Страница 35 из 47
«Иди к нам, поможешь убить их», — манили ее. Беспокойство нарастало, и тогда они подняли угрей высоко и со всей силы стали бить их о камни. Угри извивались, истекали кровью, не хотели умирать. Она не могла смотреть на дикое зрелище, нырнула поглубже и поплыла под водой, дальше и дальше. Вода потеряла прозрачность, помутнела, берег был неизвестно где, со дна поднимались водоросли, липли к ней ледяными плетями и разлагались. Их место занимали новые, вода сгущалась, плыть становилось все труднее. Ей хотелось на поверхность, если не к берегу, то хотя бы к солнцу, но она не представляла, где верх, а где низ, где дно, а где солнце со всем его блеском, ее окутал мрак, темень затыкала рот, и она осознала, что уже не выплывет…
Она вдохнула. Легкие наполнились воздухом, не водой. Черный кот, свернувшись в клубок, лежал рядом с ней, почти касаясь подбородка, ее нос уткнулся в мягкую шерстку. Кот последнее время как-то похудел, надо бы пригласить ветеринара, завтра она обязательно займется этим, впереди у нее завтрашний день.
Бася стояла перед дверью своей квартиры и нажимала на кнопку звонка. Любопытная соседка из пятнадцатой высунула в щель голову и сразу же закрыла дверь. Послышались шаги Петра и звук снимаемой цепочки.
Дурачок, неужели он подумал, что она могла бы войти к нему потихоньку, как к себе домой! Даже цепочку заложил, чтобы жена не просочилась! Ну и пусть. Тем лучше.
— Заходи, прошу.
Вот оно, успел приготовить большие и маленькие коробки. Торопится. Суд завтра, а жена может убираться на все четыре стороны хоть сию минуту. А чего она ждала? Что он падет к ее ногам, попросит прощения и все останется по-старому? Он даже не попытался ничего объяснить. Да и что здесь объяснять?
Хотя он, по ее просьбе, и собрал пустые коробки в кучу, лицо у нее все равно было недовольное. Он всегда делал то, о чем она его просила. Вчера привезли плитку, лежит на балконе, он бы и рад похвастаться, какой хороший материал он выбрал, да сейчас это не имеет смысла — все будет использовано против него. Бася такая красивая, он вчера остановился у библиотеки, ждал, когда она выйдет с работы… И увидел, как начальник обнимает ее, как прижимает к себе. На улице! У всех на виду! А ему она всегда говорила: «Петр, возьми себя в руки». Господи, как банально. Значит, так, Бася, вот твои коробки, можешь паковаться и отправляться к нему. Или к кому другому. К тому, кто тебя поймет.
Он шарахнулся от меня как от прокаженной, стоило мне по привычке сделать шаг в его сторону. На что я надеялась? Что он меня поцелует, обнимет, скажет, что все случившееся — ерунда? Завтра в зале суда эта самая ерунда лично предстанет перед тобой. Вот сюрприз-то тебя ждет, мой дорогой!
Еще вчера она так плакала, что, столкнувшись с ней в дверях, начальник крепко обнял ее за плечи, вывел на улицу и попробовал утешить:
— Бася, милая, ну успокойтесь же, это всего лишь развод, я знаю, о чем говорю, я два раза прошел через все это. Прошу вас, не устраивайте здесь представления!
Она взяла себя в руки и была ему благодарна; покойный отец тоже бы сказал: не расстраивайся, подхватил бы ее на руки, и слезы бы моментально высохли.
Петр делает приглашающий жест. Вот ведь как. Я здесь гостья. Меня должны пригласить, только тогда можно войти.
— Я только хотела бы взять…
— Бери что хочешь.
— Кое-что из одежды.
— Я принес коробки… Но я могу оставить квартиру тебе…
Какое великодушие! Сама справлюсь. Мне от тебя ничего не надо, это не моя квартира. Здесь жили твои родители и родители твоих родителей. Это что, плата за мою погубленную жизнь? Спасибо, не нужно. Я только заберу свою посуду и кое-какие вещи, которые принадлежат мне.
— Тебе помочь?
— Нет, спасибо. А вот эта кружка — твоя, ты всегда из нее пил томатный сок…
— А ты мне его туда наливала. — Ты же любил томатный сок.
И зачем он об этом говорит? Она не хочет предаваться воспоминаниям, напоминать о чем-то, не затем она сюда пришла. Сок она слегка солила и перчила, как ему нравилось. Дурында.
— Я ненавижу томатный сок. — Быстро же меняются твои вкусы!
— Я всегда его ненавидел.
— Зачем же тогда пил?
Промолчала бы лучше, не задавала лишних вопросов. Какое ей теперь до всего этого дело? — Ты же его покупала!
— Я думала, ты его любишь!
Она думала, я люблю этот гнусный сок! Все уши прожужжала, какой он полезный, ну я и пил, чтобы доставить ей удовольствие. Она наливала его в кружку, добавляла кубик льда, солила и немного перчила, получалось совсем неплохо. Только пил я все-таки ради нее, мне казалось, в соке есть частичка ее души.
На колонки глядит. Пусть забирает, она любит музыку. А я обойдусь.
— Забирай!
— Ты ведь купил аппаратуру на первую зарплату.
— А ты так любишь слушать музыку, когда прибираешься.
— Я не буду ничего слушать, буду читать! И прибираться не буду!
Бася повышает голос? Да ему наплевать на музыкальный центр! Для нее покупалось!
Книги? Пожалуйста, пусть забирает что угодно. Какое мне до всего этого дело? Думает, я стану спорить из-за барахла? Сами по себе вещи ничего не стоят; ценность им придают живые люди. И ценность эта уйдет вместе с Басей. Всему этому хламу теперь место на свалке, забирай что хочешь и отваливай к кому хочешь.
— Здесь твои диски… Ты не сможешь слушать музыку, если не заберешь стереосистему. А что это за книга?
«Тристан 1946» Марии Кунцевич.[13]
Она читала мне ее вслух, в Щиреке, я пять дней провалялся с температурой, — она не каталась на лыжах, сидела со мной, брала из деревенской библиотеки книги и читала мне вслух. Эту книжку мы так и не возвратили, невольная кража.
— Возьмешь?
Я читала ему, целых два дня читала, а он даже книжку не хочет оставить себе на память.
— Она мне никогда не нравилась…
— Нравилась!
— Ты даже не догадываешься почему!
— Сам признался, что она тебе нравилась! — Я не говорил ничего подобного!
— Говорил!
— Ты всегда слышишь только то, что хотела бы услышать!
— А ты никогда толком не слушал! Ты никогда не понимал меня! Даже не пытался. Наш жалкий брак уже давно лишился смысла, и не только потому, что у тебя были другие женщины!.. Я сожалею, что встретила тебя однажды… права была моя мать…
Как прекрасна эта моя/не моя Бася, когда разойдется! Нам стоило ссориться хоть иногда, я бы больше о ней узнал, теперь уже поздно.
— Я всегда нравился твоей матери!
— Ну да, она была не права! И вообще я не желаю с тобой разговаривать, не хочу тебя больше видеть! За вещами я кого-нибудь пришлю!
— Я с удовольствием взгляну на человека, у которого не будет ко мне необоснованных упреков!
— То есть ты меня прогоняешь! Вот-вот. Этого следовало ожидать. Лучше бы промолчал, зачем было ввязываться.
— А что такое лежит на балконе?
Бася открывает коробку, достает кафельную плитку, глядит на Петра. Плитка словно солнышко, желтая, блестящая, фактура будто у дерева.
Значит, он купил то, что хотел вопреки ее желанию. Никогда он с ней не считался, вечно гнул свое.
Бася кладет плитку в коробку, проходит мимо Петра и покидает квартиру. Петр недоверчиво всматривается в коробки на балконе.
Выходит, он заказал не то. Иначе откуда взялась желтая плитка?
Дверь опять открывается, она вернулась. Так скажи же что-нибудь в свое оправдание, фотограф, скажи, что все это ужасная ошибка, как и этот чертов кафель.
Но Петр стоит как вкопанный. А Бася ядовито шипит:
— И никогда мне не было хорошо с тобой в постели!
Себастьян возвращается с занятий. Сегодня он еле выдержал. Но оздоровительный процесс нельзя сократить даже на пять минут.
— Еще раз бросаем мешочки за голову и пытаемся поднять их ногами. Отлично. Яцек, ну не так же далеко, а то ноги у вас повырастают неимоверной длины!
13
Мария Кунцевич (1897–1989) — польский прозаик, мастер психологического романа, лауреат нескольких государственных литературных премий. Широкую известность приобрели ее романы «Чужеземка» (1936) и «Тристан 1946». В последнем миф о любви Тристана и Изольды необычно и психологически точно соотносится с опытом людей, переживших Вторую мировую войну.