Страница 24 из 24
Она вдруг рассказывает мне историю о том, как несколько лет назад заболела, кажется, воспалением легких, но дело не в этом, а в том, что было у нее тогда удивительное состояние: все вокруг казалось колеблющимся, эфемерным, можно было видеть сквозь стены, пройти сквозь закрытую дверь, дунь сильнее, махни рукой – все улетит…
– Вот и сейчас, по-моему, что-то такое… Только тенью, эфемеридой становлюсь я сама…
Я вспоминаю, как чувствовал себя тенью в петергофском кафе.
Что делать, Аля?
Мы с тобой действительно одной крови.
Однако ей я этого не говорю. А почему-то, не знаю уж почему, рассказываю о том, что уже много лет не могу надолго уехать из Санкт-Петербурга: через несколько дней начинает болеть голова, становится муторно, тошно, в воздухе чего-то не достает, и тоже – все вокруг будто ненастоящее, плоский холст, декорации, за которыми – пустота…
– Я, может быть, и тебя полюбил только за то, что ты живешь в самой таинственной части города…
Аля необычайно серьезна:
– Мне все равно, за что ты меня полюбил. Мне важно, что ты полюбил меня вообще.
– А сейчас этот метафизический Петербург уходит, и все, что связано с ним, тоже – превращается в тень.
– Ты полагаешь?
– И я – в том числе…
Далее мы попадаем на Васильевский остров. Сначала мы бредем по Пятнадцатой линии, где замерли в ожидании лета ревматические тополя, и Аля, поглядывая на них, рассказывает, что здесь она в детстве жила.
– Вот в этом дворе, представляешь, первый раз в жизни поцеловалась…
– Как его звали? – немедленно интересуюсь я.
И Аля испуганно вскидывает глаза:
– Не помню…
– Вот также потом, лет через десять, ты скажешь и обо мне…
А потом мы стоим у трубы, испещренной загадочными иероглифами. День сегодня светлый, туманный, в воздух как будто добавлено молоко. Кажется, что иероглифы в нем чуть-чуть светятся, и Аля, вдруг прижав к горлу ладони, лихорадочно говорит:
– А может быть, произойдет чудо? Считается, что если чего-то очень хотеть, то чудо обязательно произойдет. Вдруг нам поможет бог…
– Ты же в него не веришь.
– Ну и не верю, так что? А он возьмет и поможет. Если, конечно, он действительно добр…
Ах, Аля, Аля!
Какой в этом мире может быть бог?
Разве что капризный божок, ревниво посматривающий на людей.
И потом, что это за бог, с которым приходится торговаться? Вот я сделаю то-то и то-то, уверую, восславлю его, вознесу в молитве грубую лесть, и тогда, может быть, за это что-нибудь получу.
Как-то все это не по мне.
Не хочу я, не хочу торговаться – ни с людьми, ни с богом, ни с кем.
– Ты чувствуешь? – говорит Аля.
Странный фармацевтический запах плывет по двору. Ромашка – нет, не ромашка, шалфей – нет, не шалфей. Так, вероятно, пахнут расплавленные дымящиеся компоненты минеральных солей.
Я прикладываю ладони к трубе и тут же отдергиваю. Кирпичная облицовка горячая, как будто бушует за ней адский огонь. Воздух над верхушкой трубы дрожит – жаркое стеклоподобное марево поднимается к небесам.
– Значит, что-то случится, – говорит Аля. – Удивительно: он сделал это ради любви…
– Но любви в итоге не получил.
– Давай отсюда уйдем…
Мы снова куда-то бредем: сворачиваем в какие-то переулки, стоим на каких-то мостах. Нигде мы не задерживаемся надолго, бросаем лишь взгляд, и – дальше, все дальше, сквозь проблески распадающегося бытия. Мы словно исполняем какой-то загадочный квест, фантастический танец прощания, который не видит никто, кроме нас. Где-то на презентации поднимает бокал с шампанским Варвара, где-то, будто во сне, пребывает Лидия, ждущая неизвестно чего, корпит над безжалостными документами Аделаида, величественно восседает в президиуме конференции Гера Симак. Жизнь поворачивается на привычных своих осях, и только мы блуждаем по призрачным ее закоулкам. Мы будто заклинаем магическое городское пространство: кажется, еще шаг, еще усилие, еще один поворот, и мы вырвемся в тот мир, где есть место для нас, где никто ни от кого ничего не требует, и где ничем не нужно жертвовать, чтобы жить.
Это, конечно, иллюзии.
Нет того мира – сколько шагов ни делай, сколько его не ищи.
Дождь над Нидерландами прошуршал и остался только на отреставрированной кинопленке.
Его уже не вернуть.
– Не вернуть, не вернуть, – соглашается Аля. И через секунду неуверенно добавляет. – Может быть, и не следует его возвращать…
Наконец путаная сценография танца выносит нас к Калинкиному мосту. Набережная от него понижается, чувствуется за домами огромное пространство воды.
Там, дальше – Финский залив.
Уже смеркается, вспыхивают бледные фонари.
Здесь Аля решительно останавливается и говорит, что дальше ее провожать не надо.
– Только не смотри мне вслед, – просит она. – Иди, не оборачивайся, а то я не выдержу, прибегу…
– И что тогда?
– Придется прощаться опять…
Ладно, я иду, глядя строго перед собой.
Летят навстречу машины, мигает желтым одиночеством светофор.
Я и в самом деле не оборачиваюсь.
Город у меня за спиной бесшумно проваливается в небытие.
Сейчас у меня все в порядке. На визитных карточках, которые заказала Варвара, значится, что я являюсь арт-директором общественно-благотворительного журнала.
Бренд вполне адекватный, в особенности для тех, кто смотрит на это дело со стороны.
Главное ведь – предъявить броский ярлык.
Что за ним – это, конечно, другой вопрос.
Но, в конце концов, кто будет его задавать?
Никто не задаст.
Никого это не интересует.
Все предъявляют друг другу такие же многозначительные ярлыки.
Я здесь вовсе не исключение.
Кружатся тени.
Вспыхивают вокруг символические отражения бытия.
Бренды вместо вещей.
Фотография вместо живописи.
Клип вместо фильма.
Секс вместо любви.
Жизнь идет своим чередом.
Я уже участвовал в нескольких больших презентациях. Кажется, они удались: Варвара организовывает сейчас специальный благотворительный фонд.
Она считает, что это будет надежнее.
Не так уж трудно, оказывается, надувать мыльные пузыри.
Я даже начинаю привыкать к запаху денег.
Во всяком случае, больше меня от него не мутит.
Ну, пахнет – и пусть.
Скоро я, видимо, совсем перестану его замечать.
Правда, Лидия иногда посматривает на меня – как будто не вполне понимает, кто я такой.
А может быть, и в самом деле не понимает.
Издержки жизни.
Думаю, что и это пройдет…
Аля изредка мне звонит.
Номер моего сотового телефона по-прежнему известен лишь ей.
Обычно она сначала спрашивает, как я живу, и я отвечаю ей, что живу хорошо. Затем я спрашиваю, как дела у нее, и Аля коротко отвечает, что у нее все тоже – более-менее.
Далее наступает пауза.
Слышен фон, распадающиеся цифровые иллюзии, из которых состоит нынешний мир.
А потом Аля неуверенно спрашивает, как там фонарик.
И я отвечаю ей, что фонарик летит.
– Летит? – переспрашивает она.
– Летит. Конечно, летит…
Собственно, вот и все.
Что я могу ей сказать?
Только правду.
Он ведь пока и в самом деле – летит…