Королева Варваров

— Она была женой одного из них.

— Ну и что?

— Она была женой Эллиана.

— Марка Клодия?! — Петилий чуть не потерял дар речи. — Но у него же не было жены! Я это точно знаю!

— Ты плохо знаешь своих солдат, — усмехнулся Назика.

— А ты наверно думаешь, что знаешь про каждого своего легионера, раз тебе удалось разбить варваров?

Назревала ссора.

Авл Дидий поспешил потушить её.

— Прекратить! — приказал он и обратился к Назике. — Откуда тебе это известно?

— Один варвар из свиты Картимандуи сказал мне про неё. Я всю ночь беседовал с этой женщиной. Её история так поразительна, что кажется неправдоподобной.

— Вот именно, неправдоподобной! — хмыкнул Петилий Цериал.

На него никто не обратил внимания. Все слушали рассказ Назики про Актис.

— Так что же теперь нам с ней делать? — задумчиво произнёс наместник. — Эллиан утонул. А ведь только он мог сказать, действительно ли эта женщина его жена. Я сам хочу поговорить с ней. Пришли мне её сейчас же, Цезий.

И он дал знак легатам удалиться.

Через полчаса Актис стояла перед ним. Наместник был поражён, когда увидел её. На руках у женщины спал младенец, но это только придавало ещё больше очарования всей картине. Её наряд не вызывал сомнений в том, что она действительно занимает высокое положение в олигархии бригантов, а её внешность говорила о том, что она никоим образом не принадлежит к воинственному народу этой страны. Смуглая кожа, чёрные глаза и мягкие черты лица явно указывали на южное происхождение пленницы.

Авл Дидий некоторое время пристально рассматривал Актис. Молодая женщина также внимательно смотрела на него. На её усталом измождённом лице читался немой вопрос о том, как решится её судьба. И в тоже время какое-то равнодушие и отрешённость тенью накрывали её глаза. В эти секунды только ребёнок интересовал пленную королеву бригантов. Самой первой мыслью наместника было отпустить её на свободу, но он поспешил прогнать этот несвоевременный порыв благородства. Он прекрасно понимал, что если поступит так, то этим воспользуются его враги, и тогда конец его карьере. Мало ли в чём можно обвинить человека, который отпускает на свободу женщину злейшего врага государства? Наместник нахмурил брови и приступил к допросу.

— Мне известна твоя история, — сказал он тихим, но твёрдым голосом, — вот только я одного не могу понять. Почему римская гражданка, жена офицера, вдруг оказывается среди войска, враждебного римлянам, да ещё в качестве царицы варваров? Ответь мне.

— У меня не было выбора, — ещё тише, чем наместник, сказал она. — Я умоляла Венуция отпустить меня за выкуп, но он не захотел.

Ей пришлось вновь подробно всё рассказать Авлу Дилию, что далось с большим трудом. Словно её заставили всё пережить заново.

— Когда тебя взяли в плен римляне, ты пыталась найти мужа? — опять спросил Дидий.

— Да. В тот же день я обратилась к легионерам помочь мне найти его, — из глаз Актис брызнули слёзы, — но они мне сказали, что его нет в живых.

Наместник ничего не сказал, но на его лице появилось что-то вроде сострадания. Он подошёл к Актис поближе и внимательно посмотрел ей в глаза. Женщина глянула на него сквозь слёзы, и Дидию невольно подумалось, что такую прекрасную рабыню неплохо иметь в его доме. Он стал задавать Актис вопросы один за другим и очень скоро узнал всю её историю во всех подробностях. То, что рассказала Актис, глубоко тронуло наместника.

— Я попытаюсь помочь тебе, — сказал он, когда слуги проводили её в покой Дидия для отдыха, — но это очень трудно. Если бы ты была просто пленница, то уже сейчас была бы свободна. Но каждый офицер моего штаба уже знает, что ты жена Венуция и царица Бригантов. Если тебя освободить и отправить в Рим, то там тебя ждёт следствие. Кто скажет за тебя слово в суде? Не думаю, что судьи будут на твоей стороне.

— Что же мне делать? — тихо произнесла Актис. — Что будет со мной и моим ребёнком?

— Арена амфитеатра, вот что тебя ждёт, — пытаясь выглядеть сочувствующим, ответил Авл Дидий, — и дикие звери растерзают тебя и твоего сына.

Молодая мать чуть не выронила своё дитя. Ноги её подкосились, и Актис не удержалась бы на ногах, если бы Дидий не поддержал её.

— Но в память о твоём муже я спасу тебя, — наместник стал говорить шёпотом. — Ты будешь пока жить у меня. Ребёнок тоже. Я буду говорить, что ты моя пленница и рабыня. Пройдёт время, и когда всё забудется, я отправлю тебя в Рим, где ты укроешься у родственников мужа. У тебя нет выбора.

С этими словами Авл Дидий Галл выпроводил Актис из своего кабинета. Затем он сел в глубокое кресло и надолго задумался. Его задумчивое состояние было прервано стуком в дверь часового, который доложил, что пришло спешное письмо с континента. Наместник осторожно вскрыл папирус, взломав на нём глиняную печать. Послание, оказалось, от Афрания Бурра. Вот его содержание:

«От Секста Афрания Бурра Авлу Дидию Галлу привет!

Дорогой друг, пишу тебе это письмо, чтобы уведомить тебя о последних событиях, которые произошли в Риме. (Далее Бурр рассказал во всех подробностях, о том, что творится в Вечном городе и в империи. Лишь последние абзацы письма взволновали и растревожили наместника). Недавно между Сенекой и мной вышел горячий спор. Суть его состояла в том, что любимый и почитаемый мной поэт стал уверять меня в том, что молодой император более грек по натуре, чем римлянин. Тогда я, разумеется, стал уверять его в обратном. Мы поспорили и, чтобы разрешить спор, отправились прямо к Нерону. Когда мы вошли, повелитель мира сочинял элегию на греческом. Сенека посмотрел на меня с торжеством. Потом он завёл с императором беседу, чтобы доказать мне свою правоту. Нерон действительно превозносил всё греческое и поносил всё римское. Говорил, что Афины — вот город, достойный поклонения, а Рим назвал сточной канавой. Сенека весь светился, слушая своего ученика. Он уже слушал звон золотых монет и смотрел на меня с притворным участием. Старый чудак! Он воспитывал Нерона, когда тому было ещё восемь лет, но, в сущности, его не знает. После всех этих речей я просто-напросто спросил цезаря, как он думает справить открытие нового амфитеатра, который по его приказу начали строить прошлой осенью. Ты бы видел, как загорелись его глаза, когда я спросил об этом.

Грек исчез, и перед нами предстал истинный римлянин. Сенека сразу сник. Слушая, как его любимец расписывал праздник, обещая поставить пятьсот пар гладиаторов, затравить десять львов, столько же пантер. Когда же он сказал, что обязательно прикажет отдать хищникам преступников в самом начале торжеств, Сенека не выдержал и, сказавшись больным, выбежал вон. Когда я объяснил цезарю, что между нами произошло, он от души посмеялся над неудачливым философом. Потом он стал серьёзным и обратился ко мне с такой речью: „Милый Бурр, согласись, что травить обыкновенных преступников на арене моего амфитеатра это несолидно для меня. Разве удивишь народ римский смертью двух десятков негодяев? Вот если бы ты устроил так, что на арене будут погибать сотни людей?“. Я ответил ему: „Это возможно только в том случае, если на арене будут пленники, варвары, потому что негде взять столько преступников. А где взять пленников?“. Император искренне удивился. „Где взять пленников? — вскричал он. — Но ведь ты сам на каждом государственном совете мучаешь меня, часами рассказывая о войнах, которые ведутся везде на границах империи. Значит, срочно нужна победа над варварами и триумф. Грандиозный триумф! Полководец, который сделает мне этот триумф, будет осыпан золотом во весь рост и получит высокий чин в армии. Подумай, Бурр, как это будет прекрасно, когда знатный вождь варваров умрёт на глазах всего римского народа. Народ будет любить меня ещё больше после этого!“. Я возразил: „Вожди варваров очень редко сдаются в плен. Они предпочитают смерть в бою. Боюсь, цезарь, что нам долго придётся ждать“. „Я не желаю ждать! И не хочу подсовывать римлянам подделку, как Калигула. Ладно, пусть не вождь, не царь, пусть это будут родственники: братья, жёны, дети. Этого тоже будет достаточно“. Ты мне это устроишь? Я обещал. Пишу тебе об этом, дорогой друг, в надежде, что в твоём диком краю найдётся что-либо для цезаря. Далее на моих глазах Нерон написал Сенеке письмо, в котором он убеждал старика, что он действительно по натуре грек более чем римлянин. К письму он приложил сумму, которую мы поставили в споре…».