Время истинной ночи

Закончив послание, фигура медленно растворилась во мраке. Последним растаял блеск золотой короны.

Таррант раскрыл руку. На ладони ничего не было.

Ночь стояла тихая.

— Ответишь? — спросил Кэррил.

— Да. — Таррант заговорил врастяжку, тщательно выбирая слова. Чувствовалось, что он и впрямь погрузился в размышления. — Я ему отвечу.

Глаза его смотрели в пустоту. Перед его взором проплывали пейзажи и открывались возможности, воспринимаемые только воображением. Осы желаний начали виться вокруг Охотника — только затем, чтобы исчезнуть в темных глубинах его души.

— Когда приму решение, — добавил он после некоторой паузы.

28

Йенсени проснулась в странном месте.

Какое-то время она пролежала во тьме, свернувшись в клубок и будучи не в силах вспомнить, где находится. Затем, постепенно, она вспомнила все. Девочка испытывала ощущение какой-то диковинной немоты, словно все ее существо жило до сих пор под бременем невыносимого страха — и вот это бремя исчезло, но не потому, что она перестала бояться, а потому, что сил бояться у нее не осталось. Или, может быть, она наконец почувствовала себя в безопасности. Может быть, именно такова и есть безопасность во внешнем мире.

Медленно — так, словно только что обретенное чувство собственной безопасности можно было спугнуть одним неосторожным движением, — она приподнялась на локте и огляделась по сторонам. Она лежала в норе неправильной формы, стены которой ограждали кое-как сшитые шерстяные одеяла, — это явно была самодельная примитивная палатка. Имелось здесь и несколько отверстий, через которые пробивался солнечный свет, а одно из них — треугольное и подпертое палкой — явно служило дверью. В дальнем углу палатки были сложены какие-то припасы, но там было слишком темно, чтобы ей удалось рассмотреть поподробнее. Напротив от Йенсени на точно таком же ложе из нескольких пледов мирным сном спала ракханка.

Молча, с осторожностью встревоженного зверька, Йенсени выбралась из постели. Присутствие ракханки, пусть она и спала, подействовало на девочку успокоительно, она жалела только о том, что та не проснулась, — тогда можно было бы подлечь и прижаться к ней. Недавний страх перед ракханкой уже успел позабыться, он казался ей теперь чем-то нереальным, чем-то из другой жизни. Потому что тот момент, когда Хессет притянула ее к себе, спасая от колдуна в белых перьях, этот порыв оказался настолько искренним, настолько по-матерински трепетным, что Йенсени сразу же разучилась думать о ней как о соплеменнице тех ракхов, с которыми ей довелось столкнуться здесь, на юге. Хессет стала чем-то другим, каким-то совершенно особым существом, настолько проникнутым теплом и опекой, что девочке не терпелось вновь припасть к ней и окунуться в это тепло. В руках у ракханки она чувствовала себя в полной безопасности, она могла зарыться в теплую щетину и начисто позабыть о существовании внешнего мира, потому что обо всем позаботится и со всем разберется Хессет. А с чем и как — это уж ее дело.

Затихнув и замерев, Йенсени смогла расслышать голоса, доносившиеся из золотистой щетины, песни жизни, проведенной вдали от покрытых туманом джунглей и человеческого колдовства. Иногда, если она особенно замирала, а Сияние становилось особенно ярким, ей удавалось увидеть лагерь, полный ракхене, похожих на Хессет, лагерь с расписными шатрами и певучими орнаментами, лагерь, полный мохнатых детенышей, перебегающих от шатра к шатру, играющих и возящихся и резвящихся, как могли бы резвиться котята. И эти детеныши ракхов очень нравились ей. И ей становилось жаль, когда Сияние пропадало и вместе с ним исчезала и чудесная картинка. И становилось вдвойне жаль, потому что в такие минуты она чувствовала себя особенно одинокой. Ее отец хорошо относился к ней, как и те немногие слуги, с которыми ей доводилось иметь дело, были неизменно ласковы и добры, но как ей хотелось оказаться в компании сверстников и сверстниц! И на что это оказалось бы похоже — смеяться и кричать с ними, не заботясь о том, что кто-нибудь может тебя услышать, не боясь этого, зная, что ты находишься в этом мире по праву, и никто не явится за тобой, никто не заберет тебя только потому, что он тебя увидел или услышал… Ей было больно следить за играми этих детенышей. Было больно хотеть оказаться среди них, оказаться одной из них, — и знать, что этого никогда не случится.

Но по меньшей мере она избавилась от Терата. И с нею была теперь ракханка. И этот странный священник. Она еще не поняла, следует ли его бояться или нет. Ее отец внушил ей, что все священники являются ее врагами и что, если кому-нибудь из служителей Единого Бога станет известно о ее существовании, они заберут ее и убьют, а возможно, убьют и его самого за то, что он ее прятал. Но этот священник не таков, разве не правда? Когда он сказал ей, что люди его склада скорее умрут, чем обидят ребенка, ей показалось, что он сам верит в собственные слова, и — хотя Сияние было в тот миг особенно сильным — она не услышала в его голосе ни одной фальшивой ноты, которая подсказала бы, что священник кривит душой. Но это же просто невероятно! Служитель самого злобного из богов планеты Эрна оказался таким благородным. Может быть, он все-таки поклоняется какому-то другому богу? Может быть, их народ дал своему богу то же самое имя, а бог-то у них совершенно другой! Да. Наверное, именно так и обстоит дело.

Йенсени медленно подошла к выходу из палатки, где один из пледов был откинут и закреплен с помощью палки. Настороженно выглянула наружу. Туман был редок, и лучи солнца падали наземь, но звучали они сейчас как-то невнятно. Она оглянулась в поисках опасности, но ничего не заметила. Примерно в десяти футах от палатки горел небольшой костер, со всех сторон обложенный плоскими камнями. На треноге над огнем висел котелок, из которого доносился весьма аппетитный запах. Внезапно она почувствовала острый голод и подумала о том, имеет ли она право взять что-нибудь из съестного. Наверняка никто на нее не обидится. Не для того же священник и ракханка спасали ее, чтобы морить голодом, верно? А она была по-настоящему голодна.

Но только-только она двинулась к котелку — осторожно, как хорек, выскочивший на открытое место, — как за спиной у нее послышались шаги, заставившие ее сердце отчаянно забиться, да так, что перехватило дыхание. Подпрыгнув на месте, она собралась было пуститься наутек, когда ласковый голос произнес:

— Полегче, малышка! Лагерь надежно защищен, и Таррант говорит, что на несколько миль вокруг никакой опасности.

Она развернулась и увидела перед собой священника. Он был раздет до пояса и весь в воде, а в одной руке у него был целый ворох простиранной одежды.

— Дай похлебке немного остынуть, а то обожжешься. Гляди-ка. — Он подошел к костру, снял с огня подвешенный на крючке котелок и поставил его в сторонку, на камни. Девочка держалась на безопасном расстоянии от него. — Здесь рядом река, так что можешь, если тебе хочется, помыться. — Он кивнул в ту сторону, откуда только что пришел. Затем принялся развешивать выстиранную одежду по ветвям деревьев, выбирая такие, чтобы дующий в эту сторону ветер поскорее просушил его вещи. Она увидела рубашку, нижнюю сорочку, куртку, подштанники… и обнаружила, что он выстирал всю одежду, кроме шерстяных брюк, которые были сейчас на нем.

«А их он не снял из-за меня, — подумала она. — Чтобы я не застеснялась». Эта мысль немного успокоила ее, недавняя тревога схлынула.

Священник, должно быть, заметил это, потому что весело ухмыльнулся.

— Ну как, стало получше? — Он присел рядом с котелком и достал из сумки маленькую чашку. Тут же невесть откуда взялась деревянная ложка, и он принялся помешивать ею похлебку. — Я подумал, что тебе не помешает как следует выспаться. На, попробуй.

И священник подал ей чашку. Первым побуждением девочки было желание избежать прямого контакта с ним, но затем, закусив губу, она протянула руку за чашкой и постаралась ни о чем не думать. В миг передачи чашки их руки соприкоснулись… и не произошло ничего страшного. На ощупь он оказался таким же добрым, как и его повадка. Йенсени еще больше расслабилась и, дуя на горячую похлебку, внимательно посмотрела на него.