Страница 1 из 41
ИСКАТЕЛЬ № 4 1984
Святослав ЧУМАКОВ
ВОСТОЧНЕЕ ХОККАЙДО
I
Пароход «Ангара» возвращался во Владивосток из американского порта Сиэтл с грузом сахара, канадской пшеницы, а также свиной тушенки в банках, которую наши солдаты прозвали «второй фронт». Это были поставки по ленд-лизу, так называлась помощь заокеанского союзника нашей стране, сражавшейся с гитлеровцами. Правда, помощь эта была не бескорыстной, а в долг. Расчет после победы.
На черных бортах парохода выбелены большие прямоугольники, в которых нарисованы наш герб и буквы «СССР». Крышки трюмов укрыты брезентами. На них надписи «СССР» латинскими буквами и иероглифами.
На Дальнем Востоке война началась позже, чем в Европе. 7 декабря 1941 года японская авиация напала на базу американского флота в Пёрл-Харборе. С тех пор бесконечные водные пространства, бесчисленные острова северного и южного полушарий стали именоваться Тихоокеанским театром военных действий Японцы пока жестоко били своих противников — американцев и англичан.
На этом театре лишь наша страна была нейтральной, лишь наши торговые суда совершали рейсы в США и обратно. Американцы не хотели рисковать своими судами. Вот почему «Ангара» несла опознавательные знаки — «охранную грамоту» всем воюющим напоказ, а ночью зажигала на мачтах сигнальные огни. С кораблей, самолетов, через перископы подводных лодок знаки эти видны ясно, с большого расстояния.
В команде было тридцать два человека. Еще на «Ангаре» плыли два пассажира: вдова работника советской закупочной комиссии, скоропостижно скончавшегося в Сиэтле, и ее сын Игорь. Анна Лукинична добиралась пока до Владивостока, потому что родина ее, Смоленск, была «под немцем». Она попросила у капитана какую-нибудь работу, не хотела быть нахлебницей а такое время, да от безделья, тоски известись можно. Капитан придумал для нее должность «дублер кока». С того дня в штурманской рубке к началу каждой вахты, даже в четыре часа утра, появлялся поднос с бутербродами и термос с горячим кофе. В Акутане, на Алеутских островах, Анна Лукинична купила бочонок соленых огурчиков у потомков русских переселенцев. Ежедневно к утреннему чаю пекла пирожки с картошкой, мясом. Все делалось тихо и незаметно: и есть Анна Лукинична на судне, и как бы нет ее… А Игорь был вездесущ. Его видели, казалось, одновременно в машинном отделении, в штурманской, в радиорубке. Быстро «сориентировался» в жаргоне. Капитана за глаза, как и все, называл «мастер», старшего механика — «дед», а помполита — «помпа».
Свою каюту пассажирам отдал помполит Олег Константинович Соколов, а сам по решению капитана переселился к «деду» на диванчик. «Дед», тридцатилетний холостяк, был недоволен вторжением. Предложил уплотнить палубную команду.
— А почему не твоих кочегаров? — спросил капитан.
— Можно и кочегаров, — с готовностью согласился стармех.
— Совесть имей, Иван Иванович, — не глядя на него, сказал тогда капитан. — У нас три вахты вместо четырех по штату, парни и девчата с ног валятся, а ты — уплотнить… Твоя каюта после моей самая просторная, вот у тебя и будет коммуналка до конца рейса. А станешь ныть — переселю на корму, в гальюн. Будешь там дрыхнуть в положении орла в свободное от посетителей время, Все!
Иван Иванович смирился:
— Нехай вселяется. Пойду освобожу диванчик да барахло свое в шкафчике потесню.
— Так бы сразу…
«Дед» ушел, а капитан продолжал «стравливать пар»:
— Рассобачился на сейнере до войны… Вот кулаковатая натура! Ты политический воспитатель, а не видишь, что он под себя все гребет. Будто забыл, что война, что, кроме кают, еще окопы есть, где глина с водой пополам по брюхо…
— Николай Федорович, а почему на сейнере?
— Черт его знает почему. На сейнере — и все, — буркнул капитан.
Соколов вскоре убедился в проницательности капитане. «Дед» и впрямь оказался мужичком запасливым. Еще в Америке ухитрился оттяпать четыре пары «ленд-лизовского» шерстяного белья, хотя положено было по две пары на брата. Надевал по два комплекта сразу. В машине жарища, а он и тем в робе и двух парах нательного белья. В рундучок под умывальником прятались бутылки с американским спиртом.
— Это для протирки отдельных важных деталей, — без тени смущения пояснил Иван Иванович, — держу у Себя, чтобы никому соблазну не было.
Однако в том же рундучке находилась коробочка с чесноком. От «деда» порой разило чесночным духом так, что хоть беги из каюты. Но, надо отдать должное, не каждый день, только по вечерам и только перед отходом ко сну. Олег Константинович решил не нарушать установившийся зыбкий мир. Успокоил себя: «Мужик крепкий. Норму знает. Его небось и бутылек с ног не собьет». Совместно проверить чистоту спирта «дед» не предлагал: то ли опасался, то ли верил, что помполит по наивности своей сухопутной ничего не замечает.
Диванчик размещался вдоль борта, под иллюминатором, неглухо задраенным с осени. Когда начиналась килевая качка, спать было сносно — то пятками, то затылком Соколов упирался в поперечные переборки, вот и все неудобства, Но при бортовой качке сон был таким же приблизительным, как, наверное, у пехотинца, — на ходу, во время долгого марша. Кроме того, Иван Иванович могуче храпел, заглушая порой стук машины. Это тоже мало способствовало отдыху. «Но ничего, — успокаивал себя помполит, — доживем до Владивостока, а там, на прочной земле, на железной койке, да под теплым одеялом… Храп не будет мешать, машина не будет стучать, и бортовая качка не будет вытаскивать из-под тебя матрац…»
За окном видны розовые облака. Олег Константинович никак не мог это квадратное окно называть иллюминатором… «Дед» спал на удивление беззвучно. Одеяло сбросил на пол — жарко. В ногах у него лежали, как обычно, кожаная «канадка» на «молниях» и теплый свитер. В случае аврала стармех мог одеться мгновенно. У Соколова с одеждой ералаш: на рубашке брюки, на брюках тужурка, сверху китель, хотя привык он надевать сперва рубашку, потом брюки.
Качки не было, стармех лежал тихо, как мышка, тут после жестоких штормов в районе Алеутских островов поспать бы всласть, а вот проснулся на рассвете. Стараясь не шуметь, Олег Константинович встал, переворошив обмундирование, оделся и пошел на мостик.
Был штиль, редкий для этих широт полный штиль. Легкий ветерок рождало само движение судна, рассекавшего застывший океан и замерзший над ним воздух. «Ангара» вошла в полосу тумана, Сразу исчезло все — и ртутная, тяжелая гладь воды, и розовые облака, и труба, извергающая черный шлейф дыма. Белая, холодная испарина океана была так густа, а сам океан так спокоен, что казалось, медлительный, перегруженный пароход, не касаясь воды, парит в облаках. Но вот туман стал серовато-розовым… рассеялся. Солнце в розовый цвет окрасило надстройки, а на облаках блекли яркие краски.