит, сошло! Но что это? Начало исправления или счастливый случаи? Дух захватывает при мысли, что мой разговор с ним зря не пропал. А кто они, другие солдаты моего взвода?
Ночь. В комнате тихо. Вдруг сквозь сон слышу стук в окно.
— Товарищ лейтенант, тревога!
На сборы пять минут и в часть «рысью».
Наша батарея стоит в строю.
Спешу к машинам, проверяю заправку, крепление орудий.
Слышу тонкий голосок Ярцева:
— Лейтенант Волохов, ко мне!
Подхожу.
— Быстрее выводите взвод!
За автомашинами подскакивают на камнях орудия.
Приехали на "исходный рубеж". Ночь светлая, звездная.
Ярцев приказал выставить боевое охранение. Остальным отдых до 5.00.
Когда солдаты уснули, Ярцев, тяжело вздохнув и улыбнувшись своей сдавленно хмурой улыбкой, озабоченно проговорил:
— Ну, взводные, вам теперь что! Все у вас есть. А вот мне в сорок третьем на Курской дуге пришлось наводить орудие по стволу, — прицел осколком разбило. Два танка подбил без прицела! Так вы уж… не подводите!
После побудки и завтрака он скомандовал:
— К бою!
Борцов рывком выхватил стопор, соединяющий станины орудия.
Крюха и Омельянов стремительно развели их. Жумагазин установил прицел. Показались выкрашенные в зеленый цвет макеты танков, сделанные из фанерных щитов, поставленных на полозья.
Жумагазин приник к прицелу.
— Товарищ лейтенант, дальность 1100 метров!
— По танку! Бронебойно-трассирующим, прицел 52!
Наводчик медлит еще — несколько секунд, ловя правый срез «танка» в перекрестье прицела-ведь за одну секунду танк проходит три метра.
Но вот из ствола пушки вылетает пламя, пушка вздрагивает.
— Лоб береги, Жумагазин! — кричит Борцов.
В бинокль не видно попадания, но трасса прослежена.
Поверяющий, капитан из штаба дивизии, поглядывает на секундомер, смотрит в новую стереотрубу с насадкой, да еще просветленная оптика-он-то видит, куда попали снаряды. А я волнуюсь.
Я ведь корректирую огонь, точно не зная, накрыта ли цель. Вижу в бинокль только желтую полосу огненной трассы. А кроме того, на боевых стрельбах макет танка продолжает двигаться, даже если он пробит. Только после окончания стрельб будет объявлен результат.
Мне остается продолжать корректировку, изменять упреждение, чтобы поражать танки с более близкого расстояния.
Комбат и поверяющий молчат-ведь стреляю я. Хоть бы подбодрили!
Наводчик ведет прицел за «танком», от правого среза еще полтанка-вынос-и нажимает на спуск. Орудие дрогнуло.
Тут уж нам видно попадание.
Осталось еще два снаряда, но поздно-танки прошли намеченный рубеж и поверяющий командует: отбой!
Вот и второе орудие отстреляло.
Что же сейчас? Каков итог? Минуты кажутся вечностью. Солдаты вытирают крупные капли пота. Можно курить.
Поверяющий и представитель полигона мчатся на машине к «танкам», которые уже находятся позади нас. Идем в курилку окоп за огневой позицией.
— Машина идет! — кричит Жумагазин.
Поверяющий подзывает комбата:
— Первоеорудие-посредственно! Второе-отлично!
Ярцев недоволен. Недоволен и Жумагазин, ведь он наводчик первого орудия.
Объявлена благодарность расчету второго орудия. Первый стоит, понурив головы.
Приехав со стрельб, чувствую, что устал, но помню правило.
командир уходит последним.
Солдаты, прочистив пушки в боксах, наконец-то в теплой казарме принимаются за чистку карабинов и автоматов. Их усталые лица блаженны. Казарма им кажется раем после сильного мороза с резким ветром.
Наводчик второго орудия Лапецкас служит уже два года, есть о чем рассказать новичкам. Особенно любит он рассказывать, как, "отстрелявшись на отлично", ездил в отпуск.
Молодые солдаты слушают. Каждому охота съездить домой, привезти свою фотографию у развернутого знамени.
Больше всех переживает неудачу Жумагазин.
Я утешаю его, а сам жду нагоняя от комбата. Мысли мои, как всегда в таких случаях, приводят меня к грустному выводу, что как ни романтичен для меня образ офицера-артиллериста, мое- призвание, видимо, не здесь. И я не то чтобы завидую своему соседулейтенанту Барышеву, у которого нынче оба орудия отличились, но, отдавая должное его искусству и даже восхищаясь им, себя утешаю тем, что он служит второй год. В то же время я с горечью ловлю себя на мысли, что главная причина все-таки во мне.
Комбат меня окликнул.
Мы зашлл в его канцелярию.
— Садись, закуривай!
Я закурил. Молчу. Да и что говорить? Мне бы пообещать, что добьюсь лучшего результата. Но я не мог скрыть неуверенности, что это будет именно так, и молчал.
— Понимаю, Михаил. — с неожиданной мягкостью в голосе заговорил Ярцев, — догадываюсь, о чем сейчас думаешь. Ну, это, может, и так, но сейчас у нас одна цель.
На стене висела карта мира: на ней были резко обозначены военные базы империализма, окружившие нашу страну.
Ярцев смотрел на карту. Я тоже.
— Ты ведь в училище из тяжелых минометов стрелял, а здесь…
Глаза Ярцева лукаво сверкнули.
— Иди выспись! Всякую хандру как рук" й снимет!
"Что с комбатом?" — недоумевал я. Мне ведь казалось, что он «сухарь», а он вот какой!
Сегодня день моего рождения. Завтра рабочий день, вставать рано, значит, отпраздновать не придется.
С такими мыслями пришел домой, где меня приятно поразил накрытый белой скатертью стол, за которым сидел командир второго взвода Роман Барышев.
— По случаю дня рождения разрешите преподнести сей подарок! торжественно-шутливо произнес он, вручая мне толстенный том сочинений Боборыкина. — Сожалею, не успел прочесть. Это мне тоже подарено. Дед подарил. Книга ценная! Так она у меня и лежала, и вот, рад вручить!
— Спасибо за откровенность!
— Рад стараться! Ну что, перейдем к делу!
И Роман раскупорил бутылку вина.
— Любовь Герасимовна, выпейте с нами рюмочку! — пригласил я свою хозяйку.
— Да что вы, сынки!
— Маленькую!
— За твое здоровье!