Страница 80 из 86
Мареев остался один в нижней камере. Надо было наполнить кислородом резервуар и баллон, проверить аппарат климатизации, доделать некоторые мелочи. Он продолжал работать со всевозрастающей энергией.
Наконец сделано последнее, и он остался одиноким в безмолвии недр, в мёртвой тишине слепых глубин. Идти спать? Сна не будет – это Мареев твердо знал. Он провёл рукой по лбу, постоял минуту, потом погасил все лампы, оставив лишь одну, самую слабую, и опустился на мягкие, зашитые в мешки связки неиспользованных проводов.
Как будто сам собой открылся в душе какой-то клапан, и мысли, чувства, образы ринулись на свободу и заполнили камеру. И сразу из этого хаоса выплыл и властно всё закрыл собой один образ – бесконечно милый и родной… И с ним надолго остался Мареев в тишине этой ночи, прощаясь с жизнью, со всеми незавершёнными и захватывающими планами, с мечтой об ослепительном, неизведанном ещё счастье, так неожиданно найденном здесь, в мёртвых глубинах, и здесь же потерянном… Время остановилось, как будто прислушиваясь к тому, что происходит в душе Мареева. Иногда он выпрямлялся, привычно проводил рукой по лбу и вновь опускал голову на руку.
Лёгкий скрип приподымающейся люковой крышки наполнил камеру грохотом поезда в туннеле. Мареев вскочил и, стремительно подавшись вперёд, замер на месте.
Малевская тихо спускалась по лестнице, придерживая одной рукой опускающуюся над ней крышку люка. Так она простояла несколько мгновений, пока в слабом свете лампочки разглядела горящие глаза и окаменевшее движение Мареева.
Она приблизилась к нему.
– Никита… – Её голос был чуть слышен и дрожал. – Никита… Я не могла заснуть… Я хотела ещё раз поговорить с тобой…
Мареев молчал.
– Никита… Ты должен изменить решение…
Неповинующимися губами Мареев с трудом произнёс:
– Это невозможно…
– Никита… пойми… Я не могу уйти отсюда…
– Я понимаю, Нина… – медленно сказал Мареев. – Через несколько часов мы расстанемся… Ты унесёшь с собой… мою любовь… Я могу это сказать тебе теперь… Да, я люблю тебя…
Малевская вздрогнула. Мареев порывисто обнял её и прижал к себе.
– Я люблю тебя, Нина… – шептал он, склонившись над ней. – Я жил до сих пор полной, насыщенной жизнью. Мне казалось, что я беру от неё всё, что она может дать. Но ты открыла мне новую, такую яркую, такую ослепительную страницу её. Почему же ты молчишь?..
Малевская как-то по-детски рассмеялась. Её тихий смех, казалось, приподнял непроницаемые толщи над ними, наполнив весь мир радостью.
Они долго взволнованно говорили, в неутолимом желании всё сказать, о радости зарождавшейся любви, о новых планах, о будущем счастье…
Чёрная, непроницаемая тьма лежала вокруг снаряда.
– Никита, – нерешительно прошептала Малевская, – надо идти.
– Да, Ниночка, – с усилием ответил Мареев.
– Никита… Я теперь останусь? Правда?
Мареев покачал головой.
– Нет, Нина, – сказал он тихо и твёрдо, – ты отправишься с Володей. Иди, не беспокойся обо мне. Я твёрдо убеждён, что всё кончится благополучно. Бурильщики вовремя доберутся до снаряда… подадут нам кислород… Мы дождёмся окончания шахты и выберемся отсюда… Это будет, Нина! Иди и жди меня!..
Глава 25
Володя платит по старым долгам
Понадобилось больше четырёх часов, чтобы вывести торпеду из снаряда и направить её вверх точно по вертикали.
Лишь теперь, после окончания взволнованных сборов, последних тяжёлых минут прощания, напряжённой работы в торпеде, Малевская и Володя смогли подумать об отдыхе. Впрочем, вопрос об отдыхе, по-видимому, меньше всего интересовал Володю. Он был взбудоражен, его голос звенел, щеки пылали, радостно сверкали глаза.
– Ну, Нина, ты теперь садись на скамеечку и отдыхай, а я на этих пакетах устроюсь. Хорошо?.. Я сейчас достану тебе чего-нибудь поесть… Бульону хочешь? Или какао?
Он чувствовал себя в торпеде по-хозяйски, свободно, заботливо ухаживал за Малевской, стараясь помочь ей в необычной для неё обстановке. Всё было ему здесь знакомо и близко. После памятного путешествия в торпеде с Брусковым нынешний рейс казался ему совсем не сложным.
Тепло, по-родному гудели моторы, тихо скрежетали буровые ножи и коронка, за стенкой уютно шуршала размельчённая порода, спускаясь по виткам архимедова винта вниз, под могучие колонны давления…
Они уселись в самых необычайных позах: Малевская – на краешек узкой откидной скамеечки, а Володя – на груде пакетов с продовольствием, сложенных вокруг стены центральной камеры. Стоять же можно было, лишь вплотную прижавшись друг к другу, на тех крошечных пространствах пола, которые оставались свободными.
Володя возился, поудобнее усаживаясь, поглядывая на приборы и аппараты, всё в том же необычайном возбуждении. Оно переполняло его, и он непрерывно болтал.
– Как я рад, что мы наконец отправились!
– Да… – нехотя отозвалась Малевская, – я вижу… – и, помолчав, добавила: – И Никита Евсеевич и Михаил тоже видели это. Ты рад, что вырвался из снаряда?
– Ну да! – ответил Володя, думая о чём-то своём. – Жалко, что раньше не вспомнили про торпеду.
Малевская замолчала. У неё чуть дрогнули губы. Володя тоже молчал и, прищурив глаза, о чём-то думал.
– Никита Евсеевич смеялся и даже сказал Михаилу: "Володьке-то, верно, до смерти надоело с нами… Смотри, как он счастлив!" – тихо сказала Малевская.
Всё с тем же сосредоточенным видом Володя поправил:
– Не с вами надоело, а в снаряде.
– Почему ты, Володя, всё кричал напоследок: "Не прощайте, а до свидания! Держитесь подольше!" Ты думаешь, их спасут? Скажи, почему ты так кричал?
Малевская открыла глаза и с жадным, почти болезненным нетерпением смотрела на Володю. Утихшее было возбуждение опять овладело Володей. Он посмотрел на Малевскую, потом стремительно перегнулся к ней и звенящим голосом сказал:
– Уверен, что спасут! Уверен, уверен! Не скучай так, Ниночка! Их обязательно спасут!
Ошеломлённая этим порывом, Малевская не знала, что сказать. Не дожидаясь ответа, Володя неожиданно и деловито спросил:
– Скажи, пожалуйста, Нина, кто теперь наш начальник?