Страница 6 из 41
В платье Кристину я видел только раз, на приеме у президента республики. Она предпочитала джинсы, мужские рубашки и, помнится, на пышном рауте чувствовала себя неловко.
Абачуга мягко остановил «тоету» у ограды. За оградой белела вилла — небольшой двухэтажный, стандартной постройки дом.
Некоторое время я сидел, тупо уставившись перед собой… Последний раз я видел Рудольфа в Дакаре. Он учился в университете в Белфасте и прилетел навестить родителей. Рослый, сдержанный парень больше молчал, поглаживая рыжеватую бородку. Я к тому времени уже отрастил усы, и Кристина подшучивала над нами: «Эй вы, небритые, к столу!»
— Мы приехали, бвана, — напомнил Абачуга. — Мне вас подождать?
— Благодарю вас, не нужно.
Шагая к воротам дома, я вдруг подумал, что в облике Рудольфа было заложено нечто изначально трагическое. Таких людей у нас называют «не от мира сего». «Я очень хочу побывать в вашей стране, дядя Стефан», — сказал он мне, крепко пожав на прощанье руку. «Дядя» — так он меня называл.
Навстречу мне шла Кристина. В светлых брюках и в такой же рубашке. Подтянутая, стройная. Ни за что не дашь ей сорока лет. Совсем не изменилась. И все-таки что-то новое появилось в облике. Седина в волосах? Пожалуй.
Она протянула мне узкую загорелую руку.
— Здравствуйте, Стефан. Вижу, что вы уже все знаете. Не обращайте внимания на Барри… Он сильно сдал. Машину отпустили?
— Да.
— Правильно. Я отвезу вас в отель. Простите, что не предложила вам остановиться у нас. Вам было бы… тяжело.
В выстуженной кондиционером гостиной стоял полумрак, Барри Дэвис сидел в глубоком кресле. Узнать его было трудно. Так внешность может изменить злокачественная опухоль или горе.
— Привет, Стефан! — он помахал мне рукой.
— Здравствуйте, старина. Какого черта у вас такой мрак?
— Сейчас Кристина зажжет свет и принесет что-нибудь выпить. Или вы по-прежнему трезвенник?
— Как вы себя чувствуете, Барри?
— Уже лучше. Проклятая тропическая малярия. Здесь особая, примахиноустойчивая форма.[7] Да садитесь же! И не делайте вид, что вы ничего не знаете. Мальчика нет, его застрелили в Ольстере во время студенческих волнений.
Сухое, желтое лицо Барри дернулось. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, потом заговорил медленно, с трудом:
— Что вам не сидится в штаб-квартире, Стефан? Неужели не надоела Африка? Впрочем, вопрос идиотский. — Дэвис усмехнулся. — Африка — болезнь, что-то вроде медленной инфекции. Если заразился, то уже на всю жизнь. Расскажите лучше, как Варвара?
— Варвара в Москве. И у меня уже были билеты на самолет. Отпуск.
— А вас понесло к гачига! Меня всю жизнь окружали ненормальные люди.
— Что ты болтаешь, Барри? — тихо сказала Кристина.
— Милая, ты б лучше принесла напитки и лед. Послушайте, Стефан, будьте благоразумны.
— И это вы говорите о благоразумии?
— Не тот случай, старина. Эпидемия лихорадки у гачига скоро заглохнет. Кончится горючий материал — и конец. Племена изолированы, контакт с соседями ограничен.
Старческий, дребезжащий голос здесь, в комнате с глухо закрытыми портьерами окнами, производил странное впечатление. Мне даже показалось, что в кресле сидит вовсе не Барря Дэвис, а какой-то другой человек, усталый, больной, равнодушный.
Мне приходилось встречать европейцев, долгие годы проживших в Африке, и у них, даже от более пустяковой причины что-то вдруг ломалось внутри, какой-то точный прибор вроде гирокомпаса, позволявшего держать курс И человек начинал стремительно опускаться, терял интерес к окружающему, начинал пить. Болезнь тропиков, усталость. Барри в Африке двадцать семь лет.
Кристина вкатила столик с напитками и ведерком со льдом.
Дэвис оживился.
— Стефан, может лучше сварить кофе? — спросила Кристина.
— Да, пожалуй.
— Мне иногда кажется, Стефан, что вы притворяетесь… Для чего, дьявол вас раздери, вам нужна роль подвижника? Неужели вы не видите, что мир катится в преисподнюю? Африка есть, но и она скоро погибнет. Вспомните пророческие слова Нейбергера:[8] «В конце концов удушливый туман, пропитанный дымом и копотью, окутает всю землю, и цивилизация исчезнет…»
— Признаться, Барри, мне больше по душе оптимизм Шарля Николя.[9]
— Николь — идеалист. Мой сын тоже был идеалистом. Его убили пластиковой пулей выстрелом в упор. Боже мой, что происходит в мире! «Красные бригады», террористы, мальчишки-студенты, воюющие с регулярными войсками, мафия, наркоманы… Где милосердие, Стефан?
Дэвис умолк, через несколько секунд совсем другим тоном спросил:
— Конечно, вы привезли что-нибудь новенькое, не так ли? Например, противовирусный препарат или вакцину?
— Вакцину.
— Я не дам и двух пенсов, Стефан, за вашу голову. Таков закон талиона!
— Это еще что за штука!
— Царь Вавилонии Хаммурапи почти четыре тысячи лет назад ввел закон талиона — возмездие за врачебную ошибку. Бросьте, Стефан, свою дурацкую затею
— К черту царей Вавилонии, Барри. Вы ведь знаете, я все равно буду заниматься этим делом.
— Добавьте — бессмысленным делом.
— Допустим. Скажите, что за человек Торото? Ему можно доверять?
— Торото — толковый парень К нему благоволит президент. Говорят, Торото — его внебрачный сын. Мать Торото — женщина богатая: бензоколонки, плантации кофе и прочее. Торото учился в Лондоне. Хороший, насколько я могу судить, специалист. Господи, как мне все надоело! Политики отняли у меня сына, Стефан… Будь они прокляты!
Приехав в отель, принял две таблетки снотворного. Проснулся я вялый, с чугунной головой. Две чашки крепкого кофе, выпитого в баре, несколько подняли настроение.
Дождь, видимо, перестал только под утро, площадь перед отелем слегка парила. В огромной луже у бензоколонки азартно плескались ребятишки. Их тела блестели на солнце, точно смазанные жиром.
«Тоета» стояла в условленном месте. Абачуга встретил меня радостной улыбкой.
— Как поживаете, бвана?
— Лучше не бывает.
— Доктор Торото не мог заехать за вами…, Дело в том, что пришел мой брат Анугу.
— Вот как?
— Пришел с хорошей вестью.
— Тогда едем.
«Тоета» лихо развернулась и, разбрызгивая лужи, помчалась по пустынному шоссе.
В кабинете Торото сидели Мгунгу, Акоре и незнакомый африканец лет тридцати в жеваной армейской рубахе и шортах, забрызганных грязью.
При моем появлении все встали, точно я был генералом.
— Доброе утро, мистер Эрмин, — Торото крепко пожал мне руку, — надеюсь, у вас все благополучно?
— Да, конечно.
— Познакомьтесь… Это Анугу.
Африканец нерешительно протянул руку. Лицо его оставалось неподвижным, но в темных, выпуклых глазах мелькнуло недоверие, сменившееся изумлением. Он установился на мои усы с таким любопытством, словно обнаружил у меня вторую голову.
— Как добрались, Анугу?
Ответил Торото:
— Анугу не знает английского. Только суахили. Ну и, конечно, говорит на языке гачига и некоторых других местных наречиях.
— Как жаль, что я не знаю ни одного из них. Насколько мне известно, ни Мгунгу, ни Акоре не знают суахили. Как же мы будем общаться?
— Профессор, прочтите записку от мистера Дэвиса. Записку только что доставил его повар Юсуф. Он уже давно ждет.
Неужели что-нибудь случилось? Я взял сложенный вчетверо лист мелованной бумаги и торопливо прочел.
«Дорогой Стефан, — писал Барри Дэвис, — простите за вчерашний вечер. Я был не в форме. Но, поверьте, еще не раскис окончательно. Ничего, мы еще с вами дернем по стаканчику. Зная ваше славянское легкомыслие, посылаю своего повара Юсуфа, он отлично готовит, знает местные условия, а главное — верный человек, бывший солдат.
Юсуф прожил у нас шесть лег, стал членом семьи, так что берегите его. Я давно заметил одну вашу особенность: вы охотнее заботитесь о других, чем о себе. Торото сказал, что вы перебираетесь в Гуверу. Жду у себя после завершения операции.
7
Примахиноустойчивая форма — не поддающаяся лечению обычными средствами.
8
Нейбергер — профессор Калифорнийского университета (США).
9
Шарль Николь — видный французский микробиолог.