Страница 31 из 113
Точечное пространство ежедневной жизни похищает часть «внешнего» времени, благодаря которому оно создает ограниченное унитарное пространство-время: это пространство-время моментов творчества, удовольствия и оргазма. Сфера этой алхимии — одна минута, но жизненная интенсивность ее такова, что вызывает у большинства людей ни с чем не сравнимое притяжение. В глазах Власти, которая наблюдает со стороны, эти страстные моменты ничего не значат — мгновение, перетекающее из будущего в прошлое. Линия объективного времени ничего не знает и не желает знать о настоящем как о субъективном единовременном моменте. И, в свою очередь, субъективная жизнь концентрируется на пространстве точки моей радости, моих удовольствий, моих мечтах и не интересуется временем, которое течет мимо, в линейном времени, времени вещей. Наоборот, она хочет знать все о своем настоящем, хотя это всего лишь настоящее.
Таким образом, пространство жизни вытягивает из времени, уносящего его прочь, ту часть, которая создает его настоящее, или, скорее, пытается это сделать для настоящего, которое всегда должно быть создаваемо.
Это единое пространство любви и поэзии, удовольствия и общения... Это живой опыт без мертвого времени. С другой стороны, линейное время, объективное время, время, которое утекает прочь, вливает, в свою очередь, пространство, включаемое в ежедневную жизнь. Оно представляется как отрицательное время, как мертвое время, отражение времени разрушения. Это время роли, время без жизни как таковой, время, которое заставляет ее терять свою сущность и побуждает непосредственное пространство жизни съеживаться и принимать притворный и театральный характер. Пространство-время, появившееся в результате этого гибридного брака, это только пространство-время выживания.
Что такое частная жизнь? В каждый момент, в каждой точке она движется навстречу своему разрушению на всем протяжении линии выживания, амальгамы реального пространства-времени (момента) и фиктивного (роли). Несомненно, структура частной жизни не вполне подходит к такой дихотомии. Это постоянное взаимодействие. Хотя ограничения, которые окружают жизненный опыт со всех сторон и сжимают его в слишком узкое пространство, побуждают его видоизменять себя в роль, вступать во время, которое является только предметом потребления, становиться чисто театральным и создавать как ускоренное время фиктивное пространство жизненного спектакля. Пока в то же самое время болезнь, вызванная неестественностью, пространство фальшивой жизни, побуждает человека обратиться к поискам реального времени, времени субъективности, которое и есть настоящее. Таким образом, частная жизнь диалектична: реальное время жизни + фиктивное ролевое время + фиктивное ролевое пространство = реальное пространство жизни. Чем больше фиктивное время совмещается с фиктивным пространством, тем больше оно продвигается к тому, чтобы стать просто вещью и обрести реальную продажную цену. И чем больше пространство непосредственного живого опыта совмещается с реальным живым временем, тем больше человек становится хозяином самому себе.
Единое пространство-время реальной жизни — это первооснова партизанской войны, искра в той ночи, которая до сих пор окутывает революцию повседневности. Таким образом, объективное время не только яростно пытается разрушить точечное пространство, более того, оно вгрызается в него изнутри в том ускоренном ритме, который создает ролевую субстанцию. (Ролевое фиктивное пространство является результатом ускоренного повторения позиции, подобно тому, как повторы сцены из фильма создают иллюзию реальности.) Роль устанавливает время, которое уходит прочь (старение и смерть в субъективном сознании). Это «колея, в которую было загнано сознание», по выражению Антонина Арто. Управляясь снаружи линейным временем и изнутри ролевым временем, субъективности не остается ничего иного, кроме как превратиться в вещь, предмет купли-продажи, имеющий свою цену. Чего же боле, и процесс мчится сквозь историю. Фактически роль отныне есть потребление времени в обществе, где известно только время потребления. И вновь единство угнетения создает единство оппозиции. Что есть смерть сегодня? Отсутствие субъективности и отсутствие настоящего.
Воля к жизни всегда реагирует унитарно. Большинство людей стремится к космосу жизни. Если их усилия сделать проживаемый опыт более интенсивным и увеличить пространство-время подлинности не пропадут втуне и не погибнут в изоляции, есть шанс, что объективное время, время смерти, потерпит поражение. Разве революционный момент не есть вечная юность?
В попытке осуществить проект обогащения пространства-времени жизни мы должны проанализировать, что мешает ему. Власть линейного времени над человеком мешает ему изменять мир и побуждает его приспосабливаться к нему. Свободно распространяющееся творчество — это враг власти номер один. И сила творческой активности в единстве. Что делает власть для того, чтобы разрушить единство живого пространства-времени? Превращает живой опыт в товар и выбрасывает его на рынок в социальном спектакле, определяющем спрос на роли и стереотипы. Я касался этого вопроса в разделе, посвященном роли (Гл. XV). Также при помощи особых способов идентификации: взаимное притяжение прошлого и будущего, которое уничтожает настоящее. И, наконец, пытается восстановить в идеологии истории волю к построению единого пространства-времени живого опыта (другими словами, волю к созданию ситуаций, достойных жизни). Я коснусь этих двух пунктов далее.
С точки зрения Власти никаких моментов подлинной жизни не существует (опыт жизни не имеет названий), есть только моменты, следующие один за другим, равные друг другу в линии прошлого. Вся система компромиссов провозглашает эту позицию. И вот результат. О чем пекутся люди в этом настоящем? В каком забытом уголке настоящего прячется истинная жизнь? Если мы не видим настоящего, мы смотрим в будущее или в прошлое. Тень моей следующей встречи сливается с тенью предыдущей. Обе неизбежны для меня. Каждая проходящая секунда влечет меня из момента, который был, в момент, который будет. Каждая секунда уносит меня прочь от меня самого; сейчас не существует никогда. Любое событие убеждает меня в том, что «все преходяще», или, как гласит миленькое выраженьице, «все там будем», в том, что время втекает в человека и протекает сквозь него. Когда Шопенгауэр пишет: «До Канта мы были во времени, после Канта время поселилось в нас», — это хорошо показывает дряхлость человеческого сознания. Но Шопенгауэр не видел, что именно тот факт, что человек разорван на части на дыбе времени, сведен к очевидной разнице между прошлым и будущим, и привел его как философа к построению его мистики отчаяния.
Представьте отчаяние и головокружение человека, разрываемого между двумя мгновениями, которые он преследует зигзагами, никогда не достигая их, не в силах настигнуть себя самого. Или отчаяние страстного ожидания: вы весь во власти какого-то момента прошлого, любви (например, женщина, которую вы любите, вот-вот должна появиться, вы уверены, что она придет, вы уже чувствуете на губах ее поцелуи...) Страстное ожидание — это нечто большее, чем просто тень ситуации, которую вы планируете. Но в результате большая часть времени, проведенного во власти воспоминаний и предвкушения их нового воплощения в настоящем, превращается в безумную и мучительную гонку за мертвым и пустым временем.
Через телескоп Власти будущее видится лишь перефразированным прошлым. Значительная часть фиктивного пространства воспроизводится так называемым бесплодным воображением во времени, которое уже заполнено абсолютным вакуумом. Воспоминания человека — это только роли, когда-то сыгранные, а мечты о будущем — это только воспроизведение уже испытанного ранее. Согласно Власти, память человека должна оперировать только со своей временной шкалой, как постоянное напоминание о настоящем. «Nihil novi sub sole» (ничто не ново под солнцем - лат.), что в вольном переводе означает «кто-то всегда виноват».