Черёмуха

— Сегодня посылаю братца в рощу, даю наказ привезти воз шестерику. И — нате-пожалуйте! — привозит трёхаршиннику. Что ж это такое — бригадир я ему или пустое место? Да он нарочно меня подсиживает, по зависти.

— Не выдумывай ты, Ефим… — Мать нахмурилась и показала на меня. — Да ещё при Лёньке! Что он поймёт? А тебя никто не подсиживает — сам виноват. Коль поставили бригадиром, следить надо… А у тебя всё разъезды да собрания.

— Слежу… — Отец устало отмахнулся. — Сама знаешь. Которую ночь не сплю.

— На другой день я пришёл в школу. Ребята меня встретили хорошо, рассказали, какие буквы они уже прошли. Петька тоже подошёл ко мне.

— Давай опять за одной партой сидеть. Я тебе книжки буду приносить, буквы показывать.

Я вспомнил пропавшие сапоги и отвернулся.

А Петька был важным, он уже умел немного читать, следил за чистотой в классе, в перемену открывал форточку и выгонял всех ребят в коридор. На уроках, когда Александр Иванович обращался к ученикам с вопросом, Петька раньше всех поднимал руку.

«Выхваляется», — решил я и спросил у Стёпы Малькова:

— Наверно, ябедничает про вас?

— Петька-то?.. Нет, он парень ничего, — ответил Стёпа. — Ты насчёт сапог зря на него думаешь. Не прятал он их. Мы уж тут его допрашивали.

— Так он и признается! — не поверил я. — Знаешь, какие они хитрые с дядей Никитой!

А моему отцу и впрямь не везло. В бригаде заболевали лошади, пропадали хомуты, верёвки, исчезало куда-то сено. Дядя Егор Кирюшин, председатель колхоза, часто заходил к нам в дом и с укором говорил отцу:

— Что же это, Ефим? В коммуне были мы с тобой вместе, в колхоз вошли первыми, а бригада у тебя позади всех плетётся.

Отец виновато разводил руками.

Мне было жалко отца. По ночам он часто просыпался и, накинув полушубок, куда-то уходил. Мать шла за ним следом и вскоре приводила отца домой.

— С ума сходишь, Ефим. Есть сторожа, с них и спросится. Поспи хоть час спокойно.

— Душа не доверяет, — жаловался отец. — Не чужие же люди добро тащат! Чую, тут без своего человека не обходится.

Однажды в сумерки он пришёл домой и тяжело опустился на лавку. Глаза у отца были красные, воспалённые.

— Ну, мать… новая беда. Зорька подохла, лучшая наша лошадь.

— Как — подохла? — перепугалась мать.

— Вчера в город на ней ездили. Разогрелась лошадь, перетрудилась. А ей даже остыть не дали и сразу напоили холодной водой. Вот ей и капут!

— Да кто же это посмел? — вскрикнула мать.

— Всё он, братец мой разлюбезный, — мрачно отозвался отец. — Он и в город на Зорьке ездил.

Мать не поверила: Никита — человек серьёзный, с лошадьми обращаться умеет, и не может он нанести колхозу такой урон.

— Да что ему колхоз? — загорячился отец. — Двор проходной. Не радеет он за артельное добро, без души работает. Живёт здесь, а сам думает, как бы ему в город податься, на лёгкие хлеба.

Мать сердито замахала на отца руками:

— Постыдись, Ефим! На что это похоже! Опять ты смуту заводишь! Сам ненавистничаешь и мальчишку на это толкаешь… — Она взяла меня за руку и вывела из-за стола. — Иди, Лёнька, гуляй! Нечего отца слушать!

Я дошёл до порога и оглянулся — может, тятьке нужна моя защита, я могу и остаться. Но мать вытолкала меня за дверь.

7

Перед началом занятий Петька ходил от одной парты к другой и проверял, чисто ли вымыты у ребят руки. Дошла очередь до меня. Я засунул руки в карманы и отвернулся к окну.

— Ты чего не слушаешься? — закричал на меня Петька. — Я вот Александру Иванычу скажу.

Он схватил мою правую руку и принялся вытаскивать её из кармана. Я вскочил, оттолкнул Петьку и тоже закричал:

— Ты вредный, вредный! Тебе бы только ябедничать! И отец у тебя вредный! Он колхозную лошадь погубил…

Петька растерянно оглянулся по сторонам. А я налетел на него, как петух, размахивал руками и теснил в угол. Подбежал Стёпа Мальков и оттащил меня от Петьки:

— Чего расходился? Чего ты про дядю Никиту знаешь?

— А то и знаю! Зачем он Зорьку водой опоил?

Вошёл Александр Иванович и очень удивился, увидев в углу плачущего Петьку. Ребята окружили учителя. Перебивая друг друга, они рассказали ему, что произошло в классе. Александр Иванович зажал уши и приказал всем сесть за парты, Потом обратился ко мне:

— Ну, Алёша, расскажи…

Я встал.

— Расскажи, откуда ты узнал, что Петин отец погубил лошадь.

Все лица повернулись ко мне, и в классе стало тихо-тихо.

— Так мы ждём, Алёша! — напомнил учитель. — Может быть, ты сам всё видел?

Я продолжал молчать.

— И ничего он, болтун, не знает! — сказал Стёпа и, стукнув крышкой парты, достал тетрадки. — Александр Иваныч! Давайте лучше арифметику учить.

Меня бросило в жар.

— И совсем не болтун! — вскрикнул я. — Вы тятьку моего спросите… он-то знает!

Ребята посмотрели на учителя. Петька снова захныкал. Учитель нахмурился.

— Про лошадь я сегодня же выясню, — сказал он. — А пока начнём урок.

Вечером, после ужина, к нам в избу собрались колхозники. Они дымили самокрутками и неторопливо беседовали о близкой весне, о семенах, о севе.

Я сидел рядом с отцом, и мне было приятно, что колхозники внимательно слушали его и называли Ефимом Петровичем. На столе лежала горка пшеницы. Колхозники брали по зёрнышку, давили их ногтем, пробовали на зуб.

Неожиданно вошли председатель колхоза и учитель. Отец умолк и поискал глазами, куда бы усадить вошедших. Потом он толкнул меня в бок:

— Уступи местечко Александру Иванычу…

— Ничего, ничего. Продолжайте беседу. Мы потом поговорим… — сказал учитель и вместе с дядей Егором присел на корточках у порога.

Но тут дверь вновь распахнулась, и в избу ввалился дядя Никита. Он тяжело дышал и руками тискал русую бородку, словно отжимал из неё воду. Я вздрогнул.

— Позволь, позволь! Как ты смеешь? Да я жаловаться буду! — акая, закричал он на отца, потом обратился к колхозникам — Оградите меня от такого бригадира, граждане! Наведите разбирательство…

— Да в чём дело-то, Никита Петрович? — спросил Егор Кирюшин.

— Вы только подумайте… Приходит сегодня мой Петро из школы — и в слёзы. «Я, говорит, учиться больше не пойду, стыдно мне, ты колхозную лошадь загубил». Я на него даже прикрикнул: как ты смеешь такое про отца говорить!.. А он своё: «Об этом теперь все знают. Лёнька Глазов всему классу рассказал».

Колхозники забыли про свои самокрутки, зашумели.

— Ты, Ефим, объясни нам, — строго сказал Егор Кирюшин. — К чему это твой Лёнька ребятишек в школе смущает? Сам знаешь. Разобрали мы историю с лошадью. И Никита тут ни при чём.

Я посмотрел на отца. Он низко склонился над столом и зачем-то старательно сгребал в кучку зёрна пшеницы. К столу подошёл дядя Никита.

— Ты мне в глаза… в глаза скажи, — потребовал он. — При всём народе скажи — честный я человек или злодей какой…

— Я что ж… я никаких подозрений не имею. Напрасно ты из себя выходишь, — глухо ответил отец и обернулся ко мне: — Тебя, стручок, кто учил такие слова говорить? А? — Он пребольно щёлкнул меня по затылку.

Я вскочил, зажал затылок и, думая, что отец шутит, виновато улыбнулся. Но глаза у отца были мутные, злые, руки мелко дрожали.

— Пошёл на печь! — прикрикнул он и с досадой пожаловался на меня колхозникам — Учу-учу, а разума ни на грош. Всегда что-нибудь несусветное отчубучит…

Колхозники покачали головами.

Я полез на печку и чуть было не сорвался с лесенки. Кто-то из взрослых подхватил меня:

— Эх ты, Алёша несусветный! — и посадил на печь.

Я забился в угол, прижался к тёплой печной трубе и тихо заплакал.

…На другой день Александр Иванович объяснил ученикам, почему погибла Зорька. Её отравили враги колхоза, бывшие кулаки, которые тайно пробрались в артель, мешали колхозникам честно и дружно работать и старались поссорить их между собой. Но теперь этих злых людей уже нет в колхозе.