Страница 30 из 113
Пространство унитарных обществ организовано как функция времени. И время, и пространство целиком принадлежат Богу. Пространство протягивается от центра к точке вращения, от неба к земле, от единого ко множеству. На первый взгляд время кажется ненужным, так как оно ни приближает нас к Богу, ни отдаляет нас от него. Пространство, с другой стороны, это путь к Богу, восходящая тропа духовного возвышения и иерархического продвижения. Время в действительности принадлежит единственно Богу, но человек, одаренный пространством, имеет специфически человеческий и непреодолимый характер. Фактически человек может возвышаться или опускаться, преуспевать в обществе или терпеть поражение, спастись или быть навеки проклятым. Пространство — это обитель человека, сфера его относительной свободы, и только время ограничивает его внутри этой сферы. И что такое Страшный суд, как не тот момент, когда Бог забирает назад свое время, центр, всасывающий в себя окружность и собирающий в этой нематериальной точке бесконечность пространства, ранее данного своим творениям? Аннигиляция материи человека (уничтожение его существования в пространстве) — это идея господина, который не может полностью владеть своим рабом и, таким образом, не может избежать участи быть частично в его власти. Протяженность крепко держит пространство в своих рамках, время толкает нас по направлению к смерти, пожирая пространство нашей жизни. Однако в ходе истории эти отличительные особенности нивелируются. Феодальное общество — это общество разделения в той же мере, что и буржуазное, поскольку разделение это определяется имущественным неравенством. Однако преимущество феодальных обществ перед буржуазными заключается в непререкаемом авторитете мифа, на котором они основаны. Властью мифа объединяются разрозненные элементы, заставляя их жить унитарно, пусть и под фальшивым предлогом. Но мир единого мифа — это мир, где божество, пусть и мифическое, едино по сути и единодушно принимается всем обществом, будь то племя, клан или королевство. Бог — это образ, символ слияния разобщенных пространства и времени, и любой, кто «живет в Боге», принимает участие в этом слиянии. Однако большинство может принимать участие только опосредованно, имея в виду, что в пространстве их повседневных жизней они, простые смертные, послушны Богу, священникам и вождям, организаторам существующего иерархического пространства. В награду за их покорность им обещана вечность вне пространства, гарантировано вневременное пребывание в Боге. Однако некоторые считают подобный обмен никудышной сделкой. Они мечтают достигнуть вечного настоящего времени, которое дарует абсолютное господство над миром. Поразительна аналогия между синхронизированным пространством-временем детей и волей к единству великих мистиков. Так, Григорий Палама (1341)[28] описывает озарение как некое нематериальное сознание единства: «Свет существует вне пространства и времени. Обретающий единство с божественной энергией сам становится Светом; он един со Светом, и в этом Свете он видит совершенным сознанием все то, что остается скрытым от тех, кто не получил такой милости». Эта робкая надежда, которая может быть только смутной и даже неописуемой, была популяризована и выражена более определенно в буржуазную эру. Буржуазная эпоха конкретизировала ее, уничтожив аристократию вместе с ее духовностью, но дала ей новый шанс к возрождению, приведя свое собственное загнивание к логическому завершению. История разделений медленно завершается в конце разделений. Феодальная унитарная иллюзия постепенно воплощается в свободное единство жизни, которую надлежит построить, но которая, однако, находится за пределами материально гарантированного выживания.
Рассуждения Эйнштейна о пространстве и времени напоминают нам теорию смерти Бога. Когда миф уже больше не мог сдерживать разделение пространства и времени, болезнь расщепленного сознания привела к расцвету романтизма (манящему очарованию дальних стран, тоске по ускользающему времени...).
Как буржуазное сознание относится ко времени? Уже не как ко времени Бога, а скорее, как ко времени власти, фрагментарной власти. Время, раздробленное на части, имеет общее измерение в момент попытки возврата к цикличности. Окружность в этот момент не существует. Вместо этого мы имеем конечную и бесконечную прямую линию. В том месте, где каждый из нас синхронно управляется в соответствии с часами, установленными Богом, бывают состояния, когда каждый гонится за самим собой, но никогда не настигает, словно проклятие Наступающего обрекает нас увидеть только силуэт собственной спины, в то время как лицо наше остается скрытым от нас, всегда обращенным к будущему. Если больше не существует сферического пространства, находящегося под всевидящим оком Всемогущего, то возникает серия маленьких точек, которые появляются автономно, но существуют в реальности, будучи интегрированы последовательно пунктирной линии, в которой они следуют одна за другой.
Время вытекло сквозь песочные часы средневековья, но тот же песок сыплется обратно, опять перетекая из одной половины в другую. На круглом циферблате время роняет свои семена, никогда не возвращаясь. Ирония форм: новый дух заимствовал свою форму у мертвой реальности, в то время как буржуазия носит на своих запястьях смерть своего времени, как дешевое украшение, столь характерное для гуманистического легкомыслия, причем каждый из них ходит по кругу. Но это ни к чему не приводит, и вот мы живем в эпоху часовщиков. Экономический императив превратил человека в живой хронометр с отличительными свойствами на запястье. Всему свое время: время для работы, для прогресса, производства, потребления и программирования, время для развлечения, для поцелуя, фотографирования, время, время, время. Время — деньги. Время — товар. Время выживания.
Пространство — это точка на прямой времени в механизме превращения будущего в прошлое. Время контролирует жизненное пространство, но контролирует его снаружи, позволяя ему проходить мимо, транзитом. Но пространство индивидуальной жизни не есть чистое пространство, как время, мимо которого оно несется, не есть чистое время. Это заслуживает более углубленного изучения. Каждая точка, завершающая прямую времени, уникальна и особенна, но как только к ней прибавляется следующая, предыдущая тонет в однородной линии, поглощенная прошлым наряду с другими прошедшими временами, в его чреве. Различить их уже невозможно. Таким образом, каждая точка добавляется к линии, в которой и исчезает.
Власть гарантирует свою продолжительность по принципу разрушения и замещения, но в то же время те, кого поощряют потреблять власть, разрушают и возобновляют ее. Если власть разрушит все, она разрушит и саму себя, но если она ничего не будет разрушать, то будет разрушена сама. Только меж двух полюсов этого противоречия осуществляется ее продолжительность, и диктатура потребляемости сближает их день ото дня. И продолжительность власти подчиняется простой продолжительности людей, или, иными словами, постоянству их выживания. Вот почему проблема диссоциированного пространства-времени ставится сегодня в революционных терминах.
Космос жизни вполне может быть вселенной мечтаний, желаний и успешного творчества, но в порядке продолжительности это только одна точка, сменяющая другую — они текут в определенном направлении навстречу своему разрушению. Точка появляется, растет и исчезает в анонимной прямой прошлого, где ее труп дает пищу для историков и спонтанных воспоминаний.
Преимущество живой точки пространства в том, что она частично избегает обобщенной системы обусловленности. Ее недостаток в том, что сама в себе она ничто. Пространство повседневной жизни отвлекает немного времени на свой собственный конец, оно заключает его в себя и присваивает. С другой стороны, время, которое утекает прочь, впитывается в живое пространство и придает ему чувство быстротечности, разрушения и смерти. Остановимся на этом подробнее.
28
Наиболее известный афонский исихаст (от «исихиа» - молчание) и главный авторитет этого движения внутри восточного христианства. Практика исихазма подразумевала перенос центра личности верующего из головы в сердце и внутреннее наслаждение спасительным светом на пути «обожения». В своих проповедях Палама призывал принять как братьев во Христе не только всех людей, но и всех остальных живых существ, а также вообще все сотворенные вещи видимого мира, как нуждающиеся и участвующие в спасении. В средневековье католики критиковали исихастов за отказ от рациональной теологии и склонность к «личному экстазу», а в наше время их практику чаще всего сравнивают с парадоксальным духовным путем адептов дзена и приверженцев трансцендентальной медитации. -Прим. ред.