Страница 19 из 24
– Я помню. Это было такого-то октября…
– Нет, нет, извини. Если я чего-то не знаю, то и подтвердить не могу… Слушай, – воодушевленно предлагает Симак, – давай, когда я вернусь из Стокгольма, сразу же тебе позвоню. Расскажешь мне как дела.
Я знаю, что Гера не позвонит. И он тоже знает это не хуже меня.
Зачем ему чужие проблемы?
Хватает своих.
Дин скооль, мин скооль, алля вакра фликорс скооль[7]
Ведь столько вокруг интересных творческих дел!
Я подтягиваю к себе записную книжку и вычеркиваю из нее телефон Гераклия Симака.
Видимо, уже навсегда.
Вот так.
Впрочем, оказывается, что наши с Симаком показания не нужны. Через несколько дней Але делают ставку с очевидцами происшествия, и те уверенно заявляют, что это была не она. Женщина, находившаяся за рулем, гораздо выше, гораздо, полней. Кстати, и марка машины, как выясняется, тоже не та.
В общем, все как-то обходится.
Очередной «столб» падает, но насмерть, к счастью, не убивает.
Хотя бухается на землю всего в двух шагах.
Аля еще некоторое время дрожит.
Я тоже настороже.
Сейчас вроде бы пронесло, но чего ждать в следующий раз?..
И вот вам вопрос.
Что Аля предпринимает, когда жизнь стукает по ней со всех сторон?
Когда кажется, что уже невозможно дышать?
Ответ очень простой.
Аля едет в Париж.
Это не выдумки.
Это действительно так.
У Нинель, с которой она вместе работает, по каким-то причинам не может, как они уславливались заранее, освободиться муж.
Не отпускают его, неделю за свой счет не дают.
Путевка начинает гореть.
Кому ее предложить?
Конечно – лучшей подруге.
И вот, раз-два, Аля уже в другой стране.
Оттуда она мне непрерывно звонит:
– Только что вышли из Лувра!.. Представляешь, стоим на площади Каррузель!..
Или:
– Версаль в утренней дымке!.. Тысячу раз – ах!..
Или:
– Сидим сейчас в кафе на рю де Шамель, пьем кальвадос, закусываем профитролями!..
Ее разочаровал Монмартр. Ее очаровал тот же Версаль. Булонский лес, как она утверждает, вовсе не лес, а ухоженный парк.
Она снова счастлива.
А в другом кафе, кажется, на улице Растиньяк, к ним подсаживается мужчина, который оказывается, ты только вообрази, аргентинцем, и уже через десять минут предлагает ей руку и сердце.
– Представляешь, его зовут Жозе Мануэль Эстрада Ферейра Лукас де Эспиноза!.. Он говорит, что о такой, как я, женщине, он грезил всю жизнь!..
Не знаю, уж как они объясняются там с этим Жозе Эстрада, но, по его словам, он является владельцем довольно крупного процветающего предприятия (свечной заводик, наверное, говорит Аля), в Буэнос-Айресе у него семикомнатная квартира, а в одной из южных провинций – фазенда.
– Он называет меня сеньорита Алья!.. Предлагает лететь с ним в Буэнос-Айрес прямо сейчас!..
– Немедленно возвращайся, сеньорита! – требую я.
– Через два дня!
– Нет, через два часа!..
Впрочем, Аля быстро меня успокаивает. Оказывается, аргентинец уже давно умчался в аэропорт. У него самолет – через тридцать минут.
– Сказал, что улетает в свой Буэнос-Айрес с разбитым сердцем…
Вообще, все просто великолепно. В связи кризисом, вероятно, народу в группе немного, автобус полупустой, гид делает им всяческие послабления, а кроме того, представляешь, на распродаже, на Елисейских полях, купила себе пальто. Боже мой, снежно-белое, из шерсти новорожденных ягнят!.. Звучит, конечно, ужасно, но ведь не убивали же их!.. Боже мой, ты – упадешь!..
Я и в самом деле чуть ли не падаю, когда Аля через два дня появляется в аэропорту. Но не потому, разумеется, что на ней это потрясающее пальто, а потому, что она, не смущаясь скептического взгляда Нинель, с радостным визгом бросается мне на шею.
– Ну, наконец-то, я – здесь!..
А затем отходит от меня на шага на три и картинно, точно на подиуме, медленно поворачивается.
– Ну как?
– Это уже какой-то гламур.
– Ничего ты не понимаешь, – делает вывод Аля. – Никакой не гламур. Это то, что создано для меня.
По дороге она сообщает, что привезла мне подарок.
– Но сегодня я его тебе, не надейся, дарить не буду. Для этого подарка нужен простор…
– А когда?
Аля объясняет, что у нее разработан особый план. Завтра мы с тобой на пару дней едем на дачу. Ты же можешь оставить свою работу на пару дней? Там, в торжественной обстановке и подарю.
– А сестра тебе разрешила?
Дача, собственно, принадлежит, не ей, а сестре.
– Ну, я сказала, что хочу побыть вместе… с одним приятелем…
– Ничего себе!.. И что ты получила в ответ?
– Ну, Лариса ответила, что я – слишком легкомысленный человек.
– А ты легкомысленный человек?
– До предела!
Она вздыхает.
– Так это же хорошо, – говорю я.
– Мне тоже кажется, что это хорошо, – говорит Аля.
По крайней мере в этом вопросе согласие у нас полное. И вместе с тем всякое положительное явление отбрасывает некую тень. Обнаруживается это буквально на следующий день, когда Аля, подхватив меня опять-таки в районе Сенной, везет на дачу.
Впрочем, сначала все складывается благополучно. Мы довольно быстро проскакиваем Московский проспект, где, наверное по случаю выходных, транспорта почти нет, минуем Пулковские высоты, несущие на себе серые астрономические купола, и, прокрутив головокружительный кульбит по развязке, съезжаем на областную дорогу, размеченную синими табличками деревень.
– Ты по сторонам пока не смотри, – предупреждает Аля. – Не знаю в чем дело, но пейзаж почему-то здесь так себе. А вот через двадцать минут вдруг – ап! – и мы как будто в другой стране…
– Куда ж мне смотреть?
– Смотри на меня.
Я делаю это с удовольствием. В белом парижском пальто Аля действительно неотразима. Не поворачивая головы, она рассказывает, что подобную смену пейзажа видит не в первый раз. Прошлой осенью они с той же Нинель ездили на машине в Финляндию, кстати, тебе бы, вероятно, понравилось, в том смысле, я имею в виду, как Нинель свою «мазду» ведет, и вот стоило им пересечь границу, то же самое – ап! Исчезли не только скопища мусора, которые в России везде, но даже, только не смейся, пожалуйста, и – комары. Я тебе клянусь, ну – честное слово! Ни одной этой злобной твари, ни одного этого отвратительного насекомого…
С комарами у Али давние счеты. Иногда среди ночи вдруг начинает плавать над головой противный надоедливый звон. Причем, раздаться он может независимо от сезона: и весной, и летом, и осенью, и зимой. Откуда они только летят? Ничто, никакие фумигаторы не помогают. Главное, ну – укусил бы, ладно, и успокоился, улетел, нет – зудит, зудит, выбирает, мерзавец, место получше. В общем, Аля устраивает на комаров засаду. Она задергивает днем шторы, выключает в комнате свет и, подложив ладони под щеку, мирно укладывается на диван. Делает, значит, вид, что дремлет. Ловит, так сказать, на живца. А как только прорезается в темноте угрожающий звон, вскакивает, по выключателю – хлоп и смотрит на стены. Ага, вон сидит! И подушкой его, подушкой, по наглой физиономии!..
– В Финляндию они почему-то лететь не хотят.
Я высказываю предположение, что финны – народ невкусный. Видимо, каких-то ферментов у них в организме нет. И, кстати, что вы с Нинель в Финляндии делали?
– Ездили пить кофе, – Аля пожимает плечами. – Нет, в самом деле, Нинель сказала: А поехали на выходные в Финляндию, выпьем кофе. Ну, и поехали, переночевали там, погуляли по Хельсинки…
Я почтительно замечаю, что вот, оказывается, как живут олигархи. Захотела кофе – рванула в Финляндию, стало скучно – полетела в Париж…
– Ты только меня не смеши…
Мы сворачиваем с шоссе, оставляем позади чахоточный, в коростяных черных подпалинах, кривой березняк, и, пробултыхав рельсы железнодорожного переезда, встраиваемся в колею, ведущую на поселок.
7
Дин скооль, мин скооль, алля вакра фликорс скооль (швед). – За твое здоровье, за мое здоровье, за здоровье всех красивых девушек!.. – традиционный шведский тост.