Побег

— Но мы не успеваем! — озадаченно проговорил Буян, еще раз перечитавши донесение.

Посол Республики, влиятельный член Совета восьми был в белой ночной рубашке, любовно расшитой цветочками и уточками, и в колпаке. Не лучше выглядели его встревоженные, поднятые с постели товарищи.

И к чести ретиво встрепенувшегося при этой тревоге Млина, он оставил неизбежное «я так и знал!» при себе и не сказал Буяну ни слова упрека. Предчувствие беды, размеров и следствий которой невозможно было пока что предугадать, овладело пигаликами, отодвинув в сторону их внутренние разногласия.

— Не успеем обложить Екшень, — сказал Буян, опуская письмо. — Где отряды? Если считать двух самострельщиков на одного едулопа и один к одному на латников полковника Дивея, потребуется двести самострельщиков, не меньше. Столько у нас будет в Екшене через неделю. Не раньше.

— При том же, мы не получили из Республики ответа на наш запрос и предложения, — тихо отметил Млин.

Буян опустился на смятую кровать. Единственная свеча на табурете возле письма, затененная стеснившимися вокруг рубахами, оставляла большую часть комнаты, стены, обстановку и косой потолок в беспокойной и переменчивой неясности.

— Но что она преследует? — заметил кто-то из темноты.

— Нужно предположить худшее, — живо и даже как будто с удовольствием отозвался Млин. — Золотинка бежит от пигаликов к Рукосилу. Тут и будет играть — на поле между ними. Между нами.

Буян тронул ладонью лоб и судорожно вздохнул.

— И когда ходовой монетой в этой игре станет искрень, — уверенно продолжал Млин, — вот тут-то мы все и взвоем.

Никто не возразил. Никто, однако, из толпившихся у освещенной кровати Буяна пигаликов даже в этот час, когда тень неведомого простерла над ними свое крыло, не произнес вслух той простой мысли, что следовало, может, пойти на попятную, отказаться от преследования Золотинки по двухсот одиннадцатой статье. Отказаться, когда преследование стало уже невозможным и опасным. Не загонять волшебницу в угол. Оставив закон, незыблемость и неотвратимость кары, лишь для беспомощных и безответных. Чудовищное это предложение никто не произнес, однако сомнение смутило честные души пигаликов.

— Сколько у нас под Екшенем? — спросил Буян, окидывая взглядом товарищей. Под этим взглядом они взбодрились.

— Разведчики, посол. Восемь самострелов и пять следопытов.

— Ну что же, делать нечего, займемся почтой. Бумаги придется извести много. — Это подобие шутки встречено было подобающими, в меру смешками.

В дороге Зимка держала Дивея на расстоянии, на людях и без людей с казенной вежливостью. Он не настаивал на большем и сам замкнулся, усталый и мрачный. Всадники не слезали с седел по восемнадцать-двадцать часов, полковнику доставалось не меньше прочих. Нечего было и думать, чтобы найти на каждой станции подставы для отряда в тридцать человек — лошади падали прежде людей. А Золотинка спешила, не оборачиваясь назад, и наконец велела охране двигаться своим чередом, не пытаясь угнаться за государыней. В Екшень она вкатила на третий день в карете восьмериком, но, считай, без свиты — несколько витязей на упряжных лошадях с последней станции.

Великие государи не посещали охотничий замок Екшень почти два года, заброшенная усадьба опустела и задичала. Никто не выбежал навстречу. Гайдуки соскочили с запяток, сбили замок и отворили ворота обширного, как лес, сада. Дороги и дорожки застилала прошлогодняя листва. Зеленая плесень лежала на земле, на валежнике, на толстых стволах вязов.

Затхлым духом веяло из студеных помещений особняка. С перекошенными лицами бегали немногие слуги, скрежетали замки, и понадобился особый человек, чтобы открывать перед государыней забухшие, неповоротливые двери.

Зимка оглядывалась, пораженная убожеством великокняжеского замка. Чего стоила бросившаяся в глаза еще на въезде тростниковая крыша! Зимка велела топить все печи и очаги и, пройдя вереницею смрадных комнат, вышла на задний двор к хозяйственным пристройкам, где жили сторожа и челядь, человек десять в общей сложности. За раскрытой дверью небольшого домика — тоже под тростниковой крышей — испуганная женщина кричала на расплакавшегося ребенка, понуждая его молчать. Всполошенные вопли эти тотчас смолкли, и даже ребенок затих, словно ему зажали рот.

Любопытно было проверить, зажали или нет. Но Зимка не остановилась на этой мысли — она приметила склонившуюся к колодцу старуху, которая вопреки всеобщему переполоху не обращала внимания на государыню. Отерши рот, искоса глянув из-под нависшего над лицом платка, она засеменила прочь, тяжко опираясь на клюку.

— Кто это?

— Нищенка, — не совсем уверенно, не тотчас отвечал дворецкий — багровый мужчина в зипуне с заштопанным локтем. — Не хватает людей. Одна ограда у нас полторы версты.

Зимка глянула старухе вслед и… поежилась. Она вернулась в особняк, отослав под пустячным предлогом слуг, прошла настежь открытыми дверями к северному окну в расчете снова увидеть старуху. И увидела, едва отерла от пыли краешек стекла и припала к нему глазом. Обернувшись лицом к дому, старуха откинула низко опущенный платок и цепко оглядывала слепые окна. Зимка отшатнулась.

Несомненно, то была Рукосилова приспешница Торчила, прежняя Зимкина соратница по сорочьей службе. Вырядившись нищенкой, Торчила выслеживала Золотинку, нимало не подозревая, по видимости, кто скрывается под блестящим обличьем слованской государыни.

Выходит, и Рукосил поблизости.

Зимка обернулась и обнаружила на пороге комнаты Дивея. В грязных белых чулках и в танцевальных, рассчитанных на лощеные паркеты туфлях, тоже когда-то белых, а теперь не только грязных, но еще и мокрых. Жижа хлюпала в разрезах, сквозь которые угадывалась совершенно черная стопа. В червленых полудоспехах с выпущенными наружу мятыми кружевами, увенчанный, наконец, высокой черной шапкой с пером, Дивей устало привалился к косяку и не пошевелился, когда государыня обратила на него взор. В развязной вольности молодого окольничего угадывалась не только усталость, но и нечто большее, нечто похожее на вызов, возможный только в отношениях равных или почти равных. Но Зимка, очень чуткая к такого рода шалостям, не видела надобности замечать то, что нарочно выставлялось напоказ. Да и не до того было. Она поманила Дивея и тотчас приложила палец к губам, указывая на особенную, доверительную природу разговора.

— Пошлите надежного человека, — сказала она шепотом, — назад по дороге. Не поднимая шума, тихонько. Пусть скачет и, как встретит отряд, остановит. Нужно собрать всех вместе, коней спрятать в лесу и тайно провести людей в усадьбу. Чтоб ни одна живая душа не знала. Тут нужна ловкость, понимаете, Дивей? — Он слушал с недоверчивым удивлением. — Людей нужно попрятать по задним комнатам. И следите за местными.

— Но от кого прятаться? — не удержался от вопроса Дивей. Впрочем, совершенно не праздного.

Следовало ли посвятить Дивея в замысел? Может, оно было и нужно, но Зимка боялась связать себя далеко идущими объяснениями и не ответила, ограничиваясь опять частностями.

А полковник сдержал любопытство, справедливо полагая, что тайна продержится не долго. Хмурое лицо его несколько прояснилось: в нелепом и сумасбродном путешествии начал проступать занятный зачин, и… и скучно не будет, усмехнулся про себя Дивей. Немедленно принял он самый озабоченный, строгий вид и, потешаясь в душе, как мальчишка, отправился строить козни.

Торчила же, притворно опираясь на клюку, обошла усадьбу, послушала никчемные разговоры вершников и гайдуков — те и сами ничего не знали, подивилась скудной поклаже и прочим свидетельствам спешки. Постояла над сенной девушкой — тоненьким измученным ребенком без кровинки в лице. Девушке стало в дороге плохо и теперь в роскошном, но холодном шелковом платье она лежала на каменной скамье, всеми брошенная, и часто дышала полуоткрытым ртом. Конюхи, озабоченные спасти запаленных лошадей, не трогали девушку, полагая, что она и сама отойдет. А те немногие женщины из местных, что обитали в усадьбе, с тряпками и метелками в руках орудовали во внутренних покоях особняка, не имея времени даже переговорить между собой.