Страница 88 из 109
III
Малороссийский гетман граф Разумовский задумал доселе невиданное: перепись населения подведомственного ему края. Исключая, конечно, отшатнувшуюся к Великороссии Киевскую губернию и вновь учрежденную – Новороссийскую. Но и без них край оставался обширен и малопонятен даже ему, гетману. Хохол, искони живший на границе войны и мира, никогда не говорил ни «да», ни «нет»; привычнее было услышать: «Як изволите, пане добродею». Требовалось услышать его личный ответ на вопросы, а получалось – того, кто эти вопросы задавал. То есть переписчика. Поэтому перепись скрипела, как татарская бесхитростная арба, полюбившаяся и здешним людям. От переписчиков бежали, их избивали. Поэтому переписчики просто сами вписывали необходимые сведения – за Евфима там, за Грицько, за Юрася. Но и то, что вышло в конечном счете, повергло гетмана в ужас: он и четырех тысяч свободных дворов не нашел… Остальные или козаковали, или неизвестно где шатались. А в не такие уж далекие времена Петра Великого, при гетмане Скоропадском, сорок пять тысяч числилось. Куда ж свободный, не крепостной, народец подевался?!
– Куда?.. – уже вслух задал он вопрос секретарю Аристофану.
Молод тот и родом не из здешних мест, а взгляд имел верный:
– В Польшу побежали.
– А, злыднев меньше!
– Верно, Кирилл Григорьевич: сбег – так и хлопот нет…
Беглецы не знали, а гетман догадывался: в Петербурге скрипят перья, какие-то тайные записки для Государыни составляют. Как всегда: поперед батьки бегут. Ишь далась им Малороссия!
Через доверенных людей письма посылал Теплову – ответа не получал. Бывший гетманский секретарь стал личным кабинет-секретарем Императрицы – куда там! Действительный тайный советник. А теперь и сенатор. На одной скамье с сенатором Разумовским. Еще почетнее – с сенатором Орловым. Всего-то сенаторов – двадцать пять, так нетрудно посчитать, как велики его должности.
В замешательстве пребывал гетман, в сильном раздражении. И свои – тоже хороши!
Полковники и старшины гребли, что могли. Отсюда и полное изничтожение свободных душ. Опыт Великороссии перенимали. Там историческое закрепощение крестьян уже окончилось, а здесь только начиналось, но шло столь быстро, что все как от повального пожара исчезало.
Забравшись как-то на Полтавщину, к своему удивлению, не нашел среди домохозяев даже Миколы с Данутой…
– Где ж они? – с пристрастием поспрошал тамошнего полкового писаря.
Тот, боясь Кочубея, развел измазанные чернилом руки – не знаю, мол, и лишь после, наедине, пошептал:
– А запродались, как и все остальные…
Хохол – что ветер. Перекати-поле. Носит его от одного края степи до другого… Перепиши возьми! Чей он?.. А ничейный, ваша вельможность, божеский. Кто богат, тот и свят; кто беден, тот и сведен со своего места. Гордилась Малороссия, что у нее, по польскому образцу, сохранился вольный переход крестьян с одного места на другое.
Куда хочу – туда лечу! А куда лететь-то – дальше «ридной Украины»? Едино – в Польшу. Бедные помещики теряют последних крестьян-наймитов, сами спиваются и обращаются в голь перекатную; богатые помещики, записавшие за собой неисчислимые земли, закрепляют их самым простым способом: заселяют наймитами-перебежчиками. Для чего ставят на границе своих владений деревянный крест; на кресте помещичий служитель сверлит дыры; по числу дыр неграмотный хохол видит, на сколько лет помещик обещает льготы от податей. Вот и бегут «от креста до креста», не заводя никакого имущества; при переходе от одного владельца к другому имущество, в том числе и хата, остается за прежним. Истинно перекати поле!
Не нашел добросердный гетман следов ни Дануты, ни лукавого Миколы.
– В бегах, ваша ясновельможность, – шептал писарь. – Слышно, пяток крестов поменяли…
Не знал доверчивый гетман, какую записку сочиняет для Императрицы его самый доверенный услужитель – Григорий Теплов. И даже еще больше сгущает краски, говоря о беспорядках в Малороссии. Оканчивает свою тайную записку так:
«Сии только суть генералъно показанные непорядки в малороссийском народе; но ежели бы нужда востребовала все сие яснее показать, то надлежит только в течение их судовых дел, в произведение государевых повелений и во внутреннюю их собственную экономию заглянуть, тогда множайшие еще показаться могут. Много о том, как видно, помышлял Император Петр Великий, но понеже край Малороссийский до познания его в самое жесточайшее время пришел, а поправление его требовало не малого времени, то хотя из многих учреждений и видны были по всему начатки премудрого государя, да времени недоставало то привести в порядок, что исподволь делать надлежало; а между тем смерть сего великого монарха застигла и больше никто о том не мыслил».
Вот так: никто!
Все реформы, которые производил гетман Разумовский, – ничто…
Спасти несчастную Малороссию может только избавление от своевольного гетманства…
Лукавый кабинет-секретарь не написал, что для всякого российского помещика Малороссия – бельмо на глазу. Как бы ни бегали там хохлы «от креста до креста», крепостного-то права все же нет. Перекати-поле может потерять имущество, в том числе и хату – но не личную свободу. Не зря же от российских помещиков все бегут в казаки.
IV
Гетман писал гневные универсалы, искоренял безнарядье, которое не он породил, но он расхлебывал. А казак разве понимает крутые меры? Учреждение тех же земских и гродских судов? Уравнение в правах казаков и крестьян? «Геть, геть до воли полной!» – переносили из края в край какие-то бродячие, неуловимые глашатаи. Войны пока не было, скучно без мятежа. Сабли ржавеют. Что-то надо измыслить…
Само собой, заводилами всякой смуты были запорожцы. Там выходцы с самых разных мест. Мог быть курень Вологодский или Воронежский, Олонецкий или Смоленский… но уж так случилось, что на этот раз заводилами стали атаманы Минского куреня – Шкура, Проклевский, да и местный, Кишенский, Что-то им не нравилось, а что – и сами понять не могли. Одно кричали:
– Извычай нарушают!
– Воли-волюшки нема!
– Нема и гетмана своего, Запорижского!… Котлы с боем у кашеваров отбили, просо заварное наземь, по перевернутым днищам – медными пестами, коими просо толкли!… Так всегда начиналось – с грома медных котлов. Так и сейчас началось. Под дружные голоса:
– Раду!
– Раду созывай на круг!
– Гетмана своего, запорижского.
– Не будем московиту Разумовскому подчиняться. Запорожская Сечь самостийна от Украины!…
Рада, как и положено, собралась на гром котлов. Но ничего толком не решили. Не велик авторитет у этих атаманов. Старые казаки, что нынешнему гетману присягали, за сабли схватились. Уже не медь – сталь о сталь искры высекала. Первая кровь на острове Хортица песок оросила. Да видно, времена наступали не те – не получалась буза.
Бывалые казаки пушку выкатили и навели ее на бузотеров. Так и стояли: одни медными пестами в медные же котлы били, другие с зажженными фитилями на пушках враскоряку, как на конях, посиживали, а мальцы горилку от одних к другим таскали. Надоело так-то, стали вместе пить, чтоб на ночь завалиться – кто под котлом, кто под пушкой. А назавтра каждый опять за свое: одни с пестами к котлам, другие верхами на пушках. А третьи, еще с вечера гонцов к гетману послав, выжидали. Он как раз был недалече, в своем Ямполе. Думали, прискачет! А он повелел вязать бузотеров.
И универсал в Запорожье с этими же гонцами отправил. А всяких бумаг запорожцы боялись больше татарина. На той же круговой раде, встав на котлы, грамотеи зачитали гневное гетманское слово:
«… За такое дело войско Запорожское весьма достойно быть под истязанием и штрафом, и чтоб впредь не смели, под опасением высочайшего гнева…»
То не было пустой угрозой: рядом со станами запорожскими уже сформированные уланские полки стояли. Да и два генерал-губернатора: повыше киевский, ниже новороссийский, уже захвативший изрядный кус запорожских владений. А по краю степи и сербские уланы, острившие пики и направо, на татарву, и налево, на Запорожье. Им не терпелось свое российское подданство показать. Нет, времена запорожской вольницы прошли…