Страница 62 из 109
Часть седьмая
ВЛАСТЬ ПРЕДЕРЖАЩАЯ
I
Бывший император Петр Федорович был отвезен в заштатную Ропшу. Это была небольшая мыза, служившая, при многих здешних дворцах, бог знает для чего. Сейчас вот пригодилась. Он просил, умолял отпустить с ним Елизавету Романовну; Екатерина отвечала: «Ишь чего захотел! Алехана с тебя довольно». Алексей Орлов с небольшой командой офицеров и был назначен в сотоварищи… или охранники, понимай как знаешь. Не велик теперь царь, подали тяжелую почтовую карету; и то дело, людей набралось все-таки многовато. Подсели Алексей Орлов, капитан Пассек, князь Федор Барятинский и поручик Баскаков. На подножки и на запятки встали гренадеры. Взвод Конной гвардии сопровождал последний выезд бывшего Императора.
Екатерина пожаловала себя в полковники Преображенского полка; со времен Петра этот полк возглавляли Государи – лишь Елизавета предпочла измайлов-цев. Судя по всему, измайловцы теперь отходили на второй план. Кирилл Разумовский мог молчаливо хмуриться, не более того. Он принимал самое деятельное участие в подготовке соответствующего мундира. Разумеется, мерки снимали дамы: Екатерина Дашкова и главная гардеробщица Шаргородская.
Спровадив Петра Федоровича с оравой подвыпивших офицеров, все под вечер тоже двинулись в обратный путь. Но посчитали за лучшее заночевать под Петербургом, чтоб со свежими силами предстать пред горожанами. Кстати, подвернулась дача Куракина, недалеко от Лиговки.
Полка дамы поутру примеряли мундир, Орлов и Разумовский, два негласных Соперника, стояли у дверей опочивальни. Первый держал Преображенскую шапку, второй дубовую ветвь. Когда Екатерина вышла в прекрасном Преображенском мундире, со знаками штаб-офицерского отличия, Разумовский вдел в шапку дубовую ветвь и сказал:
– Ваше величество, символ прочности и крепости всего сущего есть дуб.
Пока Орлов надевал Екатерине на голову «гренадер-ку», та благодарно согласилась:
– Да будет так!
Прозвучало как клятва, поскольку подошли и другие генералы. Так, с дубовой ветвью на «гренадерке», красивая и величественная в своем новом мундире, Екатерина и въехала в столицу. Толпы людей встречали, барабаны били, полковая музыка гремела, мерно стучали каблуки и копыта. Государыня? Императрица? Лицо ее сияло торжеством. И едва ли; кто смог, посмел бы заглянуть в душу… Екатерина ни на минуту не забывала, что она всего лишь одна из трех Государей. Один в Шлиссельбурге, второй в Ропше. Молву не упрячешь, а Россия живет молвой. Для России Петр оставался законным Императором, Екатерина же – немка по крови, не имеющая никаких корней в этой непонятной стране… Когда после торжественного въезда в покоренную ее волей столицу с помощью горничных она стянула Преображенский мундир и осталась одна в спальне старого деревянного дворца – в новый Зимний пока не тянуло, – одиночество со страшной силой напомнило о себе. Все ждут благоволения, все чают надежд, а кто вспоминает о человеческой сущности? Растравляя душу, Екатерина, пожалуй, тешила свое одиночество, иначе к чему бы назначать в придворные дежурные графа Разумовского? «Ах, Кирилл Григорьевич, на вас уповаю и с мыслью о вашей бескорыстной преданности засыпаю…»
Но сон был короток. За окнами несусветный ор, бряцание ружей. Не иначе как поставленный в караул Измайловский полк ломился сквозь внутреннюю охрану. Бояться вроде бы нечего, а дрожь пробирает. Если командир полка не может ничего поделать, то что может она, слабая женщина? Полки поголовно пьяные, тем более измайловцы, требующие к себе Императрицу:
– Ваше величество!…
– …не забывайте, что!…
– …мы первые присягнули вам!…
– …вы к нам же первым и приехали!…
Не надеесь даже на такого человека, как граф Разумовский, Екатерина с помощью ночных горничных быстро опять натянула на себя Преображенский мундир и вышла на крыльцо. Разумовский посторонился, пропуская ее вперед. Встретили ночные, ликующие крики:
– Матушка наша!…
– .. умрем за тебя!…
– …подтверди, что мы самый любимый полк!… Внутренне ругнула Екатерину Дашкову, которая уговорила обрядиться в Преображенский мундир. Общую славу каждый тащит на себя как изодранное одеяло… Но говорить надо другое:
– Ребятушки, я ваша, ваша! Спасибо за службу, спасибо за верность! Вы впереди всей гвардии! У вас такой славный командир!…
Повинная голова графа Разумовского маленько встрепенулась. Как и во время присяги, он встал на колено, а маленькая ручка легла на его светлый парик. Этот жест вызвал уж совершенно оглушительный взрыв восторга. Сквозь бессвязный ор и успокоительное прорвалось:
– Спокойно почивати!…
– …мы на стороже!…
– в трезвой дисциплине пребываем!…
Рядовой гвардеец, впоследствии знаменитый пиит Гавриил Державин не зря же вспоминал:
«Кабаки, погреба и трактиры, для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось. В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что Императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к Летнему дворцу, требовал, чтоб Императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем, которого имя всему российскому народу было ненавистно».
Ну как, при такой-то верности, воспретить гульбу?!
Конца не предвиделось. Сенат не успевал собирать жалобы купцов и торговцев, пограбленных в роковую ночь, один только купец Дьяконов подал челобитную на 4044 рубля… А всего-то в Сенат нанесли бумаг на 24 331 рубль…
Самая жестокая баталия с Фридрихом обошлась бы подешевле.
II
Но не это удручало: Кирилл Разумовский не узнавал прежней Великой Княгини. Став Императрицей, она оказалась в странных сетях. Никакой казны не хватало, чтоб удовлетворить все действительные и мнимые претензии участников переворота; они кружили, как стадо гиен над поверженной ланью. Им бросали жирные куски – по пятьсот, восемьсот, по тысяче душ; они рычали – мало, мало, мало!… Денежные награды: по десять, двадцать, тридцать тысяч рублей – хотим больше, больше, больше!… Даже секретарь Григорий Теплов, отшатнувшись от своего гетмана, ухватил двадцать тысяч под мурлыканье указов и манифестов, которые сочинял действительно в поте лица. Княгиня Екатерина Дашкова, возомнившая себя главой переворота, получила орден Св. Екатерины и знатную денежную награду. Все трое Орловых получили по восемьсот душ крестьян, Алексей и Федор вышли из дворца с Александровскими лентами, а Григорий – во дворец, камергером. Зайдя по делам, Кирилл Разумовский как раз и попал на поздравления. Григорий при всем честном народе лежал на диване и, будучи под хмельком, интимно постанывал:
– Вы ж видите, вашество, вы ж понимать должны…
Екатерина, занятая бумагами и наградами, мимоходом поглаживала его сбившийся набок парик, а он требовал еще каких-то знаков внимания:
– Никто меня не пожалеет, право, никто!…
Этот богатырь, трижды раненный при Грос-Егерсдорфе, сейчас натер ноженьку в походе на Петергоф и лежал с голой, забинтованной ступней на дворцовом диване, все равно как в казарме. Екатерина стыдливо опускала голову, встречаясь глазами со своими приверженцами, особенно с Разумовским. Полагалось благодарить за награды и знаки внимания, но вместе с Паниным и Волконским получил пожизненную пенсию в пять тысяч рублей годовых. Зная, что казна пуста, едва пробормотал:
– Благодарю, ваше величество… не спешите, ваше величество, с выплатой…
Разумовский увидел тайные слезы в ее прекрасных, тихих глазах; придворные гиены без стеснения драли на части загнанную лань. Лицезреть это было страшно… и стыдно! Он поспешил высказать свою просьбу: