Райотдел

Очевидцев оказалось много, — кто-то позвонил, и, пока взбудораженная толпа у ларька разбиралась, что произошло, подъехала милицейская машина. Ничего не соображающего инженера (до прибытия милиции он полез драться на мужиков и получил в глаз) отправили в вытрезвитель; с баб взяли объяснения. Дежурный опер Серега Устюжанин, сообразивши сразу, что тихо отвалить материал вряд ли удастся (во-первых — грабеж, тяжкое преступление, во-вторых — потерпевший все-таки инженер, образованная личность, от таких жди любой каверзы, начнет еще жаловаться, да подключит какие-нибудь связи — может случиться заваруха…), двинул сразу на место происшествия, пока не рассосались очевидцы. От следствия дежурил Коля Хозяшев: составив протокол осмотра места происшествия, он начал допрашивать мужиков, подтаскиваемых к нему Серегой. На счастье, картина прояснилась довольно быстро: в этот день у ларька толкалось немало жителей окрестных домов и бараков, среди них оказались и такие, что знали Оглезнева с детства. Отправились к нему домой — там беспросветно дрых пьяный отец, злая, угрюмая мать даже не среагировала на приход работников милиции, отлаивалась: «Не знаю я, где он! Поди-ко, к своей курве убежал, где ему быть! Что я — смотреть за ним стану, за придурком? Ох, и что за семья! Хоть бы скорее меня Бог к себе взял!» Гораздо шустрее Серега наладил контакт с Витькиной сестрой: этот район был закреплен за ним, и он хорошо знал разбитную, вульгарную деваху лет семнадцати.

Грабителя нашли у сожительницы, Маришки Курысевой, живущей на окраине поселка. Он спал, а Маришка кормила грудного ребенка, Витькиного сына. Кроме этого у нее было еще трое ребят, от двух бывших мужей, один из которых спился и повесился, а другой отбывал большой срок за разбойное нападение. Увидав милиционеров, она охнула и заплакала, кинулась будить Витьку. Тот вскочил, заметался по комнате, тоскливо матерясь. Деньги нашли в диване — все, за вычетом потраченных на бутылку, распитую дома с Маришкой. Коля возбудил дело, отправил Оглезнева в КПЗ.

Грабитель был несудим, годом раньше вернулся из армии и тут же сошелся с Курысевой. Если будет приличная характеристика с работы — получит на первый случай год. Только вот — остановится ли? Такой дерзкий грабеж… Надо его, конечно, арестовывать, меры пресечения по подобным преступлениям Ваня Таскаев контролирует жестко и тщательно — это тебе не какая-нибудь бытовка или кражонка.

Еще, значит, один покатился вдоль по Владимирке, как колобок. И, похоже, там ему и пропасть…

— Я вас слушаю, гражданин Клопихин.

— Ну, как… мне велели прийти, — заволновался инженер. — Вчерашний следователь, как его… Николай Михайлович. Я ведь в командировку не уехал.

— Ну и что мне до того? Вас вчера никто не удерживал. Ехали бы себе.

— Все так, так… а справку вы мне дайте. Что подвергся нападению, то-другое… Как на работе-то отчитываться?

Носов глянул еще раз протокол его допроса — он был какой-то невнятный, противоречий с показаниями Кошкиной, Гулько, самого Оглезнева, иных свидетелей там хватало. Можно, конечно, отложить на будущее, впереди еще два месяца, время есть — но лучше все зафиксировать сейчас, когда товарищ под рукой и память еще свежа.

— Вас вчера когда допрашивали?

— А вот когда из вытрезвителя выписали — сразу к товарищу следователю отвели, к Николаю Михайловичу. Только вы меня долго уж не задерживайте, пожалуйста — надо на службу, обсказать, что случилось, да на вокзал — во что бы то ни стало я должен уехать сегодня, вопрос серьезный…

— А я так думаю: никуда вам ехать не придется. Останетесь здесь, пока не закончится следствие и не состоится суд.

— Вы не имеете права! — Клопихин побагровел, встал.

Михаил махнул рукой:

— А, оставьте! «Не имеете права»… Видимо, и сами еще не осознали, в какую лужу вляпались…

Инженер помолчал и спросил уже иным тоном:

— Как ваше имя-отчество, извините?

— Михаил Егорович. Фамилия — Носов.

— Наш университет кончали?

— Вы что, тоже?

— Конечно! Интеллигентные оба люди… поймем, надеюсь, друг друга.

— «Интеллигентные»! А с шарамыгами-то зачем надо было пить?

Вошел, постучавшись, новый старшина отдела, старший сержант Балябин, он перекочевал на эту должность из мотодивизиона.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — Балябин жил еще прежними, дивизионскими представлениями о дисциплине.

— Здравствуй, Толя. Что у тебя?

— Тут перед дверью две бродяги какие-то сидят — можно их задействовать, чтобы пол вымыли? А то за праздники столько грязи натащили…

Следователь выглянул за дверь. Бабенки с сизыми рожами сидели на стульях. Одна — костлявая, мосластая, в грязном болоньевом плаще, другая — потолще, вернее — пухлая, бойкие глаза на лице-шаньге, нос пупочкой, вывороченные лиловатые губы.

— Кто такие?

— Я Кошкина, — прохрипела мосластая, — а она Гулька.

— Не Гулька, а Гулько. Звать Галочкой. Вы ведь следователь, да? Нас к вам Поплавский послал, Александр Федорович. Но велел подождать, пока освободитесь. Насчет фраера, которого вчера грабанули.

— Понял. Вот что… Вы давайте-ка потрудитесь пока. Пол вымойте, да чего… Вызову, когда понадобитесь. Надо и для пользы общества иной раз постараться.

— А кто нам заплотит? — спросила Кошкина. — Мы что — рабсила, что ли? Мало я на вас в колонии пахала?

— Давай не шуми. И не ссорься с нами — зачем тебе это надо? Ты, Толя, сообрази, как их накормить.

За дверью, в кабинете зазвонил телефон. Мимо сутулящегося на стуле инженера Носов пронесся к столу, схватил трубку внутреннего аппарата.

— Э, здорово! — услыхал он голос Фоменко. — Не забыл, что дежуришь в моей смене? Давай-ка бери свои бумаги, пора начинать работать. Машина стоит. Кража, конечно…

— Вы никуда отсюда не отлучайтесь! — наказал Носов Клопихину, засовывая в портфель папку с бланками следственных документов. — Освобожусь — буду разбираться…

После праздников всегда начиналась в отделе такая свистопляска: люди приходили на работу и обнаруживали следы проникновения в склады, магазины, столовые, разные ларьки и киоски. Сколько-то времени терялось на раздумья, оценку похищенного, согласования, стоит ли связываться с милицией: ведь кража — реальный повод для ревизии; но потом все валилось сразу, косяком, выезд за выездом…

Вернулся он затемно. В кабинете сидел злой Фаткуллин: его дернули, пока не было дежурного следователя, на подкол — и подкол-то давний, позавчерашний, а узнали о нем только сегодня.

— И сама Анька выезжала, — рассказывал он. — На квартирную. Люди отбыли на праздники, вернулись — а дома шаром покати. Твои-то как — раскрыть можно?

— Можно, можно, Фаридыч. Все можно. Но только… навряд ли.

— Квартирная тоже глухая. Худо дело… В первый же послепраздничный день три глухаря залепили. Да в праздники было три. Поди-ка, намылят Моне с Федей-комбайнером головы…

— Они-то здесь при чем? Ох, устал я… Слушай… где-то еще клиент должен был меня ждать…

— Ходил тут… Только он, мне кажется, уже и лыка не вяжет.

Клопихина Михаил нашел в дежурке. Тот спал, сидя на лавке, в углу.

— Как он сюда попал?

— Я его привел, — ответил помощник дежурного Пискунов. — Гляжу — шатается возле ваших кабинетов. Спросил у Демченко, она говорит — твой человек. Я его не стал в вытрезвитель отправлять, решил сюда посадить, пускай оклемается хоть маленько, не бродит пьяный по отделу… Разбудить?

— Погоди пока…

Кошкина с Гулько сидели возле дежурки — судя по цвету физиономий, тоже поддатые.

— Вас ждем, гражданин следователь, — завопила толстуха. — Давайте скорее, что надо, а то нам ведь уже на промысел пора!

И обе захохотали.

— Сейчас я вами займусь, — пообещал Носов. — Только разберусь сначала с тем, что привез…

Надо было вынести постановления о возбуждении уголовных дел, заполнить карточки на совершенные преступления, подшить материалы в папки… В отделении был такой порядок: неоформленных дел не передавать.