Страница 6 из 41
— Мерси, микада!
Капитан предложил и Соколову спуститься в шлюпку, развлечься немного, а заодно посмотреть, как пароход выглядит со стороны после штормов.
А на поверхности океана плавала не только сельдь. Там оказалось несколько тунцов, затесавшихся некстати в эту мелкоту. Здоровенным, похожим на торпеды рыбинам боцман рад был особенно.
— Это ж как куриное мясо, — приговаривал он, с трудом втаскивая метрового тунца. — Вот так плыл себе, не зная забот, а тут тебе пламенный привет с небес…
Олег Константинович любовался пароходом. Соленые волны еще не успели сбить краску, пятен ржавчины не было видно. В Сиэтле ведь провели несколько авралов. Оббили до металла старую краску, заново загрунтовали, окрасили «Ангару». Лоснились черные борта. Сияли белизной надстройки. Какой все же красивый пароход, хотя и старенький…
Буфетчица прямо на мостик принесла тарелку с зажаренной сельдью.
— Снимайте пробу с японского улова, дай бог им здоровья, шоб они были неладны, — приговаривала она. Смутилась, увидев рядом помполита. — Извиняйте, Олег Константинович, про вас не догадалась. Ну так вы одной вилочкой, уж сколько вместе плывете, знаете, шо не больные. Вы, товарищ капитан, от головы половиночку.
— Это же почему такое указание?
— Вы ж голова наша.
— Так! Развивая вашу мысль, я… — разобиделся Соколов.
— Я ж не то хотела сказать…
— Мелкий подхалимаж всегда наказуем, — вставил Рябов.
— Она ж и с хвоста вкусная, — вконец смутилась буфетчица, хвостик хрумтит, он же в сухариках.
— Дегустируем, Олег Константинович? В центра селедки встретимся? Говорят, кто из одной тарелки ест, а при случае из одной рюмки запивает, становятся друзьями.
Селедка в сухариках, с перчиком, лимончиком была вкусна необычайно. Буфетчица с умилением следила, как быстро исчезала рыба.
— Теперь пожалуйте в кают-компа… — Она не договорила, испуганно воскликнула; — Ой, мамочки, да что такое выплывает! Что ж то еще за напасть!
На фоне желтовато-серой мглы, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель, появлялись размытые тени7 которые постепенно превратились а силуэты военных кораблей.
Линкор… три крейсера… судя по дымам, еще с десяток кораблей поменьше — их самих еще не видно за волнами. Эскадре шла фронтом на северо-восток, пересекая курс «Ангары». Если бы не приказ лечь в дрейф, пароход оказался бы как раз в центре этого строя.
От эскадры оторвался эсминец и понесся в сторону «Ангары».
Николай Федорович Рябов за пять предвоенных лет перешагнул ступеньки командной иерархии — от четвертого пассажирского помощника до капитана, до полноты власти над маленьким мирком, именуемым командой судна. Это быстрое продвижение не успело стереть в памяти время, когда он сам тянулся в струну и немедленно отвечал «есть» на любое распоряжение. Когда он сам за глаза посмеивался над причудами «мастера», порожденными полновластием, но не перечил ни разу. Не соглашаться, оспаривать действия капитана — это все на берегу. Это дело всяческих комиссий. И еще он помнил, как в сложных ситуациях, а они возникали почти в каждом рейсе, он сам напряженно следил за поведением, настроением, даже жестом, походкой капитана. Он помнил, как минутная растерянность, нервозность и, не дай бог, тень страха, мелькавшая на лице капитана, мгновенно, по каким-то невидимым каналам, передавались команде.
Неожиданное рандеву в океане вызвало тревогу, точнее, огромную тревогу. Ясно было, не на прогулку вышла эскадра воюющей державы. Ясно, место куда они думали нагрянуть, еще далеко, иначе японцы соблюдали бы радиомолчание. Были уверены, что на десятки миль вокруг никого, и напоролись на торговое судно. С Японией у СССР пакт о нейтралитете, но в то же время он союзник США и Великобритании… Простая логика: американцы могли прослышать об операции. А раз так, почему бы им не использовать советский пароход для разведки, а может быть, и как прикрытие для подводной лодки. Не поэтому ли самолеты прочесали глубинными бомбами пространство вокруг «Ангары»?
Николай Федорович кожей чувствовал настороженные взгляды. Прикинул расстояние до эскадры, скорость эсминца. Через четверть часа он будет рядом.
Приказал дать по судну сигнал досмотра. Репетиции таких тревог проводили несколько раз. Теперь он знал — вся команда рассредоточится по судну группами по два-три человека. Все будут на местах, обозначенных расписанием.
Неторопливо прошел в рубку. Штурман уже проставил в вахтенном журнале время, координаты и писал черновик записи. Почитал через его плечо ровненькие строчки
— Порвите, а еще лучше — сожгите свое сочинение. Об эскадре пока ни слова. О том, что навстречу идет эсминец, писать можете.
— Есть! — послушно ответил штурман, смял листок, чиркнул зажигалкой, — Владивостоку как, шифровкой сообщить?
— Вам это очень хочется сделать?
Рябов задал вопрос больше для проформы, потому что еще не до конца выстроил цепочку мыслей обо всем, что сейчас происходило.
… «Они, конечно, слушают все наши переговоры. Мы оказались на пути их оперативных действий. Как бы им хотелось избавиться от свидетеля. Шифровка… вслед за ней „случайная“ торпеда. Сами нарвались, сами и поплатились… Так что там ответил штурман?»
— Прости, не расслышал.
— Не очень хочется, Николай Федорович. Эти ж деятели решат, что союзники наш код читают.
— Мысли совпадают, рад. — Штурман просиял от похвалы. — Об эскадре в эфир ни слова. Об эсминце сообщать все.
— Есть!
— Выслушайте до конца, а потом «есть» барабаньте. Передайте радисту; сообщать о том, что торчим на месте. О действиях эсминца. О досмотре, если он начнется. Радиорубку пусть запрет изнутри. Тексты передавайте ему по телефону. Возле рубки не меньше четырех наших. Вот теперь все.
Капитана в каюте ждал третий помощник. Николай Федорович открыл сейф, вынул папку, в которой хранил документы с грифом «секретно», передал и отправил его в кочегарку. Там предстояло ждать условный сигнал, после которого надлежало немедленно швырнуть папку в топку и подождать, пока она не обратится в пепел
Как только эсминец пошел к «Ангаре», капитан вызвал в рубку комсостав. Теперь все собрались. Молча дымили сигаретами. Наблюдали за движением эскадры, за эволюциями эсминца. Корабли сделали поворот «все вдруг» на юго-восток и стали уходить во мглу. Эсминец застопорил ход в двух—трех кабельтовых от «Ангары». На палубах, на мостике пустота, как будто кораблем управляют автоматы. Но вот замигал прожектор.
— Сигналит международным кодом. Требует внимания, — сообщил наблюдатель.
— Ответь: «Готовы выслушать», — приказал Рябов.
— Требует следовать за ним курсом триста пятнадцать.
— Штурман, куда приведет нас этот курс?
— Уткнемся в Хоккайдо.
— Повторяют приказ, — раздался взволнованный голос наблюдателя.
— Сообщите: «Готовим ответ»… Ну, что будем отвечать, товарищи?
— Сволочи, — пробурчал старпом.
— С оценкой согласен. Но… в своде сигналов такое выражение не предусмотрено.
— Начнем смываться, решат — шпионим, — уже спокойнее добавил старпом.
— От эсминца с нашими машинами далеко не смоешься, заметил старший механик.
— А может быть, им и нужна такая зацепочка, чтобы Владивосток атаковать, как в сорок первом Перл-Харбор, — сказал помполит. — Они ведь с Гитлером на одной оси крутятся.
— Из-за нас — война? — выразил сомнение старпом.
— Чтоб зажечь войну, говорят, спички хватит. Раздуть огонь охотников вон сколько.
— Но и хвост сразу поджимать, мол, готовы следовать за вами сию минуту — тоже не дело, — возразил стармех.
— Подозреваю, что придется, — подытожил капитан, — но Иван Иванович прав, только после того, как все наши возможности словесного сопротивления будут исчерпаны.
Рябов вышел на крыло мостика, стал рядом с наблюдателем — пусть на эсминце видят, что это он, капитан, лично ведет переговоры, — и начал фразу за фразой диктовать, что «Ангара» — судно нейтральной страны. Что в трюмах мирный груз. Что он требует, если это так необходимо, произвести досмотр на месте, а затем дать возможность идти своим путем по курсу и коридорам, согласованным с японским правительством.