Страница 22 из 33
Напишите мне, пожалуйста, что с Густимой, и передайте ей мой самый нежный привет. Пусть всегда будет твердой и стойкой и пусть не останется наедине со своей великой любовью, которую я всегда чувствую. В ней еще так много молодости и чувств, и она не должна остаться вдовой. Я всегда хотел, чтобы она была счастлива, хочу, чтобы она была счастлива и без меня. Она скажет, что это невозможно. Но это возможно. Каждый человек заменим. Незаменимых нет, ни в труде, ни в чувствах. Все это вы не передавайте ей сейчас. Подождите, пока она вернется, если она вернется.
Вы, наверное, хотите знать (уж я вас знаю!), как мне сейчас живется. Очень хорошо живется. У меня есть работа, и к тому же в камере я не один, так что время идет быстро… даже слишком быстро, как говорит мой товарищ.
А теперь, мои милые, горячо обнимаю и целую вас всех и – хотя сейчас это уже звучит немного странно – до свиданья.
Ваш Юля
ГУСТИНА ФУЧИКОВА – ВОСПОМИНАНИЯ О ЮЛИУСЕ ФУЧИКЕ
Это случилось 14 апреля 1939 года. Юлек пришел домой и сообщил нам, что утром Словакия объявила себя самостоятельным государством, а днем президент Гаха уже помчался в Берлин на поклон к Гитлеру Прямо на улицах, в учреждениях, на заводах, в кафе – всюду шло горячее обсуждение случившегося.
Вечером мы с Юлеком отправились в советское посольство на Винограды. В тот день здесь отмечали стодвадцатипятилетие со дня рождения украинского поэта Тараса Шевченко. Собрались наши друзья и товарищи. Мы и не предполагали, что со многими из них в тот вечер видимся в последний раз..
У входа в посольство сновали шпики и полицейские. Они высматривали и вынюхивали: кто входит и выходит…
Около четырех часов утра мы покинули посольство Ехали в такси. Юлек был задумчив, курил одну сигарету за другой, молчал. Один только раз он произнес вслух то, о чем мучительно размышлял все это время: «С фашистами надо было драться, несмотря на капитуляцию правительства. Сейчас борьба будет намного труднее».
Пражские улицы в тот предрассветный час были безмятежны и тихи. Прага еще не знала, какая беда постигнет ее утром.
Мы приехали домой в половине пятого. Юлек привычно включил радио, и вдруг зазвучали позывные пражской радиостанции.
Юлек позвал меня: случилось что-то чрезвычайное. Ведь пражские радиостанции в такое время никогда не работают…
Мы замерли у приемника. И вот заговорил диктор. Голос его звучал напряженно и неестественно. Сообщение было ужасным: 15 апреля, в шесть часов утра, немецкие войска пересекут границы Чехии и начнут продвижение в глубь страны. Правительство призывает население сохранять спокойствие. Всякое сопротивление будет немедленно подавлено. Немецкая армия войдет в Прагу около девяти часов утра…
Мы молчали, не в силах вымолвить ни слова. Нашу страну, нашу Прагу будет топтать фашистский сапог!
Юлек слушал, заложив руки в карманы, и курил…
Оккупанты на мотоциклах двигались медленно, словно на параде. Темное пражское небо встретило пришельцев слезами холодного дождя. Люди молча обходили фашистских солдат, будто их вовсе не существует…
В марте и середине мая 1936 года к нам дважды наведался товарищ, посланный Центральным Комитетом партии. Он сказал, что Юлеку следует уехать. Тогда кое-кто из членов партии еще мог скрыться. Тайно, без паспортов или с фальшивыми паспортами, они пробирались в Польшу, а оттуда в Советский Союз или Англию. Юлек ответил, что часть профессиональных партийных работников должна остаться в Чехословакии, чтобы возглавить и организовать борьбу против оккупантов.
Тот же самый товарищ приходил к нам еще раз, он принес Юлеку паспорт, денег на дорогу и сказал: «Партия предлагает тебе самому решить, ехать или оставаться».
Юлек ответил, что если решение зависит от его желания, то он остается.
Товарищ из ЦК ушел, спустя некоторое время вышел из дому и Юлек.
Вскоре в дверь позвонили… Звонок прозвучал резко, как приказ. Я открыла. В квартиру вошли двое: «Гестапо!»
На сей раз их интересовало, где находится Бареш, наш сосед по квартире…
Отказ Юлека писать для фашистской газетенки, в редакцию которой его неожиданно вызвали, и визит гестапо заставил нас покинуть Прагу и уехать в Хотимерж, деревню, где отец Юлека в 1933 году купил дом на деньги, завещанные ему старшим братом, композитором – тезкой Юлека – Юлиусом Фучиком. Отец Юлека вышел на пенсию и жил в Хотимерже круглый год. Иногда он ездил в Пльзень, где оставались мать Юлека и сестра Вера. Вера в то время заканчивала школу.
Летом в Хотимерже бывало весело. Собиралась вся семья Фучиков, приезжала и старшая сестра Юлека, Либа, с детьми.
…Мы приехали в Хотимерж в конце мая 1939 года. Здесь Юлек относительно спокойно провел четырнадцать месяцев.
Мы не стали заявлять в полицию о своем приезде. Каждые две-три недели Юлек уезжал в Прагу, иногда один, иногда вместе со мной.
В сентябре фашисты захватили Польшу.
Семнадцать дней героически оборонялась плохо вооруженная польская армия, но была разбита.
После очередной поездки в Прагу Юлек сказал мне, что гестапо производит массовые аресты чешских патриотов.
В 1939 году Юлек, естественно, уже не имел возможности писать ни в «Руде право», ни в «Творбу» и встречаться с друзьями и единомышленниками. Но в день 22-й годовщины Великой Октябрьской революции он хотел быть среди друзей. Мы уехали в Прагу, и там 7 ноября вечером, в Клубе работников искусств, где собрались его постоянные посетители – прогрессивные художники, артисты, писатели, журналисты, – Юлек произнес страстную речь о Советском Союзе. Это было более чем отважно. Вход в клуб вел прямо с улицы, рядом была дверь в соседнее кафе, которое посещали всякие люди, в том числе немецкие фашисты и солдатня.
Но таков уж был Юлек. Он считал своим долгом именно сейчас, когда вокруг царит фашистский разгул, отметить славную годовщину Октября.
А через десять дней, 17 ноября, нацисты утопили в крови демонстрацию пражских студентов, закрыли чешские высшие учебные заведения, объявили военное положение в нескольких городах Чехии и Моравии. Более тысячи студентов Праги и Брно были схвачены и брошены в концлагеря Германии.
Все еще без ведома полиции жили мы в Хотимерже. Юлек, приезжая в Прагу, прежде чем отправиться в нашу квартиру, узнавал по телефону у соседей, все ли там в порядке.
7 июня 1940 года… Этот день врезался в мою память.
Ясное летнее утро… Солнце высоко стоит в голубом небе, медленно плывут редкие облака…
Вдруг дремотную тишину разорвал заливистый лай нашего пса Виктора, вслед за ним, услыхав шум, Бланка и Эрик тоже подали голос. Юлек добродушно корил Виктора:
– Что ты лаешь без причины?
Двери распахнулись, и в комнату ворвался Мирек, Верин жених. Он был необычно серьезен, глаза испуганные.
– Что-нибудь с отцом? – поднялся Юлек.
– Тебя разыскивает гестапо! Ты должен немедленно скрыться! – задыхаясь, выпалил Мирек.
– Что случилось? – спросил Юлек.
– Сегодня утром у ваших в пльзеньской квартире побывало гестапо! Ты должен немедленно уехать отсюда! – нетерпеливо твердил Мирек.
– В котором часу они были?
– Около пяти утра.
Юлек взглянул на часы: без малого десять.
– Гестапо не знает, где я, иначе они были бы уже здесь, – рассудил он.
Странно, почему гестапо разыскивает Юлека именно в Пльзене – ведь он появлялся там редко и ненадолго?
– Как мы будем поддерживать связь? – спросила я. – Писать на пражскую квартиру рискованно.
– Лучше всего писать в Смихов, на имя издателя Гиргала, – сказал Юлек.
– Я же буду писать тебе под именем Гиргал или Франта. Если меня здесь искать не будут, начинай письмо так: «Сабину я еще не перевела…»